Лев Безруков жил скромно, без пафоса и зазнайства, среди земных людей.Лев Безруков жил скромно, без пафоса и зазнайства, среди земных людей.

Свои люди!

Мы дружили. Он часто звонил в канун праздников, а мне становилось неизменно стыдно. Ведь это я должен был первым поздравлять его с Днем защитника Отечества и Днем Победы. Лев Алексеевич не обижался. Звал в гости, обещал рассказать много нового и интересного — и тут же, словно осекшись: «Только ты смотри, не пиши про меня много. Опять начнут названивать со всей страны». Был такой казус. В начале двухтысячных ему позвонили из Ишимского музея имени Петра Ершова. Сказали, что он прапраправнук автора «Конька-Горбунка». Зачастили журналисты, стали наведываться просто любопытные. Его самого подобная известность утомляла.

В одну из таких встреч мы с ним и познакомились. Моим пропуском стали два магических слова «Амурская правда».

— Свои люди! — обрадовался старик. — Заходи, сейчас я чайник поставлю.

По собственному признанию, он до последнего отрицал прямое родство со знаменитым сказочником. Считал это какой‑то ошибкой. Сдался только после приезда из Ишима целой делегации историков, библиографов и специалистов по генеалогии. Он даже из такой встречи сделал целое семейное торжество с застольными посиделками.

В его характере уживались совершенно противоположные сущности. С одной стороны — абсолютная человеческая простота и доступность, а с другой — откровенно тяжелый флотский замес. Сказывались последствия опасной службы на морском охотнике в годы Великой Отечественной. Катер, на котором служил комендор, а впоследствии боцман Лев Безруков, охранял американские конвои от японских подводных лодок. Союзники поставляли морскими путями грузовики, тягачи и легковые внедорожники для Советской армии.

Фотокор АП в годы Великой Отечественной служил на флоте.

— У нас народ был непростой, за словом в карман никто не лез. Только такие в экипаже могли выжить. Придет новобранец слабохарактерный, его за пару дней так заклюют, что сам на берег просится. И не надо ему уже ни тельняшки, ни бескозырки, ни морской романтики. Командиры знали о наших порядках, но не вмешивались. Понимали, что слюнтяям на такой службе не место, — рассказывал о былой службе Лев Алексеевич. — Морские охотники вооружены пушками, крупнокалиберными пулеметами, глубинными бомбами, а сами корабли сделаны из дерева. На Тихом океане чуть ветерок подул — уже шторм. Выходим встречать американский конвой. Сам стоишь возле пушки, рядом — ящики со снарядами открытые, палуба скрипит, все время кажется, что прямо под тобой японская подводная лодка, которая вот-вот долбанет… Нервы, как струна, натянуты. Любой паникер в такой ситуации всю команду погубит. Поэтому избавлялись от них беспощадно.

Работа на перекладных

В журналистской работе Лев Безруков был настоящим универсалом. Мог часами просиживать в редакционной фотолаборатории, а к вечеру получить срочное задание и поехать куда‑нибудь в район. Это был легкий на подъем человек.

— Это сейчас мост автомобильный и дороги в каждой деревне. Ты можешь три района за один день объехать и к вечеру домой вернуться. Раньше через Зею только паромная переправа работала. Если на тот берег выбрался, то в редакции будешь через пару недель, не раньше. Хорошо если машина редакционная до ближайшей деревни подкинет, но потом она с другими корреспондентами дальше едет. Ты в одном селе поживешь, в другом, в третьем. Где с оказией тебя председатель доставит, где на перекладных, а то и пешком. Все, что надо, отснимешь, в блокнот запишешь. Еще и связь телефонная не везде, хоть фронтовые письма-треугольнички в редакцию отправляй, — рассказывал Лев Алексеевич. — Домой вернешься, побреешься, выспишься. На работу придешь, быстренько пленки проявишь, а дальше ретушеры за твою работу берутся. Порой газету открываешь и снимок свой не узнаешь.

«Только ты смотри, не пиши про меня много. Опять начнут названивать со всей страны», — неизменно просил Лев Алексеевич.

К издержкам идеологической политики Лев Безруков относился спокойно. Даже с юмором.

— Вот я тебе сейчас хохму расскажу, — как‑то раз прямо с порога взялся за меня знаменитый фотокор. — Здесь после войны шло бурное освоение целины, залежи поднимались, новые коровники строились. На строительстве шабашники из Средней Азии трудились. Посадил я этого узбека к окну, вручил ему бритву, а в другую руку — большое зеркало. Портрет получился отличный — быт строителей, как он есть. Бреется человек, в зеркало смотрится, к рабочему дню готовится. В газете знаешь что вышло? Мой узбек вместо зеркала держит раскрытый томик Карла Маркса, а в другой руке уже не бритва, а карандаш простой. Дескать, пометки на полях делает. Вот такие у нас умельцы в редакции работали. Не ретушеры — фотохудожники, — улыбался Лев Алексеевич.

Пишуший фотограф

Мы вместе долго смеялись, переходили на серьезные темы. В силу своей исключительной универсальности он легко совмещал работу фотокора с работой журналиста. Сам себя называл пишущим фотографом. Мог поехать за фотографией, а привезти целую статью.

Наверное, поэтому очень хорошо ориентировался в экономике, политике, социальных вопросах. Наши встречи происходили в начале двухтысячных, все подобные темы лежали на поверхности. С ним интересно было говорить и сравнивать день сегодняшний с давним прошлым.

Свое многолетнее сотрудничество с ансамблем «Ровесники» Лев Безруков называл отдушиной. Он проехал с гастролями десятки городов страны, не пропускал ни одного значимого выступления в родном Приамурье. Вся историческая фотолетопись прославленного коллектива — это труд Льва Безрукова. Хлебосольного человека, которого знало все Приамурье. При этом он жил очень скромно, без пафоса и зазнайства, хотя в силу заслуг мог позволить себе и всенародный почет и признание. Он был вне этого, он жил среди земных людей.

— Ну как там Лева? Воюет? — неизменно спрашивала меня Светлана Ананьевна Фролова, не менее знаменитый архивариус «Амурской правды». Она отдала областной газете большую часть своей жизни.

— Воюет! — уверенно отвечал я…

Возрастная категория материалов: 18+