И до сих пор волнуется как мальчик, выходя на подмостки. Сегодня он тоже играет. И не какие-нибудь эпизоды, а Дон Кихота в мюзикле «Человек из Ламанчи». Его жизнь — история последнего романтического героя русской сцены. О нем с уважением можно сказать: это представитель прекрасной старой школы актерского мастерства. Спектакль «Учитель танцев» — легенда театральной Москвы. Играл он этот спектакль в течение 30 лет — почти тысячу раз (невиданный случай в истории!) Рассказывая о себе, Зельдин с гордостью подчеркивает, что никогда не был ни пионером, ни комсомольцем, ни коммунистом. «В застольях и закрытых концертах для членов Политбюро участвовать не приходилось. Не тот у меня нос, — шутит он. — По категории рабочих и крестьян не прохожу, незаменимым в возлияниях рубахой-парнем никогда не был».

Зельдин никогда не был озабочен проблемой материального достатка. Живет в маленькой двухкомнатной квартире. Всю жизнь мечтал иметь собственный кабинет с письменным столом, настольной лампой, кожаным диваном и книжными полками. И чтоб на стенах висели портреты любимых актеров, писателей, композиторов...

Мне не раз приходилось видеть Владимира Михайловича на сцене, в концертах, а на одном из кинофестивалей довелось познакомиться ним. Помню, я был потрясен его личностью, интеллектом, прекрасной физической формой. В конце сентября, когда температура воды в Черном море была 15 градусов и уже никто не купался, он каждое утро плавал в море, не пропускал ни одного мероприятия программы фестиваля. Его жизнь — рецепт душевного здоровья и физического долголетия. Его воспоминания и рассуждения очень ярки, точны, любопытны.

В маленьком городе пахнет детством

Актер родился 10 февраля 1915 года в городе Козлове (ныне Мичуринск). Мама была учительницей, отец — дирижером, окончил Московскую консерваторию. В детстве его окружала обычная атмосфера старорусских интеллигентных семей: чтение вслух, домашнее музицирование (его учили играть на скрипке, рояле и трубе). На Рождество ставили пахучую елку и сами мастерили елочные украшения. На Пасху делали куличи, красили яйца и запекали окорок в тесте.

— Может быть, поэтому я так люблю маленькие города и железнодорожные станции, — говорит Владимир Михайлович. — Они напоминают мне детство.

До сих пор аккуратные старушки в белых платочках продают там горячую картошку с укропом. Она пахнет домом. Может быть, поэтому всем самым шикарным театральным букетам он предпочитает обыкновенные васильки. Детство кончилось, когда ему было 14 лет. Неожиданно умер отец. Старый друг отца, дирижер, устроил Владимира к себе в оркестр. Это было его первое место службы.

— Я ведь никогда не хотел быть актером — правда, благодаря родителям всегда ощущал себя где-то рядом с искусством. Музыке меня учили хорошо. После школы я случайно увидел объявление о приеме в театральное училище. И пошел. Мои свобода, раскованность, естественность сыграли свою роль, и меня приняли. Я пел и танцевал, читал стихи Натальи Кончаловской. Я ее очень любил.

С любовью к женщине

— Мы познакомились, когда я уже стал актером. Кончаловская была очаровательной женщиной. На каком прекрасном русском языке она говорила!.. А Анна Андреевна Ахматова... Она ко мне заходила. Удивительная была женщина. Величественная, седая, немногословная. Такая скупость в движениях, такая загадочная полуулыбка. Она пришла меня поблагодарить после «Учителя танцев», и я поцеловал ей руку. Это было как раз в те годы, когда такую грязь лили на ее имя. Боже мой, как же это можно было выдержать! У нас, конечно, великая страна. Но как же глупо мы всегда относились к своим талантам! А вообще-то женщина — это чудо. Сейчас нет рыцарского отношения к женщине, а оно должно быть. Непременно! Я вот всегда, когда иду по улице и вижу женщину в затруднительном положении, стараюсь ей помочь.

Его галантное отношение к дамам известно. Он любит рассказывать такой анекдотический случай. Он как-то репетировал в спектакле, где не было женщин — ну просто не предполагалось женских ролей. И он ушел из спектакля, потому, что некого было любить. Зельдин объясняет это тем, что почти в каждом спектакле объяснялся в любви на сцене.

Он верен старым друзьям и идеалам

В молодости Зельдин очень много работал. «Я любил работать, — говорит артист. — Работа в театре никогда не была для меня в тягость. Всегда доставляла наслаждение. Случалось, играл по 25 спектаклей в месяц. Каждое лето два месяца проводил на гастролях. И все это было мне в радость. Вот в кино я снимался меньше, чем мог бы, скажем, после своего громкого дебюта в фильме «Свинарка и пастух». Пожалуй, для актерской профессии я недостаточно честолюбив. В годы моей молодости актеры, как и сегодня, очень хотели сниматься. Однако все понимали, что великие роли создаются только в театре. Теперь я играю в театре только три спектакля в месяц, иногда участвую в концертах, и не только в Москве, но и в других городах. Я совсем не умею бездельничать.

По нынешним меркам я скучный тип. Консерватор и ретрограф. Верен старым друзьям и идеалам, гробам и могилам. Для меня существуют святые понятия: Россия, Родина, армия, Великая Отечественная война. Я не признаю многих «измов» в искусстве. То есть пусть они существуют: каждый молодой человек в жизни должен, наверное, попробовать сам изобрести велосипед. Но мне это уже скучно. Главными человеческими качествами я почитаю любовь, доброту и способность человека к состраданию. Сегодня это звучит оригинально. Но я с легким сердцем повторяю вслед за Пастернаком: «Быть знаменитым — некрасиво».

«Учитель танцев» вот уже 30 лет

— Я не оставил студенческой привычки ходить вечерами в театры, которые мне интересны. Как только человек замыкается на себе и своих проблемах, каждое утро измеряет давление, становится рабом своего капризного желудка, он нередко обнаруживает у себя даже те болезни, которых нет. Я очень легок на подъем и любопытен. За те 30 лет, что я играл «Учителя танцев», для спектакля не раз шились новые костюмы. Но для меня — всегда по одной мерке. Я, как мог, «держал себя в струне». Задыхающийся на сцене актер — жалкое зрелище. А у меня дыхалка и сейчас еще слава богу. В моем возрасте другие уже в домино играют, а я все еще выхожу на сцену, играю Дон Кихота и не скажу, что сильно себя превозмогаю.

Жена — мое рулевое колесо

— Я женился в 24 года. Ее звали Люся Мартынова — очень красивая яркая блондинка. Была старше меня, актриса. После того как мы расстались, актерская карьера ее не задалась, она ушла из театра. О ее дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Моей второй женой была талантливая актриса театра Армии Генриетта Островская. Мы много раз играли вместе, часто гастролировали. Гися была очень красива, пользовалась большим успехом у мужчин, прекрасно пела и выступала на эстраде. Мы прожили вместе, не расписываясь, 15 лет. Когда расходились, я оставил ей все: квартиру и дачу. Я считаю, что мужчина должен поступать именно так. С моей нынешней женой Иветтой Капраловой мы вместе с 1962 года. Она окончила МГУ, журфак. Мне было 47, ей 28. Вета — мое рулевое колесо, моя правая рука. Как и прежние мои жены, она тоже умнее меня, образованнее и эрудированнее. Часто помогает мне советом. Меня часто спрашивают: «Кто вас так шикарно одевает?» Это Вета, ее заслуга. Мои пестрые элегантные жилеты, бабочки всевозможных цветов — это появилось и «узаконилось» вместе с Ветой.

О старости

— Старость — это то, что ты хочешь ею считать. Это искренность. И естественность. И полное отсутствие позы. Старость — это когда живешь, как тебе удобно, и общаешься с теми, кто тебе приятен. Старость — это когда мало соблазнов не потому, что «сил нет» или желаний мало, а потому, что стоящих желаний и ослепительных соблазнов в мире на самом деле немного. Старость — это когда становишься добрее. Я по-прежнему живу в своей 28-метровой квартирке и работаю, сидя на кухне. Когда я спрашиваю жену, что подарить ей на день рождения, она шутит: «Третью комнату! Я сделаю тебе кабинет, из которого ты выходить не захочешь». Недавно мог поменять свою квартиру на трехкомнатную, но уже не хочу. Здесь бывали такие люди, мои стены хранят такие воспоминания...

Не вздумайте в старости жалеть о несбывшемся!  (Пусть отсутствие кабинета останется самой большой неосуществленной мечтой Владимира Зельдина. — Авт.). Но другое-то осуществилось. Я все еще хочу выходить на сцену. И зритель очень хорошо меня принимает. Для меня это самое дорогое. Старость — это на самом деле счастье. Время, когда ты способен осознать, что такое счастье. Старость — это то, чего не надо бояться. Сколько нам отведено на этой земле, столько и проживем. Если живем пока, значит, мы нужнее здесь, а не там. Конечно, процесс, как известно, пошел. И даже последний акт этого «спектакля» известен. Но я хочу, чтобы он был без кислородных подушек. А сразу после бурных аплодисментов.