Александр Ярошенко

«Я — как музейный экспонат»

Эдита Пьеха, полька, рожденная во Франции, стала любимой певицей всего русскоговорящего мира. Неподражаемая манера исполнения, голос, который идёт словно из самой души, искрящиеся глаза, утонченная элегантность – публике в ней понравилось всё.

Синяки детства

У меня, к сожалению, детство было очень грустным. Мне едва исполнилось четыре годика, когда не стало папы, ему было всего тридцать семь лет. На его похоронах у меня в голове прозвучало: «Вот теперь тебя никто защищать не будет. Сама!». Это был голос, который я явно услышала.

Шел 1941-й год, война, Франция, наша польская семья была там гастарбайтерами.

Французы нас ненавидели, они говорили, что мы забираем их хлеб. Еще хорошо помню из детства, как через четыре года хоронили моего семнадцатилетнего брата — он, как и папа, тоже был шахтер.

Условия их работы были адские, братик заболел и умер. У моей бабушки было шестеро детей, почти все они погибли: голод, война, Освенцим... Мои предки вынуждены были покинуть Польшу перед Первой мировой войной в поисках куска хлеба.

С мужьями мне не везло никогда, первый был Сан Саныч и нечеловеческая гонка по имени работа, которая разбавлялась его приступами ревности. Второй оказался пьянь и алкоголик. А третий просто чиновник, который женился на артистке Эдите Пьехе.

Потом мы жили с отчимом, который лупил меня просто нещадно, он говорил: чтобы не выросла проституткой — нужно лупить. Я ездила в школу на маленьком поезде, который часто опаздывал. Стоило мне чуть припоздать, как дома ждал разъяренный отчим и его ремень. Мои ноги были синими от побоев, мама была добрым человеком, но она боялась слова ему поперек сказать. Он и ее бил страшно, мама могла только тихонько плакать и меня обнимать, когда этого не видел отчим. Вот в такой атмосфере и прошло мое детство.

Господи, да что говорить! В детстве у меня не было ни одной куклы, из лучшего маминого платья я отрезала кусок, натолкала туда ваты, нарисовала глазки и считала, что это моя кукла. Мама глотала слезы, вшивая в свое любимое платье новый клин.

Отчим был деревенский мужик, необразованный: его били в детстве, и иной педагогики он не знал. В его понимании все девочки неизменно должны были стать курвами. Он женился очень поздно на моей маме, когда она была вдовой, всё боялся, что попадется проститутка и ему.

В девять лет мы вернулись в Польшу, там я закончила семь классов и по замыслу отчима должна была идти работать на фабрику. Но я впервые в жизни восстала против него и сказала, что пойду учиться. С раннего детства я мечтала быть учительницей — причем, только доброй учительницей! Я закончила педагогический лицей, затем прошла отборочные курсы и была направлена на учебу в Советский Союз.

Когда мама провожала меня на московский поезд, то сквозь слезы сказала: «Я знаю, ты не вернешься сюда. И правильно сделаешь, тебе нечего тут делать».

Пела ли девочка в детстве? Пела! Во Франции, в бомбоубежище, мы разучивали песни, те уроки пения учительница называла «нашим секретом». Помню, когда война закончилась, учительница сказала, что можно петь «Марсельезу». Я бежала домой и во весь дух пела эту песню.

Мы с мамой пели в костеле под звуки органа, и я сама удивлялась, как это у меня хорошо получается.

«Поросята из СССР»

Советский Союз? На уроках географии я всегда восхищалась Ленинградом и постоянно вырезала из учебников фото с его видами. Невский проспект, Дворцовая площадь, Эрмитаж — бледные типографские фрагменты этого чуда бережно хранились у меня в отдельном конверте. Я думала, что, может быть, когда-нибудь я побываю в этом прекрасном городе.

У меня сильная энергетика, благодаря которой во многом и состоялась моя судьба, и благодаря этой энергетике я попала на учебу в СССР. Помню, что на конкурсные вопросы отвечала плохо, знания у меня были слабенькие, я честно рассказала, как отчим постоянно вырывал из рук учебники, запрещал учиться. Председатель отборочной комиссии посмотрел на меня пристально и сказал мне: «У вас получится».

Я для себя решила: как только продадут половину билетов на мой концерт, я уйду со сцены в тот же день. Скажу — отменяйте. Это жизнь!

Меня определили на отделение психологии философского факультета Ленинградского университета. В комнате общежития нас жило шесть человек: албанка, немка, я — полька и русские. Одна из них, пятикурсница по фамилии Шерстина, была очень злой теткой. Мне, семнадцатилетней, все пятикурсницы казались тетками.

Будете смеяться, я постоянно была голодная, в общежитском буфете даже не могла прочитать меню и показывала пальцем на блюда. Стипендия была хорошая, и я все время ела, за пару месяцев набрала десять килограммов. Когда приехала домой на первые каникулы, то мама, едва меня увидев, спросила: «Это где в Советском Союзе таких поросят выращивают?»

Дома у нас кроме картошки и хлеба со смальцем ничего не было, ну иногда по праздникам отчим зарезал курицу. Все! А в Советском Союзе я отъелась, отъелась до такой степени, что потом пришлось худеть.

Работа вместо любви

Моей отдушиной было пение. Прочитала объявление, что набираются студенты в вокальную студию польского землячества. На первую репетицию я проспала, так как накануне всю ночь переводила «Капитал» Маркса. Сонная, в фетровых тапках, спустилась на репетицию и на вопрос каким пою голосом, плохо понимающая по-русски, ответила: «Вторым»…

Человеком, который меня спросил про голос, оказался Александр Броневицкий, после репетиции он попросил меня остаться и напеть ему те песни, которые я знаю. Еще через какое-то воскресенье он предложил поехать к нему домой, решил показать маме девушку, которая хорошо поет. Так я была приглашена к ним в гости на обед, так началось мое знакомство с этой интеллигентной ленинградской семьей. Выяснилось, что Александр Броневицкий в меня влюблен и я тоже к нему не равнодушна. В конце 1956 года я вышла за него замуж.

Трудное ли у меня было счастье с Броневицким? Счастья как такового не было, была работа, концерты, разъезды, песни и города. Там было не до любви, там была работа, похожая на пахоту. Израненной войной публике хотелось праздника, артисты были нарасхват, мы давали по тридцать-сорок концертов в месяц. Мне повезло, что я стала артисткой в Советском Союзе, где была уже совершенно иная публика. Бесконечно сердечная и преданно любящая артистов.

С Сан Санычем Броневицким пришлось расстаться из-за его патологической ревности, которая с годами приобретала формы болезни. Не хочется даже вспоминать, какие сцены он мне закатывал и какие унижения я переживала из-за его ревности. Хотя себе он позволял многое, всегда любил повторять, что он мужчина…

Возраст? Будь он неладен, но я его никогда не скрывала. Считаю, что умную самодостаточную женщину это кокетство в стиле куклы Барби унижает. Да, мне семьдесят восемь лет и не годом меньше. И что? Я же не украла эти семьдесят восемь лет, а честно прожила.

На мои концерты сегодня приходят дети тех, кто знал девчонкою певицу. Помню, получила записку из зала: «Мне, как и вам, уже за пятьдесят, скажите, что вы делаете, чтобы так хорошо выглядеть?». Я прочитала и засмеялась, мне тогда было чуть за тридцать… Я честно призналась залу, сколько мне лет, с того дня я с возрастом всегда откровенна.

Много лет подряд я проводила отпуск на Западной Украине, на маленьком хуторе в Карпатах. Я там ходила в простецкой одежде, ненакрашенная. Поехала как-то в ближайший городок на рынок, меня увидели две тетки, остановились и говорят: «Шо намалевана, шо не намалевана, все равно Пьеха…» Это был один из самых лучших комплиментов, которые мне только доводилось слышать. Кстати, не каждую певицу можно узнать без грима, я многих своих коллег без макияжа не узнавала…

Отошла от микрофона

Помогают ли мне в жизни знания психолога?

Еще как помогают! Я всегда вникаю в причину человеческого поступка. Всегда стараюсь дорыться до «зарытой собаки». Каждому поступку и проступку должна быть своя причина, и я ее нахожу. Всю жизнь руководствуюсь девизом «Помню только хорошее я всему вопреки». Стараюсь не копить в себе зло и негатив.

Я по жизни добрый человек, был такой период в моей жизни — я десять лет опекала детский дом в Ленинграде. Так вот, знания психолога помогли мне уговорить командующего группой советских войск в Германии, он дал мне грузовой военный самолет, который удалось полностью загрузить подарками для детей и доставить в Ленинград. Этот поступок родом из моего полуголодного, полураздетого детства.

Как-то я отдыхала в Кисловодске, вечерами любила гулять по тамошнему курортному парку, порой забиралась в самые укромные его уголки. Однажды вечером прошлась пешком и возвращаюсь в санаторий. Неожиданно мне дорогу перегородил местный абориген на коне. Кавказец, заросший густой щетиной до самых глаз. Схватил меня, бросил на попону и кричит «раздевайся». Он огромный, разъяренный, глаза бешеные. Я обомлела и поняла, что сопротивляться бесполезно, это еще больше разъярит этого зверя. Стуча зубами, спрашиваю его, видел ли он по телевизору артистку Пьеху? «Я нэ смотрю телевизор и никакую Пьеху-шмеху не знаю! Раздевайся, я сказал», — кричит он.

Тогда я стала расхваливать его лошадь. Говорю, какая она красавица, какие у нее роскошные зубы и умопомрачительная грива. Стала его расспрашивать, чем он ее кормит и из какого металла подковы на этой лошади? Горец от неожиданности как-то обмяк и говорит: «Убирайся вон, я тебя уже не хочу»… Когда я прибежала в санаторий и посмотрела на себя в зеркало, то увидела, что белки моих глаз были просто пунцового цвета.

Это тоже психология…

Кстати, свой диплом в университете я не защищала. Хотя до сих пор помню его тему —«Взаимоотношение актера и зрителя». Мое университетское начальство сказало мне: «Ты его давно защитила на практике».

Думаю, что я первой в СССР отошла от микрофона, стала свободно двигаться по сцене и, главное, — разговаривать со зрителем. Перед каждой песней я что-то говорила людям. Часто это была импровизация. Тогда ведь артисты стояли статично у микрофона и не смели произнести лишнего слова.

Помню, после одного из концертов ко мне за кулисы зашел Роберт Рождественский и, заикаясь, сказал: «Ну ты, с-с-старуха, даешь, без умолку с залом разговариваешь. Тебе разрешили?» А я это делала от страха, я боялась забыть текст, боялась не вступить в ноты в нужном месте и чтобы как-то справиться с волнением, начинала общаться с залом. И мне становилось легче. Меня не одернули советским окриком, а я продолжала вольно ходить по сцене и общаться с залом. Заметила, что публике это пришлось по душе.

Публика? Не бывает плохой публики, бывают неподготовленные артисты.

Я шестьдесят лет на сцене. И все эти шестьдесят лет к людям отношусь всем сердцем, люди это чувствуют и ко мне тоже всем сердцем относятся. Я никогда не жалела свое сердце, главное не себя показать, а пережить вместе с людьми то, что ты собираешься петь.

Одна актриса дала мне колоссальный урок на всю жизнь. Я видела, как публика провожала ее со сцены оглушительными овациями, спросила: «Как вам это удается?. «Если ты будешь уважать публику, то она тебе ответит тем же», — сказала мне артистка. Уважение возвращается к тебе бумерангом, как и все остальное.

Лечение сценой

Моя любимая поговорка: «Надо, Федя, надо!». Я несколько раз выступала с температурой под 40 градусов, но пела. Публика это все понимала и прощала мне мой, может быть, не очень хороший вокал. Когда болит нога, или голова стянута стальным обручем боли, я сама себе говорю: «Пьехочка, надо, Федя, надо!» — и ступаю из-за кулис на сцену. Сцена лечит. Выходишь туда, как будто вступаешь в другой мир. Дыхание тысяч людей дает тебе колоссальные силы, а когда закрывается занавес, ты почти без чувств опускаешься на стул.

На сцену ты выходишь с мыслью, что тебе надо победить, надо растопить лед. Помню, получила записку из зала: «Я на этом концерте первый раз, но думаю, что не последний. Я вас не любила и поспорила с друзьями, что приду на концерт и укреплюсь в своей нелюбви к вам. Но вы меня очаровали, и я обезоружена и влюблена в вас». У меня слезы брызнули из глаз, когда прочитала эти строчки.

Я растопила ненависть к себе. Когда ты выходишь на сцену, то вначале публика твой враг, она очень настороженно относится к тебе и ждет от тебя, что ты ей еще скажешь.

Успех? Он часто расстраивает, даже если он случается у друга… Скажу честно, я могу быть глухой к чужой зависти. На мою долю в жизни выпало много страданий, и поэтому, когда я вижу настоящий талант, настоящий успех, то всегда радуюсь. Радуюсь, когда вижу на сцене Алису Фрейндлих, радуюсь, когда вижу на сцене Светлану Крючкову. Радуюсь, как будто этот успех был со мной. Завидовали ли мне? Я же вам сказала, что помню только хорошее, на остальное у меня амнезия.

Недавно мне звонила одна женщина и изо всех сил нахваливала мой концерт в концертном зале «Октябрьский», но дослушивать ее до конца я не стала. Оборвала, сказав, что знаю цену ее словам и положила трубку. Я могу быть вежливой, но могу быть бесконечно жесткой. Могу резко сказать нет, когда это не соответствует моему мировосприятию. Но я умею извиниться, если была не права. Мама говорила — нужно уметь извиниться. Корона с головы не упадет, вот и моя корона не падает.

Гадости от брата

Зависть очень сильное чувство. У меня в Польше живет сводный брат, мы с ним родные по маме, он сын отчима. Мама, умирая, просила меня не бросать его. Говорила, что он глупенький папенькин сыночек. Я часто ему названивала, постоянные подарки, хотела пригласить его с женой в Санкт-Петербург, заказала для них хорошую гостиницу, придумала интересную программу. Вдруг он говорит мне: «Женщина, прекрати сюда звонить…» И дробь коротких гудков в телефонной трубке, как автоматная очередь. Он всегда завидовал мне и не мог скрывать этого. Он обыкновенный милиционер, рано ушел на пенсию, в школе учился плохо, оставался на второй год и с самого детства завидовал мне на своем примитивном уровне. Считал, что я сижу на облаке, и мне все валится с неба.

Журналисты Первого канала нашли его в Польше, и он наговорил про меня откровенных гадостей.

Мне больно, что я не смогла исполнить мамину просьбу, но не общаюсь с ним не по своей вине.

Для человеческих отношений родственных чувств мало, нужен еще ум. Много ума... Скажу честно, я плохая мать, я была со своей дочкой всего до восьми месяцев, а потом — концерты и гастроли. Илонку до пятнадцати лет вырастила моя свекровь Эрика Карловна, она у нее и прожила на хуторе в Литве... Когда я разводилась с Броневицким, то Илона отказалась идти со мной. Она мне сказала: «Ты не моя мама, моя мама — это бабушка». И это тоже нужно было пережить.

Потом ее папа женился на другой женщине, которая ее не полюбила, и Илонка, поняв это, приняла мою сторону. Сегодня мы с Илоной подружки, она уже дважды бабушка, а я прабабушка.

Чужая песня как тесные туфли

Репертуар? Вот здесь я счастливая по-настоящему. Мне щедро дарил свои песни величайший композитор Оскар Фельцман. Многие из его вещей стали хитами. Александра Пахмутова меня не баловала своими песнями, она больше любила артистов-мужчин.

Я никогда не возьму песню, если она не моя, это все равно, что надеть туфли не своего размера. Как понять, моя песня или нет? Тут все просто. Композитор показывает пеcню, а у меня никаких мурашек по телу нет, никаких эмоций; это четкий маркер того, что песня не моя. А когда мурашки по телу идут с первого прослушивания — это проверенный жизнью признак, что песня моя и только моя.

Многие песни, которые полюбил народ, я не могу назвать хитами. Как можно назвать хитом «Огромное небо»? Хит, это что-то легкое и веселое. А в этой песне — история жизни и смерти двух молодых летчиков. История реальная, когда ее пою, всегда глаза щиплет от соли.

Очень важен талант поэта-песенника. Талантливая строчка становится бессмертной. Как пример — история песни «Город детства».

Когда я выступала в Париже в 1965 году, то изо всех углов там была слышна мелодия на французском языке — я замирала, когда ее слышала. В ней была какая-то магия. Едва вернувшись в Союз, я помчалась к Роберту Рождественскому и напела ему эту мелодию. Роберт, заикаясь, мне говорит «С-с-старуха, это же по-французски «Зеленые поля». Да, говорю я. И прошу, чтобы он написал русские стихи о городе, в котором я родилась.

Мне ведь не верили, что я родилась во Франции. Помню, на первой пресс-конференции в Париже, когда я об этом сказала, мне в ответ стали говорить, что эту красивую сентиментальную историю выдумали в КГБ. И французский язык я тоже выучила в школе КГБ. Пришлось ехать в городок моего детства Нуайель-су-Ланс. Там сохранились могилы моего папы и брата, мэр этого города открыл книгу регистрации рождений за 1937 год и показал всем запись о моей регистрации. Только тогда французские журналисты поверили мне.

Роберт Рождественский сочинил песню о городе моего детства, которая живет в моем репертуаре более полувека. Там все моё и про меня, занесен этот город пылью тягучей по самую грудь, правда и про сосны до неба, и про сугробы, и что билетов уже туда давно не продают. Стакан тягучих слез...

Как-то на концерте меня попросили: исполните русскую народную песню о городе детства. Русскую народную!

Очень люблю песню «Наш сосед». Это единственная песня, которая пошла на экспорт. Ее пела вся Куба, ее пели в Германии, Польше. Бытовая, танцевальная песенка, гимн всем коммунальным квартирам. Она настолько доступная, что находила отклик в любой стране, где бы я ее не исполняла. А на Кубе «Наш сосед» произвел просто фурор. До такой степени, что они ее чуть не считали своей.

Помню, в Гаване спустилась в сауну в отеле. Там сидят две кубинки и на всю голову поют «Соседа». Увидели меня и говорят: «А ты знаешь советскую певицу Эдиту — она поет эту песню?». Я им отвечаю, что не знаю. Так они давай меня учить этой песне. Распевались на всю баню. Стихи к «Соседу» написал простой ленинградский инженер Борис.

Стихи очень важны. Образы! Поэтов-песенников нет. Композиторов — раз, два и обчелся. Когда-то был молодой мальчишка, талантливый и без капли снобизма Александр Морозов, писал хорошие песни. Сейчас он живет на Рублевке и ничего уже не пишет… Как только появляется лишня капля жира, талант уходит. Художник не должен быть жирным и сильно сытым. Такова природа таланта.

Мои наряды — вызов оборванному детству

Мой стиль? Я хорошая вешалка, на которую какое платье не повесишь, все хорошо смотрится. Я от природы чувствую, моя это вещь или не моя. Даже не могу это объяснить, просто чувствую и все. Видно так устроил Боженька. Как-то польский консул в Санкт-Петербурге сказал: «Вот эту женщину Россия полюбила, потому что Господь Бог ее при рождении поцеловал в щечку».

На всю жизнь запомнила свое первое выступление в новогоднюю ночь с 1955 на 1956 год: у меня была коричневая юбка в чернильных пятнах и вязаный мамой свитер, а на ногах были лыжные ботинки. Другого у меня ничего не было. Помню, в зале была минута молчания, когда люди увидели это чучело. Но «Червонный автобус» я пела на бис четыре раза.

Я никогда никого не копировала. Восторгалась, да! Восторгалась Марлен Дитрих. Мирей Матье мне никогда не нравилась. Это плохо, когда женщина работает под девочку, поэтому она надолго и не задержалась на сцене. Безумно нравилась Эдит Пиаф, которая не изменяла своему черненькому платьюшку.

Мне хотелось быть не такой как все, вспоминала, как мама перешивала свои старые платья, чтобы мне было в чем-то ходить. Мои сценические наряды — это вызов моему ободранному детству. Я же артистка, должна нравиться не только пением, но еще и внешним видом.

Боже, как меня ругали! Пьеха коверкает русский язык, ее музыканты кривляки-стиляги. Один очень известный критик написал, что эту кабацкую певичку нужно выстирать по самое декольте. Я в то время не знала, где в кабаке открываются двери, а что касается декольте, я его вообще никогда не носила. Мне было очень обидно от несправедливости. Лет через двадцать на одном из моих концертов в Москве на сцену поднялся пожилой тяжело дышащий человек и сказал, что он и есть критик, который писал про кабаки и декольте. Говорил, что ему очень стыдно за те давно написанные слова в мой адрес. Я его, конечно, простила в ту же секунду.

Я простила и своего отчима, потому что он по сравнению со мной был слаб… Я оказалась сильнее его во всех смыслах.

Так получилось, что я шла по жизни как Жанна Д`Арк с открытой грудью, у меня не было никаких покровителей кроме строгих худсоветов. Нужны ли сегодня худсоветы? Убеждена, что нужны! Но сегодня их роль выполняет жизнь, время и публика, она и расставляет всё на свои справедливые места.

Временные и самовлюбленные явления на сцене мелькают очень быстро, им жизнь не продлевает пропуск.

Исполнитель важнее вокалиста

Клавдия Ивановна Шульженко? Я всегда следила за ней, она была всегда на сцене Госпожа песня. Она была артистка с большой буквы, я часто за ней наблюдала. Клавдия Ивановна была — душа. Она была создана для сцены. Как она кланялась публике! Это был отдельный концертный номер. У нее не было дорогих платьев и сценических нарядов, но то что было, отличалось безукоризненным вкусом.

Муслим Магомаев? Талантливая личность, но в нем не хватало мужского начала — такого как у Марка Бернеса. Бернес мог тихим шепотом сказать: «Я люблю тебя, жизнь» — и ему верили миллионы. Мужским дыханием прошептать…

Муслим был больше вокалист, он так и не успел возмужать. Для меня на первом месте должен быть исполнитель. Певцов много, а исполнителей нет. Клавдия Ивановна была исполнительница, голос был небольшой, а залы и стадионы ее слушали не шелохнувшись. А Леонид Утесов?! Как он своим сипленьким голосочком мог добраться до каждой клеточки сердца.

Алла Борисовна Пугачева? Очень хорошая актриса, но которая устала играть и вовремя вышла замуж за состоятельного мужа. Я уважаю ее талант, она очень талантливый человек, но, видимо, она недостаточно любила свое дело, раз смогла с ним расстаться. Уверена, что Клавдия Шульженко никогда бы не оставила сцену.

Я не сволочь

Почему летала в Афганистан? Меня как-то спросили: а вы не боитесь туда лететь? А вы спросили тех двадцатилетних мальчишек, которых вы туда посылаете, — они не боятся? Я для них буду петь, чтобы им не было страшно хоть на время моего концерта, ответила тогда я. Так же отвечаю и сегодня. Тогда не было Интернета и сотовой связи. И я привозила из Афганистана для родственников солдат мешки писем, записок, телефонных номеров. Везде были спасительные для матерей строчки «Мам, я жив, и со мной всё хорошо». Горжусь, что привозила эти мешки с записками, а не дубленки.

Что я вынесла для себя из Афганистана? Что я порядочный человек, а не сволочь и не трус. Хотя приходилось прерывать концерт, когда душманы начинали обстрел. Видела молоденьких раненых мальчиков, их глаза помню до сих пор.

Ордена? Это смешно, когда мне вручили орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени». Я спросила: я что, четвертого сорта? Мне ничего не ответили. Потом я получила еще III степени, а вторую и первую может дадут к последующим юбилеям. Если доживу. Это все какая-то ерунда. Давайте ордена, а не степени. Это у наших чиновников не все в порядке с мировосприятием. Они же не учились на философском факультете.

А вот звание народная артистка СССР для меня очень дорого! Мне его три раза не давали, Ленинградский обком КПСС трижды отклонял мою кандидатуру. И дали только после того, как люди забросали обком партии возмущенными письмами в мою поддержку. Меня вызвали на ковер и спросили, зачем я организовала эту кампанию?

Я не знала, что ответить на этот бред. Да что там звание, меня в обкоме на полном серьезе спрашивали, почему мне на концертах дарят много цветов!

Скажу честно, самая непонятная раса на земле — это чиновники.

Жизнь за окном? Я не открываю широко окна, живу в мире, который я создала. Построила павильон платьев и его назвала «павильон воспоминаний», там хранятся все мои платья, награды, нефритовые диски, сувениры, это мой мир.

А политика — это не мое. Я бессильна, я не политик и, слава Богу, даже не депутат. Поэтому я наблюдатель. Очень многое волнует, даже ранит, но повлиять на него не могу.

Как пример — конфликт России и Украины. Мне очень обидно, что две эти родные руки перестали обнимать друг друга. Есть две самых больших нечистоплотности в жизни, это проституция и политика. Политики начинают войны, а заканчивает их своей кровью простой солдат.

Поляки — это петухи

Почему у Польши много претензий к России? Как чистокровная полька, говорю вам со всей ответственностью: у поляков есть такое качество как гипертрофированная гордость. Они, как петухи, любят выпячиваться на пустом месте. Сколько раз они с войнами на Россию нападали?! Петухи, я их так называю. Сегодня войны, слава Богу, нет, а какое-то змеиное шипение осталось. Мне, польке, это очень обидно видеть, понимать и чувствовать. Среди поляков много умных людей, но, к сожалению, не самые умные делают эту политику.

На каком языке я думаю? Уже, конечно, на русском, а вот Богу молюсь по-польски, это с детства. У меня с 1947 года, с первого причастия, сохранился молитвенник — с желтыми страничками, но такой дорогой для меня.

Польский язык, равно как и французский, меня не покинул. То, что с детства заложено в человеке, — это навсегда. А вот русский мат так и остался для меня китайской грамотой, я его не употребляю никогда. Нет потребности! Если ударю молотком мимо гвоздя и по пальцу? Расплачусь и скажу «Боже ты мой!» Все!

Польский язык стал уходить после смерти мамы, она другого языка не знала, но когда бывала на моих концертах, то понимала все мои песни. Потом после концерта все мне пересказывала. Удивительная природа материнского сердца! Вместе с мамой ушел праздник, который назывался «ехать в гости к маме». Я всегда покупала ей хорошие подарки, она обожала селедку холодного копчения. И я в Елисеевском гастрономе покупала лучшую и везла ей. Самое дорогое — это ее улыбка и слова «Вот это селедка!».

Песни вместо мужей

Видно моя судьба — прожить жизнь с песней. С мужьями мне не везло никогда, первый был Сан Саныч и нечеловеческая гонка по имени работа, которая разбавлялась его приступами ревности. Второго мужа я себе придумала как в песне, он оказался пьянь и алкоголик. А третий просто чиновник, который женился на артистке Эдите Пьехе, чтобы это афишировать. Я быстро в этом разбиралась и поэтому осталась одна.

Мужики не любят сильных, уверенных в себе и не дай Бог идущих на полшага впереди женщин.

Знаете, я себе сделала определение — я как музейный экспонат. Люди идут на мои концерты посмотреть: Пьеха состарилась или еще ничего? Какое у нее платье? Как она выглядит? Уже лишний билет на меня не спрашивают.

30 декабря был концерт в «Октябрьском» — продали 80% билетов. Я для себя решила: как только продадут половину билетов на мой концерт, я уйду со сцены в тот же день. Скажу — отменяйте. Это жизнь! Работать много уже не в состоянии. А раньше ведь были полные стадионы людей! Хотя это было жуткое недоразумение. Артиста нужно видеть и чувствовать. Только в зале можно охватить зрителей и обнять этот зал. Отказалась петь Кремлевском Дворце, там 6 000 мест, а все сердца не охватишь.

Признаюсь, что иногда думаю о смерти. Честно скажу, она меня страшит. Ведь я ничего не знаю лучше жизни. У меня дом под Питером в деревне Северная Самарка, через лесок от него сельское кладбище. Я уже подумываю купить кусочек земли, чтобы меня на нем и похоронили. Мне не нужны элитные погосты. Я шахтерская, и не понимаю, зачем все эти дорогие памятники нужны. В своем завещании я буду возражать против элитного кладбища. Кто меня при жизни любил, тот найдет ко мне дорожку и на этом погосте.

Давайте о жизни! Я еще хочу новую песню спеть, настоящую, чтобы там была любовь или судьба человека. Но где ее взять?.. Настоящую!

Из биографии

Эдита Пьеха стала первой исполнительницей многих песен лучших советских исполнителей. Ее песни вошли в золотой фонд советской и российской эстрады. Она записала 20 дисков-гигантов на фирме «Мелодия». Ее семь раз представляли к званию «Почетный житель Санкт-Петербурга», но городские депутаты всегда голосовали против. В репертуаре Эдиты Пьехи 317 песен, десятки из которых стали хитами.

Возрастная категория материалов: 18+