Расклеив роман на столбах, его автор попытался превратить город в одну большую книгу.Расклеив роман на столбах, его автор попытался превратить город в одну большую книгу.

Почти полтора года назад на столбах Благовещенска появился его роман «Страх», также состоящий из одной строчки: «А ить мы жить-то боимся…» В беседе с корреспондентом «АП» Евгений Еремин размышляет о новых формах отечественной литературы и месте классических произведений в современности.

«Роман — становящийся жанр»

— Ваш роман «Страх» не был пионером в этом смысле?

— Как я понял, какая-то парадигма всегда есть. Опять же, у Заходера такая шутка имеется: «Самый короткий роман» — это название, а текст: «От комплиментов — до алиментов». Но он, насколько мне известно, отдельным изданием не публиковался.

— Так что такое нанороман, монороман — как его можно определить?

— Нанороман — это в Екатеринбурге, у меня был монороман.

— В чем отличие между ними? Кто может дать им обстоятельное определение?

— Знаешь, я бы не осмелился взять и отрезать категорично так — мол, роман — это то и то, а не вот то и то. Определений, споров по этому поводу множество. Роман — вообще-то становящийся жанр.

— До сих пор?

—Да, несмотря на то, что ему уже лет 300. В романе самое главное не количество страниц (иначе тогда поварская книга была бы романом) и не количество действующих персонажей (тогда и телефонный справочник можно было к этому жанру отнести). Мне кажется, что главная черта романа в том, что он не конечен, и герои в нем — не черно-бело-бронзовые, а даны в развитии, живые. Мне ведь не важно тождественное совпадение с литературоведческим определением один в один. Роман — это область, поле, простор. И когда ты видишь роман всего в одну строку, само это слово — «роман» тянет за собой шлейф стереотипов, возникают вопросы. А вопрос — это уже мотивация, диалог, то есть начинается какая-то живуха…

«Нанороман — фарс за пределами литературы»

— И все-таки, почему именно роман?

— Роман в массовом сознании это то, чему нужно уделить время, что должно пробудить в тебе какую-то не минутную мыслительную деятельность. Это некое поле, в котором можно жить, мыслить, отдыхать, работать, думать, сопереживать.

— То есть нанороман — роман по сути, а не по формальным признакам?

— Да. Но я бы вообще не хотел термину «нанороман» давать какую-то жизнь. Это ведь выпендреж на самом деле, запихивание всех этих технических словечек в литературу.

— Зато «нанороман» звучит более модно и современно, чем «монороман».

— Я бы не хотел модность присовокуплять к литературе. Нанороман, как мне видится, от начала и до конца — какая-то раскрутка СМИ, фарс, находящийся за пределами литературы.

«Мне не обидно»

— Так что вы хотите? Бороться с нанороманами, оспорить авторство первого подобного романа? Или это просто обида?

— Нет, это не обида. Это просто любовь к своему детищу, а шире — к своему городу. Мне не обидно, но в этом смысле я люблю точность, фактаж. А факты — вещь упрямая. Да ведь это и не закончилось тогда разовой акцией — было семь романов, и они как-то незаметно, естественным образом оказались вписанными в учебный процесс и на моих занятиях с китайскими студентами БГПУ, и на занятиях моих коллег с русскими ребятами. Летом я преподавал в Харбине, и преподаватели Харбинского университета заинтересовались этим жанром. Им это оказалось близко. Особенно студенты радовались — переводить мало, а говорить можно до бесконечности. На улице Гоголя мы развесили еще один мой роман — «Гоголь» с текстом: «А был ли Гоголь?» В этом наблюдается особый перформанс — рамкой, обложкой для романа становится город.

— С точки зрения классической литературы, ваш роман — экспериментальщина. С другой стороны — в обществе сейчас минимальный интерес к классической литературе. Почему?

— Пусть это и звучит пафосно, но я бы своим произведением хотел чуть-чуть вернуть внимание к роману. Роман умер, да здравствует роман! Мне кажется, что только через смерть жанра можно жанр оживить, вдохнуть в него какие-то новые мысли. В свое время Чехов, можно сказать, «убил» тогдашний роман своими короткими рассказами, вовремя чутко отреагировав на темп нового века, заострил мысль, убрал длинноты. Я бы хотел сейчас проделать обратное, сказать — медленнее, медленнее, еще медленнее! С одной стороны, мой роман висит на столбе, и его можно прочесть, остановившись на светофоре, и кажется, что он сделан в угоду времени. Но нет, это как раскрывающаяся флешка, в которой — масса всего, что заставляет задуматься. Вернуть медленность в романное поле — это еще одна мысль.

«Мы начнем жить, закончив писать эсэмэс»

— А разве можно вернуть? Эпоха-то другая. Сейчас эпоха журналов, новостей, твиттера, эсэмэс, айсикью. Все привыкли читать короткие сообщения, на романы времени нет.

— Я бы с этим поспорил. Все в мире взаимосвязано. Наша проблема в том, что мы ушли от синкретизма, и если нам говорят «роман», нам кажется — это литература, а когда говорят «аппендицит», мы думаем, что это медицина. Да нет, это жизнь. Черепахи за века не стали бегать быстрее, и птицы быстрее не щебечут. Человеку кажется, что он стал жить быстрее. Он живет точно так же, но получает меньше всего за счет этой скорости.

— Тот ритм жизни, который задан нам сейчас, к чему он может привести в дальнейшем? Вот и романы короткими стали…

— Я думаю, он может привести к выхолащиванию, к замещению жизни, к симулякру жизни. Как там у Гребенщикова — «мы начнем жить, как только закончим писать эсэмэс».

— Вам не кажется, что монороман — это не литература, а псевдолитература?

— Мне нравится из «Фореста Гампа»: «Дурак дураку рознь». Монороман и моностихи — это такая форма подачи, своеобразная флеш-карта. Я смотрю на своего племянника и вижу, что если давать детям литературу так, как она дается в школе, — это пагубная штука. Мы жили в 80-х, и нам давали читать Толстого и Пушкина. Прошло 20 лет, люди уже другие: у них появились компьютеры, мобильные телефоны, а им все выдают так же, как будто ничего не произошло.

— Как же быть?

— Нужно вкусно это продавать. В Твери есть целая рок-кафедра. Однажды племянник, стоя у меня за спиной, начал читать с компьютера абсолютно научную статью про Майка Науменко. Школьник, которого палкой не заставишь прочесть Достоевского, сам читал статью про Науменко. Представьте при этом: если он в школе вместо стихов Пушкина споет песню Майка Науменко, ему поставят двойку. Хотя это тоже литература.

В тему

Харбинские писатели попали в монографию

В АмГУ на минувшей неделе презентовали новую книгу «Меж двух миров», посвященную русским писателям в Маньчжурии.

Монография ученых АмГУ Анны Забияко и Галины Эфендиевой исследует творчество и внутренний мир русских писателей Маньчжурии. В этом смысле издание уникально: оно выходит за чисто литературоведческие рамки, являя собой труд, показывающий сквозь призму творчества богатство внутреннего мира и духовные искания русских харбинцев. В издании есть главы о харбинской моде, спиритизме, теософии и масонстве, теме юродства и фашизма в Харбине. «Каждая книга — это не просто итог некой работы, завершенный этап научных изысканий. Это еще и процесс, и вновь открытые глаза. И вот тот процесс, который был начат нами ранее, показал, что недостаточно разговора только о художественном мире, только о поэтике. Те пространства, которые мы для себя открыли, оказались намного шире», — признается один из авторов книги профессор, заведующая кафедрой литературы и мировой художественной культуры АмГУ Анна Забияко. По мнению представителей научного сообщества, данная монография показывает глубину проработки проблемы пребывания русских эмигрантов в Китае, культуры Русского Харбина. «Авторам удалось соблюсти хороший баланс между теоретической частью и приложением. В книге затронуты актуальные темы, представлен очень оригинальный их поворот. Она вышла не рафинированно литературоведческой, а затрагивает и историко-культурологические аспекты, которые интересны широкому кругу читателей», — считает профессор кафедры литературы БГПУ Светлана Красовская.

Возрастная категория материалов: 18+