Но содержание этого письма потрясло до глубины души. Что-то подсказывало - нельзя выбросить ни строчки. Его автору, Геннадию Петровичу Безъязыкову, жителю Благовещенска, 58 лет. Просто, без прикрас, рассказывая о своем детстве, о пережитых горестях и радостях, он словно говорит: "Умейте принимать жизнь такой, как она есть, живите сердцем". Первый переезд Мне было четыре года, когда маму, учительницу начальных классов, перевели из одной школы в другую. Пришлось покинуть село Симоново, где родились я и младший брат Николай. До Новостепановки, куда направили маму, - сорок километров по узкой заросшей дороге. Добраться туда можно было только на лошади. В один из летних дней родители нагрузили телегу, привязали к ней нашу кормилицу-корову и тронулись в путь. Я с двухлетним братом восседал наверху нехитрого скарба. Телегу сильно трясло, и мы изо всех силенок держались за спинки кроватей. Нашей задачей было не свалиться сверху под колеса. Двигались медленно. Перегруженная телега сильно скрипела, корова упиралась, никак не хотела идти. Отец вел лошадь, мать погоняла корову. Вскоре солнце так напекло нам головы, что Николай не выдержал и разревелся во весь голос. Пришлось сделать привал. Телегу загнали в тень деревьев. Но здесь, в спасительной прохладе, на нас набросились полчища насекомых. Я хворостиной отгонял паутов от лошади. Но это не помогало. Она отчаянно отбивалась от паразитов, с силой ударяя себя задними ногами по животу. Ее хвост работал, как пропеллер. На выручку пришел отец. Развел дымокур. Лошадь успокоилась и, стоя в клубах дыма, казалось, задремала. К этому времени мать подоила корову и отпустила ее пастись. Мы же с братом устроились под телегой. Здесь пахло цветами, травами. Тяжело жужжа, под телегу залетел огромный мохнатый шмель. Прогудев басом, он опустился рядом с нами на цветок и хоботком стал что-то искать. Николай с криком вылетел из-под телеги, улепетывая со всех ног от страшного шмеля. Я остался один и продолжил наблюдение за насекомым. Шмель важно перелетал с одного цветка на другой. Кусать кого-то он и не собирался - был занят слишком серьезным делом. Я почувствовал к нему уважение. Но вскоре мать кликнула всех обедать, и с новым знакомым пришлось расстаться. Под сосной на расстеленном покрывале ждал обед. Брат, вовсю уплетая молоко, рассказывал, как его чуть было не съел шмель. Широко раскидывая ручонки, он показывал, какой тот был огромный. Часа через два, отдохнувшие, мы тронулись в путь. Дорога теперь шла рядом с вековыми соснами и елями. Их крона зонтом накрывала нас, спасая от палящих лучей солнца. К вечеру нанесло тучи. Собирался дождь. Теперь по обеим сторонам дороги колосились пшеничные поля. Где-то далеко погромыхивал гром. На нас двигалась огромная черная грозовая туча. Ее поминутно рассекали стрелы молний. Еще мгновение, и нешуточный гром прогремел прямо над нами. В считанные минуты кругом потемнело, ливануло как из ведра. Укрывшись дождевиком, мы прижались друг к другу, ожидая, что нас вот-вот накроет водная лавина. Дождь хлестал совсем рядом. На секунду я выглянул из-под плаща и увидел странную картину: с обеих сторон в метре от дороги стояла стена дождя. А наш путь оставался сухим. На дорогу и на нас так и не упало ни одной капли. Ничего подобного я больше никогда не видел. И как это объяснить, не знаю. Но родители, вспоминая иногда этот ливень и необычный коридор, говорили, что сама природа пыталась помешать нашему переезду, предупреждала об опасности. Наконец вдали показалось село, где нам предстояло прожить семь лет. Колдунья, дед Никифор и... история России Поселились в доме двух стариков, рядом со школой. К хозяину, деду Никифору, мы быстро привязались. Этот пожилой, но все еще бодрый человек прошел три войны. Он частенько нам рассказывал, как воевал. Но красноречивее всего были шрамы на его теле. Дед Никифор показывал, какой след остался от японского штыка, какой от шрапнели, от осколка. По его телу можно было выучить историю России. Оно было как музейный экспонат... Кряхтя и покашливая, он ходил по двору и кричал на кур, отгоняя их от цветов - моя мать в первую очередь попросила отца вскопать клумбу. Частенько дед покрикивал и на свою старуху. Очень набожная бабка Пелагея все время ворчала, искала повод поругаться. Местные жители считали ее колдуньей. Старики часто болели, прибавляя матери забот. Их дети жили далеко и никогда не навещали родителей. Прошел год. Бабка разболелась не на шутку. Вот уж несколько недель не вставала с постели. Ничто ей не помогало. Всегда сварливая, она теперь лежала тихо, только губы ее беззвучно шептали молитвы. Дед все время вздыхал, видно, сильно переживал за свою старуху. Полвека они прожили вместе. Шли месяцы. Бабка уже совсем не вставала с постели, ничего не ела, хотя мать пыталась кормить ее с ложечки. Молилась старуха еще усерднее, просила Бога забрать ее. Но смерть все не шла. От переживаний дед совсем похудел. Мы боялись, как бы и он не заболел. Как-то вечером к нам пришел местный старожил. Он лечил сельчан от многих болезней, в том числе и от порчи, сделанной нашей хозяйкой. Он наказал строго-настрого, чтобы мы ничего у бабки не брали ни под каким предлогом. Якобы она хотела передать нам свое колдовство. Потому и помереть никак не могла. Каких только страстей мы не услышали: и в животных она может превращаться (в кошку, свинью), и мор на скотину напустить, и на людей беду наслать. Но нашей семье она ничего плохого не сделала. Может, потому, что мать за ней ухаживала. Но после этого нам, детям, запретили близко подходить к больной. Маму же никакие "страшилки" остановить не смогли. Она с дедом Никифором продолжала ухаживать за старухой. Недели через две местный лекарь пришел вновь. На этот раз он велел отцу снять конька с крыши дома. По его словам, именно в этом коньке находилась смерть Пелагеи. Отец послушался. Забравшись на крышу, он топором и гвоздодером начал сбивать конька. В это время бабка вдруг сильно засуетилась. Она очень просила ничего не делать. Но отец уже оторвал конька и спускал доски на землю. Мать зашла в дом и увидела, что бабка умерла. Она так и не успела передать нам зло. Никто из сельчан не пришел попрощаться с Пелагеей. На погост ее проводила наша семья да дед Никифор. Через неделю приехал сын. Сходил к матери на кладбище, попрощался. Дед Никифор уехал с ним. Навсегда. Отец наш, Петр Николаевич Безъязыков, прошел всю войну. Вернулся весь израненный, контуженый. В спине у него сидел осколок от мины. Но несмотря на подорванное войной здоровье, он устроился егерем. Службу нес исправно. В те годы в лесах Свободненского района зверя хватало. К нам на отстрел приезжало много народу. Особенно любило поохотиться областное начальство. Зимой у нас постоянно жили охотники, потому в доме мясо не переводилось. Да и хозяйство родители держали: корова, две свиньи, куры. Жили неплохо. Не нашли ни живую, ни мертвую Как-то зимой (шел 1951 год) мать одела нас с братом потеплее и отправила погулять. До самого вечера катались мы с друзьями на Белой речке. Вернулись домой поздно и узнали, что у нас родилась сестра. Сначала относились к ней недоверчиво. Но как только она стала нам улыбаться и размахивать ручками, очень к ней привязались и нянчились, когда мама уходила на работу. Отец назвал ее Надей. Сестренка рано пошла и начала говорить. Ее белокурая курчавая головка мелькала то тут, то там. Надюша легко все запоминала и уже в два с половиной года могла читать. Невероятные ее способности удивляли и радовали родителей. Беда пришла летом 1954 года. Настало время сенокоса. У отца к этому времени в спине двинулся осколок и причинял ему невероятные страдания. Справляться с тяжелой работой самостоятельно он уже не мог. Мы с братом были еще слишком малы. Мне едва исполнилось семь, а Коле пять лет. Наде не было трех. Основная тяжесть легла на плечи матери. В то злополучное утро встали пораньше. Собрали продукты и отправились в Золотареву падь. Пять километров для сельских жителей - расстояние небольшое. Надежду же посадили на велосипед, и я вел его всю дорогу. На раме отец оборудовал сиденье специально для сестры, чтобы ей было удобно. Солнце уже взошло, и лучи согревали наши спины. Деревня только-только просыпалась. Скоро пастух, громко щелкая бичом, погонит мычащих коров на пастбище. Собирая разбредшихся животных, он так громко матерился, что заглушал чириканье птиц и шум леса за околицей. Привычный ритм деревенской жизни ничем не был нарушен и в это утро. Только не давало покоя предчувствие беды, чего-то плохого. Даже теленок, увязавшийся следом, словно останавливал нас, не желая никак уходить домой. Если бы он мог говорить! Но судьбу не остановишь. Кому суждено утонуть, тот не сгорит. Именно так и произошло в то утро. Мы несколько раз отгоняли теленка далеко к деревне, но он вновь возвращался и шел следом. До сенокоса осталось с полкилометра, когда отец отправил меня с теленком назад в деревню. Вернулся я, а родители уже разбили табор возле толстой белой березы. На расстеленном одеяле мы ели материны постряпушки. Рядом стоял бидон с молоком. На покос родители пошли налегке, прихватив литовки да воду. Какое-то время мы втроем играли под березой. Надежда рисовала карандашами в тетрадке. Мать специально захватила их для нее. Сестра очень любила рисовать, особенно животных. За этим занятием она могла сидеть часами. Напротив нашего табора раскинулось ржаное поле, по нему проходила дорога. От поляны, где мы остановились, к ней вела песчаная тропинка. Дальше дорога шла на спуск в Золотареву падь. На этом участке пути невозможно ехать быстро, колеса постоянно проваливаются в рыхлый песок. На большой скорости машина и вовсе могла здесь выскочить с дороги. Не знаю, какая сила загнала нас с братом на березу. Какое-то время мы сверху кричали Наде. Но потом увлеклись игрой и обо всем забыли. Когда очнулись, увидели, что Нади на одеяле нет. Бросились искать. Вскоре наткнулись на маленькие следы, ведущие к дороге. Но там они и обрывались. Отчаявшись, побежали к родителям. Искали вместе. Но безрезультатно. Мать пошла за помощью в село. На поиски Нади вышли все. Дома остались немощные старики и малыши. Искали целые сутки. Ночью шли цепью, освещая путь фонарями, лампами, факелами. На следующий день к поиску подключилась милиция с собаками. Но что они могли сделать? Ведь столько народу прошло по той тропинке! Надю так и не нашли. Ни живую, ни мертвую. Позднее молодой мотоциклист из нашего села рассказал, что в тот день он по делам проезжал по этой дороге. До нашего покоса добраться не успел, сломался мотоцикл. Так как машины там ходили очень редко, парень развернул мотоцикл поперек дороги и начал его чинить. Неожиданно вдали показалась машина. Прямо на него на огромной скорости летел ГАЗ-67. Парень решил его остановить и попросить помощи. Но водитель, не сбавляя скорости, промчался мимо. А ведь объезжать незадачливого мотоциклиста пришлось чуть ли не по лесу, где легко налететь на пень. Что заставило водителя рисковать своей жизнью и начальника, которого он, как выяснилось позднее, возил по делам в Кумару?! Сопоставив время, мы выяснили, что все произошло тогда, когда потерялась сестра. Теперь я думаю, что в машине у них была Надя, но живая или мертвая - неизвестно. Только так можно объяснить тот неоправданный риск водителя. Как потом подтвердили и односельчане, эта же машина промчалась через все село. Лишь месяц спустя милиция нашла водителя, а начальник к тому времени неожиданно уволился и уехал куда-то на запад. Думаю, если они и задавили Надю, то доказать это было бы невозможно. Так и живу я полвека с тяжким чувством вины перед сестренкой и родителями. Не уберег нашу Надежду. Горе, свалившееся на нас, унесло не один год жизни отца и матери. Невосполнимая потеря тяжким камнем легла на наши души. Страшно осознавать, что до самой смерти мы так и не узнаем, что произошло с нашей любимой сестренкой. Домик для Надюши Скорбь поселилась в нашем доме. Родители как-то сразу постарели, никто не смеялся. Отец часто болел, работать он уже не мог. Все дела по дому, по хозяйству были теперь на мне. Мама работала в две смены. Беда не приходит одна. Скоро сидевший в позвоночнике отца осколок вновь зашевелился, началось нагноение. Будучи не в силах терпеть адскую боль, отец стонал ночами. Мы его жалели, но помочь ничем не могли. От этого было еще тяжелее. Мать, как могла, поддерживала его. Проклятая война продолжала терзать на наших глазах самого близкого человека. Порой не в силах больше смотреть, как боль скручивает отца, на страдание, застывшее в его глазах, я выбегал во двор. Иногда отцу становилось лучше, и он выходил на улицу. Облегчение испытывали все. Казалось бы, на нашу семью выпало немало горя. Но судьба продолжала испытывать нас, мою мать на стойкость духа. В школе я был отличником. Это неудивительно, ведь мама часто брала меня, совсем маленького, на уроки. Чтобы не скучать, я записывал все задания в тетрадь и учился вместе со всеми. Программу первого класса прошел лет в шесть. В первом классе решал задачи за второй класс. Я оканчивал третий, когда случилось то, что перевернуло всю мою жизнь. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, мне неприятно вспоминать. Как-то в мае учительница попросила нас навести порядок в кладовой. Там лежали всякие плакаты, доски, какие-то ящики. Застоявшийся затхлый воздух бил в нос. Пришлось ждать, пока хоть немного проветрится. Мы начали баловаться. И одноклассница, размахнувшись, со всей силы ударила меня по голове небольшой доской. Удар был такой сильный, что я потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то лил на меня воду и давал нюхать нашатырь. Я лежал на полу. Сильно тошнило, из ушей текла кровь, было тяжело дышать. Одноклассница, склонившись надо мной, просила, чтобы я никому ничего не рассказывал, иначе ей сильно попадет. Я пообещал молчать. Учительнице сказал, что упал со стеллажей. Она слушала меня и смачивала чем-то голову, накладывала пластырь. Вскоре я вновь потерял сознание. Очнулся уже дома. Кровь идти перестала, остались сильная боль и тошнота. Дня два не мог встать на ноги. Все кружилось. Постепенно боль проходила. Мне стало легче. Чтобы чем-то заняться, решил сделать из бумаги игрушки. Раньше собирал их сотнями. И вдруг обнаружил, что ничего не помню. Спустя некоторое время сделал еще одно печальное открытие - значительно ухудшилось зрение. Вот так один удар подвел под моей жизнью черту, над которой я так и не смог подняться. Отличная память так и не вернулась ко мне. Отцу к тому времени стало полегче. Открылся свищ, и гной, копившийся в позвоночнике, стал выходить наружу. Отец все надеялся, что вместе с ним выйдет и осколок. Но этого не произошло. Сидеть без дела он не мог. Начал что-то мастерить в сарае. Работал молчком: строгал, стучал молотком. Нам с братом заходить в сарай не разрешал. Через неделю велел запрячь лошадь в телегу и подогнать к сараю. Двери его распахнулись, и мы увидели красивый домик величиной с кухонный стол. Пахло стружкой и свежей краской. Обалдевшие от восторга, мы не могли оторвать глаз от его сверкающей на солнце поверхности. Ничего изящнее я в жизни не видел. Все было хорошо подогнано. Дверь и окна казались настоящими. Был даже порожек. На нем отец сделал надпись: "Любимой дочери Надежде". Домик сестре отец поставил на том месте, где она пропала. Потом охотники, местные жители, проходя мимо, подправляли его, подкрашивали. Домик простоял несколько лет, пока лесной пожар его не уничтожил. В памяти он сохранился таким же прекрасным, как и сама Надежда, сверкнувшая яркой звездой и угасшая навсегда. Геннадий Безъязыков. Жизнь прожить... Что-то не давало мне покоя. Не хотелось верить, что судьба так и не смилостивилась над убитыми горем родителями. Моя неуспокоенность и журналистское любопытство привели в дом к Евдокии Панфиловне, матери Геннадия. Дверь открыла 85-летняя женщина. Пригласила в свою небольшую, но уютную комнату. То, о чем рассказала собеседница, потрясло до глубины души. Слушала ее и понимала, что жизнь этой женщины во сто крат интереснее, ярче, чем все вместе взятые телевизионные сериалы. Во время повествования слезы не раз наворачивались на глаза Евдокии Панфиловны. Рассказала она, что на тот злополучный покос шла не одна - только-только зародилась в ней новая жизнь. Сомневалась тогда женщина, стоит ли давать жизнь четвертому ребенку. Здоровье мужа становилось все хуже, с ее учительской зарплатой семья едва сводила концы с концами. Но после свалившегося горя Евдокия не сомневалась - и родилась дочь Любаша. Ее появление светлым лучиком озарило души родителей, хотя боль невосполнимой утраты оставила в сердце матери незаживающую рану. Болит она и по сей день. Поведала Евдокия Панфиловна о своей безрадостной молодости. О том, как безжалостным колесом прошлась история по их большой дружной семье. Журавушки Красивая была у них фамилия - Журавлевы. Светлая. Четырех сыновей и двух дочерей подарила судьба родителям. Только недолгим оказалось их счастье. В 1932-м тяжелая болезнь оставила семью без кормильца - Панфила Кузьмича. Не обошли стороной небольшое дальневосточное село Буссе, где жили Журавлевы, и репрессии тридцатых. Первым арестовали мужа старшей сестры. Его и других односельчан, крепких молодых мужиков, заковали в кандалы как опасных преступников. Под звон металла, под вой и рыдания жен и матерей навсегда уводили конвоиры "врагов народа" из родного села. Сестра осталась с ребенком, под сердцем носила второго. Но власти мало было лишить семьи кормильцев. Не менее жестокое наказание ожидало и родных. Их выселили в старые дома, за бугор. Запретили ходить в село, видеться с родственниками. Женщин, детей, стариков обрекли на голодную смерть. Они пухли от голода, умирали. Но и смерть не давала им права даже на достойные проводы. Хоронили без гробов, как скотину. Когда в живых осталось несколько семей, разрешили уехать. Среди них была и сестра с сыном. Только через два года она вернулась на родину. Второго ребенка, девочку, схоронила в чужой стороне. А на пороге уже стоял страшный тридцать седьмой. В августе арестовали старшего брата Ивана. Его жена Евдокия не смогла смириться с несправедливостью и встала на защиту любимого. Арестовали и ее вместе с не родившимся еще ребенком. Больше родные их никогда не видели. Другой брат, Григорий, уехал на строительство Комсомольска-на-Амуре и вскоре пропал без вести. Третий, Гавриил, работал заведующим магазином. За небольшую растрату получил пять лет. Отбывал срок в Среднебелой. Освободился в 1942-м и сразу - на фронт. Через год погиб. Петру, самому младшему, в тридцать седьмом исполнилось семнадцать. Парня вызвали в Свободный - встать на учет в военкомат. Шел пешком. В одном из сел велели зайти в контору. Там юноша узнал, что арестован. Дали три года по малолетству. За что - так и не объяснили. Отправили на станцию Известковая Хабаровского края. Когда началась война, Петра забрали на фронт. Домой вернулся только в сорок седьмом. Полным инвалидом. В сорок два года умер, оставив жену и пятерых детей. Так погибли все четыре брата Евдокии Панфиловны, все "журавлики". Немало испытаний выпало и на долю женщин, двух сестер и маму. Вместе с другими жителями из Буссе их выселили в 38-м. Серым октябрьским утром подогнали к дому телегу, постучали в окно и приказали выходить. Люди покидали свои дома, оставляя заполненные картошкой и другими запасами погреба. С собой разрешали брать лишь самое необходимое. И потянулись скрипучие телеги по осеннему бездорожью с Дальнего Востока в Сибирь. Пройдя все круги ссыльного ада, пережив голодные военные годы, Евдокия Панфиловна вернулась в родное село в 1944-м. Через два года повстречала своего суженого. Непростым был путь к счастью и ее будущего супруга Петра Безъязыкова: раннее сиротство, молодость, искалеченная войной. Израненный, контуженый вернулся Петр на амурскую землю. Позади остались освобожденные Варшава, Берлин, многочисленные госпитали. Где-то в архивах хранится документальный фильм, запечатлевший момент легендарной встречи на Эльбе, в которой участвовал и Петр Николаевич. Велика вероятность, что он, молодой старшина, попал под прицел военных операторов. Но все это осталось в прошлом. Осколок, застрявший в позвоночнике, не оставлял почти никакой надежды на будущее. Развивался туберкулез позвоночника. Испытывая нечеловеческие муки, Петр Николаевич не раз говорил: "Лучше бы убили на войне!" Встреча с Евдокией, молодой учительницей, подарила ему восемнадцать лет жизни. Но чего стоило ухаживать за ним, парализованным, на два года прикованным к постели! Врачи пророчили развитие менингита, несколько раз увозили совсем тяжелого по санавиации. Но дома подрастали два сына и дочь. Нужно было поставить их на ноги. Жил наперекор самым мрачным врачебным прогнозам. И только в декабре 64-го стало ясно, что дни его сочтены. "Ты у меня одна" Январским вечером Евдокия пришла из школы. Принялась хлопотать у плиты. Настойчивые просьбы мужа оставить все и побыть с ним заставили женщину отложить дела. Она присела возле кровати больного. - Голубка моя, если бы не ты, я бы давно уже умер. Спасибо, родная, за все, что сделала для меня. Без тебя не прожил бы столько. Спасибо за детей. Сама знаешь, кроме вас, у меня никого нет. Одна ты у меня на всем свете. Так, не размыкая рук, проговорили до глубокой ночи. Прощались два близких человека. Предчувствуя беду, в эту зимнюю ночь не спали и оба сына. Гена, не скрывая слез, несколько раз порывался сбегать за фельдшером. Но мать запрещала. Не хотела, чтобы кто-нибудь помешал им проститься. До утра Петр не дожил... "Живу благодаря Богу и добрым людям" Мой приход заставил Евдокию Панфиловну вновь пережить те тяжелые годы. Она бережно перебирала пожелтевшие от времени фотографии. Достала свидетельство о смерти мужа. Заключение врачей, сделанное сорок лет назад, и сегодня звучит как обвинение той проклятой войне: "Смерть у инвалида Великой Отечественной войны Безъязыкова Петра Николаевича наступила от туберкулеза позвоночника, развившегося после ранения на фронте". Как вехи огненного пути, пройденного русским солдатом, хранит его вдова награды: орден Красной Звезды медали "За боевые заслуги", "За отвагу", "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 годов". Учащиеся школы свободненского села Буссе попросили Евдокию Панфиловну прислать фотографию мужа и копии документов о наградах - в школьном музее планируют создать стенд, посвященный фронтовику-односельчанину. Евдокия Панфиловна не замкнулась в своем горе, не позволила очерстветь душе. "Выжила я благодаря Богу и добрым людям", - подытожила она свой рассказ. С 1939 по 1975 год проработала учителем начальных классов. За это государство присвоило ей почетное звание "Отличник народного просвещения". Большую часть семейного альбома Безъязыковых составляют групповые снимки. На них - она, учительница, в окружении своих питомцев. Скольким амурчанам дала эта женщина путевку в жизнь! Прощаясь, Евдокия Панфиловна сказала: - Спасибо, что пришли. Если напечатаете рассказ Гены о Наденьке, хорошо. Пусть это станет моим последним подарком доченьке и мужу. Буду знать, что сделала для них, родных, все, что смогла. Можно ли было отказать в этой просьбе?