О своем детстве мама вспоминала смеясь. Говорила, что окончила десять классов, проучившись в школе ровно десять дней: пробежала по коридору от первого до последнего класса. Когда она вернулась домой, бабушка спросила: «Настя, буквы знаешь?» - «Знаю». - «Фамилию свою напишешь?» - «Напишу. Показать?» - «Не надо. Раз ты грамоте научилась, то будешь работать. Я тебя в няньки определила в богатую семью Чешевых. Теперь там твой дом». Так закончилось мамино детство. В той действительно зажиточной семье мама жила до шестнадцати лет. Не спрося ее согласия, выдали замуж за Петра Абрамова, который был старше на десять лет. Женатые сыновья жили все вместе, у каждого было по 4 - 5 детей. Работали с раннего утра и до позднего вечера, потому в семье был достаток. Дед не терпел, если кто-то из сыновей вечером шел гулять: «Отдыхайте, завтра с утра работа». абушка была доброй тихой женщиной, занималась внуками, а снохи, как и их мужья, тоже трудились день-деньской: кто в доме, кто в поле или во дворе. Или колхоз, или ссылка В начале тридцатых годов дед отделил моего отца (мать говорила, что за ее бойкий нрав и острый язычок), выделив ему амбар, который разобрали и перекинули через забор. Рядом с дорогой к реке Гильчин быстро собрали небольшой домик на три окошка и пристроили сенцы, которые в летнее время служили и кухней, и детской спальней. Деду и старшим сыновьям предложили вступить в колхоз, кажется «Амурский партизан», те отказались. Тогда их выселили, отобрав все, что было нажито непосильным трудом: дом, скот, постройки, сельхозинвентарь. Дед не выдержал такой несправедливости: его хватил удар, и он умер в родном селе. Мать и братьев отправили - кого на Сахалин, кого в Сибирь. Мой отец, боясь, что и его сошлют, ночью погрузил нас в телегу и повез в Благовещенск. А кто нас там ждал? Посидели мы с неделю (даже не помню, где и у кого) и вернулись назад. Отец устроился на мельницу, но буквально через месяц наш сосед дядя Петя Косарев ему шепнул, что за ним должны прийти. В ту же зимнюю ночь отец ушел из дому и больше не вернулся. К нам еще не раз приходили энкавэдэшники, искали отца. Мы с ревом жались к матери, глядя, как со двора и с хаты забирают какие-то вещи. Труд, как ад кромешный Начался страшный голод, нам пришлось прирезать корову. Мать устроилась прачкой в воинскую часть, где проработала 15 лет. Может, потому мы и выжили. Днем она стирала солдатское белье, а вечерами ходила по семьям офицеров - кому полы помоет, кому что-то пошьет. Нужда заставила всему научиться. Белье стирали вручную в корытах, потом кипятили и снова стирали. Гладили, помню, угольным утюгом. Даже я ходила помогать матери. Зайдешь в прачечную, а там из-за пара ничего не видно. Кормили прачек едой со столовой, и мать часть своей порции несла домой. Кое-что ей давали за шитье и мойку полов или побелку - так мы выжили. Правда, и мы сами не сидели без дела. Соседи звали нас кизяки лепить. Мы топтали навоз, затем клали это в формы, а после сушки складывали, чтобы зимой топить печи. Еще обрабатывали огороды, копали картошку, а за это нам платили кто чем мог. Мама у нас была строгая, но справедливая, мы ее любили и побаивались одновременно. Потому к ее приходу всегда в доме должен был быть порядок. Жили мы до того бедно, что больно вспоминать. Помню, как гуськом ходили в прачечную. Пока мы моемся, мама с нас всю одежду перестирает, высушит, чтобы мы могли чистое одеть. Это сейчас шифоньеры и комоды от одежды ломятся, а тогда у многих не было ничего лишнего. А сколько мы натерпелись, когда родился маленький братик Митя. Его, ежемимесячного, мы на своих руках вырастили. Мама ведь через месяц пошла работать, а мы выхаживали его в коробке, обложенной ватой. И через каждые два часа носили кормить к маме. Дети взрослели на глазах Потом вроде бы все наладилось, самое страшное уже позади. Но началась война. Жизнь вмиг перевернулась, и мы из детей стали взрослыми. 17-летнего брата Николая взяли в армию. Я, недоучившись в восьмом классе, пошла работать, чтобы помогать матери растить сестренок.