Василий Муравьев-Амурский: «Ленин начал с разрушения семьи»

Фото: Андрей Оглезнев (архив)

С Василием Муравьевым-Амурским я встречался и разговаривал дважды в  сентябре 2013 года, когда он вместе с супругой Викторией Стрельцовой приезжал в Благовещенск. График посещения был довольно жестким. Оба наших разговора обрывали буквально на полуслове – все время срочно надо было куда-то идти или ехать. Гости были, что называется, нарасхват. Тем не менее, поговорить удалось. Первая беседа и небольшая часть второй прозвучали в эфире радиостанции «Эхо Москвы в Благовещенске» тогда же в сентябре. Однако довольно большой кусок остался тогда невостребованным. 

Муравьевы — дети Муравья

— Василий Сергеевич, поражает воображение одна цифра. Вы под номером четыреста шестьдесят вторым в вашей родословной. Здесь нет ошибки?

– Да, совершенно правильно. Отсчет идет с XV века. Все подтверждено новгородскими архивными документами, где черным по белому написано, что в 1488 году два сына рязанских (фамилии еще не было, а были только прозвища): один сын Иван Муравей, второй сын — Осип Пущи, два родных брата, были поверстаны отцом Ивана Грозного Василием на только что отвоеванные от Швеции земли по правому берегу реки Луги. То есть они были призваны на государеву службу. В их обязанности входило, чтобы «гулящие люди левобережные», в основном это литовцы, не ходили и не грабили поселян правобережья, поступивших в подданство Московского княжества.

— Это можно сравнить с пограничной службой?

— Тогда такого слова «пограничник» не было. Говорили «поверстали», то есть дали землю, но и одновременно обязали. Все было связано с владением землей, с зарождающимися феодальными отношениями. Фактически они тогда получили очень большое количество земли. Иван Муравей получил земли от деревни Большие Теребони до деревни Муравейно, а Осип Пущи получил от деревни Муравейно до Усть-Луги, то есть до Финского залива. Судя по всему, они справлялись со своими обязанностями хорошо, потому что у того и у другого были большие крепкие семьи. С моей точки зрения, дела у них шли хорошо. Они начали плодиться и размножаться —  значит имели такую возможность, имели определенный вид достатка, так как у того и другого было много детей — не по одному-двум, а по восемь-девять человек.

— Когда же прозвище Муравей стало фамилией Муравьев?

— Как только возникает владение землей, сразу же появляются правовые вопросы наследования: как закреплять землю? Появляются фамилии. Это земля Муравьева, и поселенцы его, и крестьяне его, и так далее. А дети его уже Муравьевы. И точно так все остальные. Тот, кто владел землей, начали приобретать юридические права наследования, и появились фамилии.

Графом он был только в России

— Земли, государева служба, власть были, но не было дворянского титула.

— Да. Графский титул — это уже история 1858 года. Николай Николаевич Муравьев получает графский титул, но в очень усеченном виде. Хотя подвиг его был отмечен императором, поэтому он получил графство, но Николай Николаевич не имел вообще потомства никакого. Кому передавать его?  По негласным правилам тех времен, когда человек, удостоенный графского или другого титула, покидал пределы Российской империи, он обязан с себя был снять и достоинство, графское или баронское, какое угодно… То есть графом он был только в пределах Российской империи. А он уехал во Францию, а там свои «графья». И Муравьев, какой граф? Русский… И сейчас, кстати, то же самое. Потому что у меня, например, есть родственница, правнучатая племянница английская, она дворянка, естественно, российская, но в Англии она никто. И вот только лет десять тому назад она получила дворянство английское. Но это отдельный вопрос. И во Франции Николай Николаевич был никакой не граф, а просто Муравьев.

— Василий Сергеевич, а что за история, будто вы в 80-е годы чуть ли не за стоимость бутылки водки приобрели некий документ, который позволил вам получить эту приставку Амурский?

— Честно говоря, я на водку никогда не мерил. Просто оформление всего пакета документов в связи с изменением фамилии тогда в 1999 году происходило так. Меня просто вызвали в ЗАГС Центрального района: «Здравствуйте, Василий Сергеевич! Вот вам пакет документов». Я удивился. Тогда все пугали, что это очень дорого стоит, получить новый паспорт. А это был уже новый паспорт, нового образца Российской Федерации. А на это мне сказали, что 3 рубля 80 копеек, это какая-то госпошлина. Ну, я крякнул, думаю, интересно как! Все пугают, что какие-то бешеные деньги, чуть не до тысячи доходило, а тут три рубля… Вот так. Такие легкие воспоминания.

Ну, а тогда что получилось?! Когда Николай Николаевич уехал, он просил своего младшего брата Валерьяна Николаевича дать согласие и взять фамилию Муравьев-Амурский и графский титул. А Валерьян Николаевич взял и умер в 1859 году, когда еще жив был Николай Николаевич. Встала проблема, что делать? И когда в 1881 году Николай Николаевич скончался в Париже, то уже вдова Валерьяна Николаевича Надежда Федоровна обратилась к императору Александру III. Император написал резолюцию «старшему, но не женатому». Такая была резолюция. И добавил, что иначе эти Муравьевы нарожают пол-России графов. Потому что Муравьевы действительно расплодились тогда, в середине 19-го века. И было время, середина 50-х — конец 60-х годов, когда фактически Муравьевы родственники были наместниками над тремя четвертями всей России. Николай Николаевич управлял в Восточной Сибири, от Иркутска до Петропавловска на Камчатке. Наместником на Кавказе был Николай Николаевич Муравьев-Карский. А генерал-губернатором всего северо-запада и губернатор Вильно, Гродно, Могилева, Минска… всех западных областей был Михаил Николаевич Муравьев, который за подавление польского восстания получил «полного» графа, то есть все его дети становились графами автоматически, а титул передавался по наследству.

А у нас было не так. Я вообще не имел никаких оснований быть Муравьевым-Амурским, потому что у меня был старший брат. Но в октябре 1988 года Александр, старший в моем колене, умирает. И становлюсь я первым, то есть все остальные идут моложе меня. Мне тогда было 59 лет уже. Я тогда подумал: что если я не напрягусь и не преодолею этого природного страха, не испугаюсь возможных осуждений. Дескать, скажут: «Вот какой он, Муравьев, граф?!» Я вообще не утверждаю, что я граф, потому что в Российской Федерации, в республике не могу быть графом. У нас нет никаких законодательных основ для графского достоинства.

Но фамилия Муравьев-Амурский! Я посчитал, что иначе она погаснет втуне. Тогда я собрал родственников. Помню, это было 28 мая 1999 года. Собрал всех своих младших в своем колене и сказал: «Ребята, поедем прибирать на могилу Никиты Муравьева, первую могилу Муравьевых в Санкт-Петербурге. 1799 года». 28 апреля по новому стилю было 200 лет со дня его захоронения. Все съехались. Я объявил о своем желании. Сказал, что каждый может высказаться по этому поводу. И все безоговорочно, все мои племянники и двоюродные братья (я собирал только мужчин, женщин в это дело не посвящал) сказали: «Вася, ну что ж, если ты хочешь, мы не имеем права тебе отказать. Давай!»

Но самая хохма была в том, что именно 28 мая 1999 года Александро-Невская лавра, где расположена могила, куда мы собирались ехать, была закрыта на санитарный день. И нас не пустили. Тогда я сказал: «Раз нас не пускают на первую могилу, тогда поехали на последнюю могилу». И мы поехали на правую сторону реки Невы, Большое Охтинское кладбище, на могилу моего сына, которая была самой последней могилой в то время с 1993 года. Там снова собрались, и окончательно все мои родственники сказали: «Давай! Мы тебя поддерживаем». И вот тогда я написал письмо в Москву с просьбой предоставить мне возможность изменить или переменить фамилию, добавить слово «Амурский». Буквально через две недели телефонный звонок раздался. Я прихожу домой. Супруга меня встречает и говорит: «Ты что опять затеял? Звонили из канцелярии президента (Ельцин еще был, Борис Николаевич) и сказали, что, пожалуйста, пусть Муравьев идет в ЗАГС Центрального района и получит все документы, необходимые для перемены фамилии». Вот и все так случилось.

Почему отец остался в России

— А какова же дальнейшая судьба вашей фамилии, как вы можете предположить, что с ней будет?

— Ну, если по закону, то так. Михаил Валерьянович, сын Валерьяна Валерьяновича 1899 года рождения был казачий сотник. В 1918 году после революции он обратился к моему отцу: «Сережа, ты остаешься, а я не могу в этом государстве остаться. Я уеду». Он убежал в Архангельск к англичанам, а потом с англичанами в Англию не поехал, а поехал в Италию. Потому что был женат на какой-то итальянской графине тоже. А в 1932 году в возрасте 33-х лет он погиб от аппендицита, во время операции начался перитонит. Он похоронен во Флоренции на православном кладбище.

— А ваш отец почему остался здесь в России?

— Я неоднократно его спрашивал. Он сказал: «Ну, во-первых, я не служил никогда тряпкой, я служил государству и императору. Но император меня предал». Присягу он давал Николаю Александровичу, а он отказался.

Отец служил в действующем Балтийском флоте, а флот стоял в Гельсингфорсе, или в Хельсинки, современное название города, столицы Финляндии. И весной 1918 года получили распоряжение о переводе, потому что Финляндия, получив независимость, потребовала вывода военного флота из территориальных вод уже независимого государства. Флот военный, а Финляндия не была в состоянии войны и была обязана потребовать от России вывести флот. Флот ушел в Кронштадт. Это был так называемый ледовый поход. А когда прибыли в Кронштадт, отец говорит: «Меня вызвал командир корабля и сказал: «Вот тебе предписание и командировочное удостоверение, вот наличные деньги на переезд в Москву». А в Москве он должен был поступить в распоряжение оперативного штаба управления флота республики, зародыш будущего министерства ВМФ. Тогда только искали людей военспецов, концентрировали их, чтобы начать управление военно-морским флотом. Так же было и с армейскими частями.

В 1921 году случился Кронштадтский мятеж, и отца естественно спросили «а куда ты смотрел, и почему не доложил вовремя о том, что вот, готовится Кронштадтский мятеж? Ты не обеспечил соответствующей управляемости». Отец был в Москве, но был ответственным за Балтийский флот. Отец возразил, что в его обязанности это не входило, это дело комиссаров. Специальная ведь была служба комиссаров разработана Советской властью, которая вела идеологическую работу и следила за состоянием кадров — солдат, матросов и офицеров. Отца взяли и отправили по этапу в Великий Новгород, где концентрировали всех людей, которые могли иметь хоть какое-то отношение к Кронштадтскому мятежу. Его арестовали. И он сидел в одной камере с таким будущим писателем Леонидом Соболевым. Я уж не знаю, каким образом, но состоялся суд, и тройка матросская, причем именно с броненосца «Петропавловск», на котором служил отец, она оправдала его. Но его наказали все же, в Москву его уже не послали, а послали на Каспийскую военную флотилию. Причем дали четкие и ясные инструкции, сказали: «Стреляй так, чтобы слышали не только в Тегеране, но и в Лондоне»! То есть это была демонстрация силы.

В 1925 году отец прочел в газете объявление о призыве в Качинскую школу морской авиации, написал заявление и уехал в Севастополь в школу морской авиации. Там он учился. Потом был инструктором, а в тридцатом году начались перетрубации в высших органах советской власти, старики-энтузиасты и революционеры предыдущих времен (прошло уже 13 лет от революции) сменились. Пришли к власти совершенно новые люди, молодые, а не эти старые энтузиасты, которые начали свою деятельность еще с подпольной работы. И был составлен так называемый «Список № 1», то есть лиц не желательных для службы в Советской новой армии, тем более в авиации.

«В 37 году все передрались из-за женщин»

— Это было вроде предтечи репрессий тридцать седьмого?

— Нет. Как мои родители говорили, «никто нами уже не интересовался, они уже дрались между собой». Тридцать седьмой год — они уже там передрались сами. Как смеялись, у меня был один папин знакомый, дядя Миша такой, он говорил так: «Все дело в женщинах». Вот Владимир Ильич ничего не понимал в этом вопросе и был совершенно чужд женских проблем, хотя на него там «клепали», что у него были какие-то связи.

Но первое с чего начал Ленин, с разрушения семьи. Конечно, православные и служители церкви пострадали очень сильно. Это было конкретно, вот ты священник, и тебя привлекали к ответственности, как правило, ликвидировали. Но была еще очень такая страшная вещь, как объявленная большевиками свобода межполовых связей, которая была направлена на то, чтобы разрушить семью.

Даже в архитектуре это находит отражение. У нас есть в Ленинграде такой дом политкаторжан, где была коридорная система: налево-направо комнаты для семейных людей, но кухонь не было, была одна общая кухня-столовая, где должны были питаться они. То есть попытка организовать новый быт, пролетарский, как называлось это. Но в тридцатых годах пришли люди новые, молодые, они на это не обращали внимания. И они заинтересовались именно свободой половых взаимоотношений. Отдельные люди заводили себе балерин, наложниц… это все в тридцатых годах было. Как отец мне говорил, кончилось дело это тем, что в 37-м году они все передрались.

И в основном в 37 году это было так: один коммунист судил другого, потом через некоторое время того, кто судил первого, судил уже третий и так далее. То есть была такая сделана цепочка – Блюхер судил Тухачевского, Тухачевский судил еще кого-то… Передача как бы по наследству всех судебных издержек. А вот тех дореволюционных старорежимных кадров по сути уже и не было. Последним «хлопком» был так называемый кировский поток тридцать пятого года. Восьмого марта был одновременно введен праздник женский, и были выселены одновременно из города чуть ли не полтора миллиона человек, из Ленинграда. Причем, это кто были? Внуки всяких сановников, матери белогвардейцев, потомки и вдовы и так далее.

— А вашу семью это почему не коснулось?

– Нашу семью это не коснулось. Думаю, что всякая власть, как и всякий человек, рано или поздно обращает внимание на свое происхождение – «откуда ноги растут». И даже сам Владимир Ильич Ленин, когда пришел к власти, чтобы как-то выяснить, на каком основании все это случилось, помимо философии Карла Маркса о развитии искал судорожно ту цепочку предыдущих всех людей, событий и имен, которые привели его к власти. 

— Свою родословную?

— Родословную, но не лично свою, а государственную, своей властной структуры. И примерял он кого угодно: и Болотникова, и Пугачева… Но не лезет, рвется все. Даже Лассаля пытался, даже памятники Лассалю ставили.

— Василий Сергеевич, скажите, а современная власть тоже пытается выстроить такую родословную?

— А как же?! Смотрите, какое количество людей сейчас говорит «Столыпин! Столыпин!» Это же поиски основ, корней, не что иное.

— Как думаете, удача будет сопутствовать на этом пути?

— Будет. Найдут когда-нибудь… что-нибудь… построят.