Александр Ярошенко

Ежи Штур: «Я глубже, чем шутник…»

Из чего состоит актерская удача, какова дорога к счастью и почему роли в сущности никто не выбирает — о таких непростых вещах рассуждает знаменитый польский актер. Он создал массу запоминающихся образов в кино, но при этом «костюмированное» представление соглашается играть только в театре. Он пережил тяжелую болезнь и не только победил смерть, но и написал практическое пособие о том, как это сделать, не имея опыта борьбы за жизнь...

Бродский учил польский

Я вам честно скажу, почему сел в самолет и с пересадками летел до Благовещенска больше десяти часов. Я решился прилететь на другой конец света по двум причинам. Первая и главная — профессиональная. Меня пригласил фестиваль «Амурская осень», здесь мне предоставили возможность пообщаться со зрителями и показать свои картины.

Всегда считаю себя послом своих фильмов — я должен с ними жить всю свою жизнь. И самое для меня дорогое — это внимание зрителей к моим работам.

Знаете, мне безумно жалко, что сегодня на уровне культурных связей России и Польши мы отдалились друг от друга. Сегодня нет тех отношений, что были в семидесятые и восьмидесятые годы. Тогда даже ваш знаменитый поэт Иосиф Бродский учил польский язык только потому, что хотел читать наши газеты.

Политика — дама неверная, и она сделала все, чтобы наши связи стали менее теплыми и крепкими.

Для меня это больно. Я считаю, что наши страны много теряют из-за этого искусственного отдаления. Поэтому, как человек и как художник, я использую любой шанс сблизить нас на самом благодатном — культурном поле. Ведь раньше польское кино было популярным в Советском Союзе, а советское кино знали и любили поляки. Я стал тем, кем стал, благодаря советскому кино, которое люблю.

Да, мы много теряем. Скажу на примере кино, которое было есть и будет окном в другие миры. Ведь любое кино — это соприкосновение с иной культурой, искусством и цивилизацией.

Не интернет, а кино, театр и литература. Я — артист, поэтому говорю сегодня больше про кино, оно самое массовое из этих мостиков.

Благодаря вашему кино я открыл для себя замечательных артистов и режиссеров, таких как Никита Михалков, Андрей Звягинцев. Сегодня в Польше очень популярен фильм «Лето» Кирилла Серебренникова. Не будь кино, я бы никогда не знал этих замечательных создателей. И насколько я бы стал беднее!

Инна Чурикова лишала сна

Моя любовь с вашим кино началась в детстве, о войне я узнал благодаря советскому кино. «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Судьба человека» — эти фильмы навсегда остались в моей душе.

Когда стал студентом, меня все больше интересовал окружающий мир, тогда пришло другое ваше кино.

В том периоде жизни меня потрясли работы Глеба Панфилова. Блистательная актерская игра Инны Чуриковой порой лишала сна.

Это была для меня новая кинематографическая школа.

Скажу больше, в какой-то степени актерскому мастерству я учился у ваших замечательных актеров, мой первый контакт с Шекспиром случился благодаря режиссеру Григорию Михайловичу Козинцеву, его фильм «Гамлет» меня просто потряс…

А в театре эталон Гамлета для меня — это гениальная работа Иннокентия Смоктуновского. Я потом сам играл Гамлета в театре, но работа Смоктуновского — это пьедестал.

На Западе тоже есть замечательные актеры, и даже гениальные, но ваши мне ближе. И я знаю, почему. У нас общие славянские корни…

Я счастлив, что в театре много работал и работаю с русским репертуаром. Это было настоящее счастье, когда с режиссером Анджеем Вайдой работал с пьесой «Бесы» по роману гениального Достоевского. Когда я в «Преступлении и наказании» играл Порфирия Петровича, это тоже было высшей нотой актерского счастья.

А Чехов! Его «Вишневый сад», что может быть лучше?!

В своей жизни играл нескольких героев этой пьесы. Начинал с Лопахина, потом Яшу играл, и Епиходова играл. «Вишневый сад» для меня не исчерпан, еще могу сыграть Гаева и Фирса.

Велика Россия духом

Сегодня взгляд на Россию в Европе изменился, и Польша здесь не исключение. Пропаганда делает свое дело. Например, я до конца не знаю, какая на самом деле ситуация в России. Пропаганда все искажает.

Для меня Россия будет всегда великой страной, ее размеры трудно даже вообразить. Семь часов на самолете летишь из Москвы на восток, и это все Россия. А можно лететь и восемь часов и даже девять до Камчатки, и это тоже все будет Россия.

Россия велика не только размерами, но и своим духом и своим характером, который никто и никогда не смог изменить. С Россией нужно разговаривать, а не приказывать ей. Я очень уважаю русских людей. У людей из великого края другой характер, это надо понимать. А маленькие страны Европы пытаются разговаривать с Россией в повелительном тоне. Это же смешно.

Кадр из фильма «Дежавю».

Думаю, после этого разговора у меня могут быть проблемы в Польше. Глупость сегодняшней польской политики может меня спрашивать: что вы там делали и почему вы это говорили? Какой ни будь глупый журналист меня обязательно уколет моим отношением к России.

Я первую ночь в Благовещенске почти не спал, хотя устал в дороге и разница во времени колоссальная. Испытал сильнейшее волнение от того, что здесь, в другой стране, на самой границе с Китаем, весь зал встал, когда я вышел на сцену.

Этот водопад аплодисментов, который на меня обрушили люди, был для меня чем-то невероятным. Я не мог сдержать слез.

Сотни русских, которые приветствовали меня шквалом аплодисментов, стали мигом моего редкого и настоящего счастья. Я стоял на сцене и думал: «Ежи, не зря ты ходил по этой Земле».

Графинчик для Занусси

Мой русский язык начался в пятом классе средней школы. Его я там учил четыре года. Русский язык был со мной и во время учебы в театральной студии.

Тогда были большие культурные связи с вашей страной, фестивали, поездки, общение. А русские красавицы! Они тоже внесли свой неоценимый вклад в мои познания русского языка.

Потом работал в русском кино, где сделал несколько фильмов. Эта практика дала большой опыт в разных областях жизни… (Улыбается.)

Русские женщины и польские пани отличаются в своих чувствах. Польки более прагматичные, в России женщины более открытые и доверчивые.

Мне кажется, что, когда долго не говорю по-русски, забываю язык, но он удивительным образом живет во мне. Достаточно несколько дней пожить в русской среде, как ваш язык чудным образом возвращается ко мне. Значит, он во мне живет. И я несказанно этому рад.

И еще очень важно — если это не самое важное! — что меня в России любят. Если бы не любили, я забыл бы ваш язык. Это совершенно точно.

Признаюсь, мне неловко говорить по-русски в присутствии Кшиштофа Занусси. Он великолепно говорит на шести языках, один из которых русский. На его юбилее он попросил меня сказать тост. Я ему говорю: «Пан Кшиштоф, вы прекрасно владеете русским языком, но одно слово вы не знаете. Оно только актерское…» — «Какое?» — изумленно спросил он. Я тихо и твердо сказал: «Графинчик». Когда ему перевели, он громко зааплодировал.

Эксплуатация телевидением

Женщины? Знаете, русские женщины и польские пани отличаются в своих чувствах. Это я вам говорю со всей ответственностью. Польки более прагматичные, в России женщины более открытые и доверчивые.

Помню, у меня был кастинг русских актрис, и я придумал такую историю: любовник-поляк неожиданно бросает свою русскую возлюбленную и, ничего не объяснив ей, пропадает в Польше. Она в полном недоумении едет в Варшаву, пытается его там найти и понять, что же случилось.

Мои польские ассистентки хором говорили, что такое невозможно. Что женщина никогда так не унизится. Не поедет искать исчезнувшего из ее жизни мужчину. И когда пришла на пробы Ирина Алферова, я ее из-за камеры спросил, а поехала бы она узнавать правду о своем пропавшем возлюбленном? Она широко распахнула свои огромные глаза и, не задумываясь, сказала: «Если любила бы, то, конечно, поехала…» Я ее утвердил на роль в одну секунду.

Так получилось в моей жизни, что в начале своего актерского пути я работал в кабаре. Это было нормально: молодые актеры Кракова после спектакля бежали в ресторан и там перед публикой выступали как артисты кабаре.

Для меня было своеобразным расширением диапазона, когда после серьезной драматической работы в театре шел в ресторан, где пел, шутил и веселил публику.

Из кабаре меня взяли на телевидение, заметили, что я могу быть смешным. Вот тут и началось!..

Благодаря телевидению у меня случилась феноменальная популярность, узнаваемость была просто фантастическая, гонорар платили тоже хороший. Но в один прекрасный день я от всего отказался. Взял и ушел.

Многие не понимали, почему я это сделал? Мне хотелось быть разным, а телевидение эксплуатировало только одно мое качество — комедийное. Они хотели сделать из меня национального шутника. Мне это не нужно, я глубже, чем рассказчик смешных историй.

В жизни ничего не бывает зря. Я ушел с телевидения, и у меня начался серьезный кинематографический путь. Я начал сниматься в серьезный картинах. Моя карьера началась благодаря режиссеру Кшиштофу Кесьлевскому, которого потом справедливо назвали великим.

А в восьмидесятых годах ко мне пришел знаменитый польский комедиограф Юлиуш Махульский, и с ним мы сделали фильм, который стал очень заметным в истории польской комедии — «Секс-миссия». У вас он был известен как «Новые амазонки».

Кадр из к/ф «Секс-миссия».

Честно скажу, что смешить людей очень трудно. Быть комиком намного труднее, чем драматическим актером. Комедия имеет все аспекты фильмов, которые присущи другим жанрам, но у нее особый и очень важный ритм.

Понимаете, один расскажет шутку и не смешно, другой расскажет ту же самую шутку — и все хохочут до слез. Все зависит от ритма и энергетики рассказчика.

Например, в театральном институте, где сейчас преподаю, когда я вижу, как студенты работают с материалом Шекспира, Чехова или Достоевского, никогда не выхожу на сцену, молча смотрю за их работой из зала. Мы разбираем их работы, повторяем, отшлифовываем какие-то фрагменты.

Но как только вижу, что студент показывает комедийный материал и у него не получается, я обязательно выйду на сцену и покажу ему в каком ритме это надо сделать. Потому что понимаю, не каждый может иметь эту грань — держать комедийный ритм.

Я глубоко убежден, что на артиста выучится нельзя. Школа учит только тому, как сделать. Она учит только технике, которая поможет вытащить то, что у тебя внутри. А вот с «внутренностью» надо родиться.

Мой сын ходил в начальную музыкальную школу, и один раз в два-три месяца дети давали концерт для своих родителей. Они играли простенькие этюды, родители сидели и скучали. И однажды учительница, заметив наши скучные лица, решила укоротить концерт. Одного мальчика останавливает на середине игры и говорит: «Все, достаточно». Он так возмущенно посмотрел на нее и ответил: «Я не для того учился, чтобы не доиграть!» Я сразу подумал, он будет музыкантом! Его желание оказалось сильнее регламента.

Любой проект начинаю с поиска внутри себя того, с чем не согласен. Если от этого оттолкнешься, то будешь точен и твоя аудитория тебя услышит.

На вступительных экзаменах в театральном институте я безошибочно вижу, сам студент подготовил номер или ему помогли. Это видно.

Так что я неизменен в своем мнении: школа может только отшлифовать то, что дал тебе Бог.

Понимаете, молодежь от нас не отличается. Глубоко-глубоко внутри они такие же, как и мы. Все мои студенты в начале учебы по-настоящему хотят быть артистами, у них глубокие идеалы.

Сериальное зло

Но потом приходит рынок, и часто этот рынок уничтожает эти идеалы. Еще нашу профессию уничтожают деньги и популярность. Когда я был студентом, всерьез считалось, что быть популярным — это удел эстрадных артистов и дикторов, которые объявляют погоду. Мы не хотели популярности, мы хотели оставить свой след в истории театра.

Это теперь популярность стала неотъемлемой гранью актерского успеха. Далеко ходить не буду — у меня сын актер и для него очень важно поддерживать свою популярность.

Он мне говорит, что благодаря популярности получает новые интересные предложения и кормит свою семью. Когда я был молодым, для нас это не было нужным — быть популярным.

Понимаете, очень тонкая грань сосуществования продюсера и художника. Тонкий, понимающий продюсер — это счастье. Например, мои фильмы. Они не коммерческие, это глубокое кино для думающих. И не будь у них хорошего продюсера, их знал бы лишь очень узкий круг людей.

Самое большое зло для меня — это телевизионные сериалы, где актеры сегодня даже не знают, что будут играть завтра.

Я первое время не понимал, когда видел на экране своих студентов, которые играли с «холодным носом», просто никак. Я смотрел, удивлялся и даже расстраивался. Знал, что вот он был прекрасным, талантливым студентом, очень глубоким и понимающим профессию. А на экране видел серость и… ничего не понимал.

При встрече спрашивал, что случилось, почему ты так бледно работаешь в сериале? В ответ слышал: «Я не знаю, что буду играть завтра. Поэтому не могу глубоко работать!» Они идут по роли на ощупь, думают только об одном: чтобы сценарист завтра не убил его персонажа. Вот это настоящий ужас, вот это и есть убийство нашей профессии.

Роли не выбирают

У художника есть два способа быть услышанным. Первый — это провокация, второй — быть всегда самим собой и защищать свою правду. Это элементарные критерии любого художника. И если твоя правда оказалась в оппозиции, то будь в оппозиции. Главное — свою правду не меняй на бутерброд.

Любой проект начинаю с поиска внутри себя того, с чем не согласен. Что у меня внутри болит, что меня волнует. Если от этого оттолкнешься, то будешь точен и твоя аудитория тебя услышит.

Часто то, что у тебя болит, внутри бывает не созвучно с каким-то действием власти. Но если власть умная, она даст тебе это сделать и публично не заметит твой протест, а поймет его и сделает для себя выводы.

Мы с папой Римским Иоанном Павлом II — земляки, оба из Кракова. Он по своему первому образованию филолог, как и я. Более того, я работал в театре с актерами, которые начинали с ним в одном театре. Папа в молодости служил актером. Он был артистом во время войны и после войны тоже служил Мельпомене. Я же знал его как благодарного зрителя. Он, будучи епископом, в Кракове приходил в театр на каждую премьеру.

Кадр из к/ф «Гражданин»

В 2003 году я принимал непосредственное участие в подготовке и издании книги «Письма кардинала Войтылы директору его театра». Мы издали письма папы, их он писал на протяжении многих лет директору Краковского театра, которого он очень ценил.

Вскоре после того, как книга вышла в свет, раздался телефонный звонок, и моя секретарша взволнованным шепотом мне говорит: «Пан ректор, Ватикан звонит…» Звонит секретарь папы пан Станислав, которого я хорошо знал по Кракову. Здороваемся, он говорит: «Я слышал, что вы издали книгу с письмами понтифика». — «Да, — отвечаю, — издали». Он неожиданно приглашает меня с женой в ближайшее воскресенье в Рим подарить книгу папе. Я искренне думал, что это будет быстро и просто, после службы подойду к святому отцу и подарю ему книгу. Максимум, на что я рассчитывал — на несколько минут общения.

Так и было, я подарил папе книгу, мы перекинулись несколькими фразами. Потом ко мне подходит его секретарь и говорит, что папа нас в час дня ждет на обед. У меня ноги похолодели от волнения, жена была просто онемевшая от такого известия. Я ее уговариваю: не переживай, там будет много людей, мы будем незаметны…

А в папских покоях за столом оказались только мы с женой, папа и два его секретаря. Все!

Я окаменел от волнения. Папа уже болел, плохо говорил, но глаза его были ясные и смеялись. Он меня расспрашивал, что нового в его родном Кракове, спрашивал про театр и молодых артистов. Интересовался моим мнением по разным вопросам жизни.

Я не выдержал и говорю: «Святой отец, я всего лишь грешный актер…» Он внимательно на меня посмотрел, улыбнулся и говорит: «Роли не выбирают. У вас своя роль, а у меня своя…» И сразу стало легче дышать. Я до сих пор восторгаюсь его мудростью.

Убежден, без веры жить нельзя. Кто без веры — им тяжело. Самое страшное в тяжелой болезни — потерять веру и надежду на выздоровление.

Нет веры — и тебе никто не поможет. Даже самые сильные врачи не знают, как вернуть человеку надежду на исцеление.

Без грима

Моя книга, которую осмелился назвать почти по Станиславскому «Сердечная болезнь, или Моя жизнь в искусстве», — это просто дневник болеющего человека. У меня был трудный период, я тяжело болел. Обширный инфаркт и рак гортани — это все я пережил.

Я подробно и честно описывал каждый прожитый день. Писал, как сегодня заставил себя написать три письма, как заставил сходить на прогулку, посмотрел фильм, прочитал книгу...

Сегодня врачи мой скромный труд называют элементом терапии. Говорят, что больным дают ее читать со словами, что у автора было состояние хуже вашего и он победил болезнь. И вы победите, говорят они. Главное — не устать от жизни и хотеть жить. Верить, что все плохое обязательно пройдет.

Например, я описывал, как сегодня дошел до этой лавочки. На трясущихся ногах, но дошел. А завтра я выбирал лавочку, которая стоит в самой глубине больничного парка, и доходил до нее.

Простым языком писал, как шаг за шагом шел к выздоровлению. Маленькими, неуверенными, трудными шагами. Но шел.

Скажу честно, эту книгу я начинал писать как завещание для своих детей, для своей внучки. Это не моя заслуга, что потом жанр этой книжки поменялся. Так случилось. Но я четко понял одно: к смерти нужно быть готовым. Я писал книгу и вспоминал, что мне удалось в жизни, а что не удалось.

Были моменты, когда не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и мне в те дни было легче, когда вспоминал, что хорошее мне удалось сделать. Я не допускал мысли о скорой смерти…

Ежи Штур с женой, сыном и дочерью. Фото: @BEATA WIELGOSZ.

Когда я заболел, моя дочь была беременна. Я себе сказал, что обязательно должен увидеть ее ребенка. Это был мой маяк, который давал мне силы. Не поверите, я вышел из больницы за неделю до рождения моей внучки. Знаете, как после тяжелой болезни меняется менталитет. Все люди, которых раньше считал нерукоподаваемыми, стали рукоподаваемыми.

Теперь, когда вижу глупых или злых людей, у меня первая мысль: а может, у него что-то болит? Раньше чужая глупость меня злила, а теперь смешит.

Единственные люди, которых до сих пор боюсь, — это профессиональные обманщики. Их много во власти, в политике. Я вижу их насквозь, годами за ними наблюдаю. Они меня пугают…

Но есть профессии, где обман — ее неотъемлемая часть. Адвокат, например. Мой дед был очень хорошим адвокатом. Извините, но и журналисты тоже порой вольно интерпретируют факты...

Актеры обманывают. Без обмана зрителя не бывает актерских удач. Но есть одно но: актерский обман никому не делает плохо и от него жизни человеческие не становятся хуже.

Я давно отказываюсь играть костюмированные роли в кино, я себя в них не вижу. Для меня фильм — это разговор со зрителем. А костюм — это театр. В театре я надену любой костюм, а в кино нет.

Это все виноват Кшиштоф Кесьлевский. Он мне сказал, что в кино я имею возможность сказать все своим языком, без костюма. И я с ним согласился. Перед камерой зрителю можно говорить своими словами, своим сердцем. И усы приклеивать не нужно, и парик тоже не надо надевать. Я даже своему великому учителю Анджею Вайде отказывал играть костюмированные роли. И он меня понимал. За что я ему безмерно благодарен.

Счастливый ли я? Трудный вопрос. Мое счастье состоит в том, что иду к счастью. Может, и не дойду, но идти надо. К счастью можешь не дойти никогда, но идти очень приятно.

Если Бог меня примет, то ему обязательно скажу спасибо за то, что я рядом с ним. Я очень надеюсь, что смогу встретиться с моей мамой и моим папой. Надеюсь…

Вы сказали, что у меня обаятельная улыбка. Сорок лет назад первой мне это сказала одна девушка, и того дня мы с ней вместе… Разве это не счастье? Счастье, да еще какое…

Из биографии

Ежи Штур родился в 1947 году в Кракове. Его отец был по национальности австриец, мама полька. По первому образованию Ежи Штур филолог, он владеет несколькими языками, среди которых итальянский и русский. Снялся более чем в сорока фильмах, больше двадцати лет служил актером в драматическом театре Кракова, был ректором театрального института в родном городе.

Его жена скрипачка, в их творческой семье двое детей. Сын актер, дочь — художник.

Пан Ежи с 1998 года — член Европейской киноакадемии.

Возрастная категория материалов: 18+