Александр Ярошенко

Витки жизни Ольги Прокофьевой

Ее популярность возросла после выхода сериала «Моя прекрасная няня», где актриса замечательно сыграла Жанну Аркадьевну Ижевскую. Ольга была ведущей и соведущей популярных программ на российском телевидении. Снялась более чем в сорока фильмах. Заслуженная артистка России, с 1985 года служит в Московском театре им. Маяковского. За создание образа Марии Москалевой в спектакле «Дядюшкин сон» актриса получила одну из самых престижных театральных премий «Хрустальная Турандот».

Семь шрамов на лице

Мое детство прошло в большом восьмиподъездном доме. Если найти определение моему детству, то оно было дворовым. Вечное желание туда выбежать, поиграть в прятки, подраться с мальчишками. У меня только на лице семь шрамов от уличных боев. Хотя бои были игровые, но серьезные. Я вообще мечтала отслужить в армии и только потом идти учиться в институт.

Двор был настоящей планетой, земным шаром. Для меня это было место, где жило счастье. Навсегда запомнилось ощущение, что ты живешь в самой лучшей и счастливой стране.

В других странах есть безработица, в Африке голодают дети, а у нас ничего этого нет. И я думала: «Почему Господь выбрал меня?» Поскольку бабушка была воцерковленным человеком, поэтому, кто такой Боженька, я с детства знала. Часто повторяла: «Господи, почему мне так повезло, что я родилась именно в СССР?»

Хотя вкуснее куска хлеба, политого пахучим подсолнечным маслом, ничего не было. Но ощущение счастья осталось навсегда.

Счастье детства — это, конечно, мудрая мама, которая прислушивалась ко всем нашим пожеланиям.

Мы с сестрой занимались в музыкальной школе. Я бегала на драмкружок, успевала и в лыжную секцию. И на коньках кататься пробовала, и на гимнастику ходила. Знаете, всегда кажется, что в детстве все было лучше. Это нормальное такое ворчание на определенном возрастном витке.

Я выросла в городе Одинцово, мы все ходили друг к другу в гости, наш большой дом был как улей.

Ольга Прокофьева в детстве. Источник: uznayvse.ru

Вспоминаешь каждого — у кого какой диван, какие стулья, какой холодильник. Назвать себя книжной девочкой я не могу. Вот сестра моя была книжным ребенком, мне никогда не прочитать столько книг, сколько прочитала Лариса. Для меня тройных усилий стоило вызубрить стихотворение на урок литературы.

Что и продолжается пожизненно. Все заучивания ролей идут как домашняя работа. У меня на это уходит больше времени, чем у других. Но это тоже нормально. Мой вариант нормы.

Я — женственная? Кто тогда об этом знал?!..

Если честно, когда уже стала актрисой, режиссер Андрей Александрович Гончаров любил меня за какие-то характерные мои проявления. Честно скажу, во мне долго была какая-то угловатость. Если со стороны на себя взглянуть, я все время была по одежде немного пацан. И однажды я поняла, что мне это уже не очень нравится. Поэтому и появилась, как вы говорите, «женственность». Наверное, я стремилась к ней. Я над ней работала. Но, видимо, врожденное зернышко было, потому что мама вспоминает, что от малейшего пятнышка на моем платье со мной случалась истерика.

Я выросла в рабочей среде, где слово «артистка» было чужим и не очень понималось.

Многие в моем окружении искренне считали, что поступать в театральный институт можно только имея большой блат или большие деньги. Поэтому, когда я со второго раза поступила в ГИТИС, долго жила легенда, что мама Оли заплатила большие деньги. По-моему, этот слух в Одинцове так и остался… Попасть на курс к Гончарову за деньги просто невозможно — надо было знать характер Андрея Александровича.

У нас на курсе я одна была из Подмосковья, в основном все были иногородние. То есть Гончаров смотрел только на талант, на какое-то зерно в человеке... И его не волновало, откуда это человек, чей он сын.

Бусины жемчуга

Гончаров — это мой второй папа. Даже тогда, в 18 лет, я понимала: надо быть благодарным, что из 600 человек на место он выбрал именно тебя.

И какими бы ни были его поступки дальше, все равно остается эта патологическая благодарность и любовь.

У него была кличка Папа. Мы все свои проблемы решали с ним. Я не пропускала ни одного занятия, и через полгода меня, как самую дисциплинированную, выбрали старостой. Не самая благодарная должность, потому что иногда вызывали в деканат и спрашивали: «Ну, как там? А вот такая-то студентка, у нее что, роман с таким-то студентом?» И я понимала, что надо еще и это рассказывать. И у меня даже навернулись слезы, потому что мне было как-то странно, что я должна еще, извините, рассказывать такие вещи. В деканате быстро поняли, что у меня это спрашивать не надо.

Гончаров все студенческие годы на нас кричал, буйствовал. Артисты постарше, которые были его студентками, замечали, что Гончаров уже не тот. Силы уже уходили из него, вулкан начинал затухать. Самое интеллигентное слово, которое его может охарактеризовать — неистовство.

Мы, его ученики, были привиты его характером, с ним работать в театре было легче. А многие актеры, пришедшие из других театров, не выдерживали его темперамента и уходили. Театр был его, а артисты — как подобранные им бусины жемчуга.

Было тяжело. Запомнился один спектакль, там он от меня живого места не оставлял... В спектакле были Гундарева, Джигарханян, Лазарев, Симонова. И на ком мастеру было показывать мастер-класс? Не Гундареву же гонять по сцене. Поэтому все шишки летели на меня. Уйти из театра не хотела никогда, было желание преодоления. Внутри всегда ощущался гамбургский счет, который, как локомотив, меня двигал.

Наша профессия — это всегда желание искать что-то новое.

В жизнь ворвалось антрепризное движение с очень хорошими мастерами. Это необязательно «три стула — и помчался». Русская качественная антреприза — талантливые проекты.

Ольга Прокофьева и Анатолий Журавлев на красной дорожке в день открытия Фестиваля кино и театра «Амурская осень», 2017 г. Фото: Дмитрий Тупиков, архив «Амурской правды».

Вот там уже погружался в атмосферу других артистов, с кем ты не работал в Театре Маяковского, где в какой-то момент становилось тесновато. Потому что кино тогда, в 90-е годы, умерло. Мой самый хороший с точки зрения творчества период — с 25 до 35 лет — выпал на время, когда кино вообще не было.

В планах киностудии Горького было 2—3 картины в год, столько же снимали на «Мосфильме». Все склады киностудий были завалены колготками и сникерсами. Соответственно, мы в кино были не востребованы и от этого очень «голодали». Поэтому старались крепко держаться за свои театральные роли.

Но бывало, что мужчины, хорошие актеры, уходили из профессии. Ведь прокормить семью на одну зарплату было невозможно. И многие наши ребята клали плитку, «бомбили» по ночам.

От Прокофьевой — подальше!

Зависима ли наша профессия? А в другой профессии лучше? Одному редактору кажется, что вы хорошо пишете, для другого вы посредственность или вовсе бездарь. Все вкус!.. От вашего руководства зависит восприятие вас. В любой бухгалтерии тоже так.

Не попал под вкус режиссера — меняй театр. Что делать? Это вкусовые несовпадения. У меня больше зависимость от партнеров по сцене, от коллег. Вот где вкусовые ощущения! Что-то тебе не нравится в актере, самое главное в этом случае — не наломать дров. Вот здесь толерантность нужна как нигде.

Потому что вдруг через какое-то время все переворачивается, и партнер оказывается замечательный. Думаешь, Господи, как хорошо, что ты не высказал свое дурацкое мнение, промолчал. Восприятие может быть ошибочным, а наше-то дело коллективное.

Хотя, конечно, есть люди совсем не твоей группы крови. В этом случае стараешься максимально с ними не пересекаться. Восприятие зрителя — тоже вкусовые дела. Половина страны тебя может на дух не выносить, второй половине ты нравишься. Слава богу, страна большая…

Что такое хороший партнер? Это индивидуальность, личность.

Для меня очень важны личностные качества, а они всегда проявляются на сцене. Когда я вижу на сцене хорошего артиста, то сразу вижу личность.

Потому что, если он просто хороший артист, он не запоминается... Личностное начало — локомотив профессионала. С ним интересно репетировать, общаться, с ним интересно дружить.

Мы с моим очень хорошим партнером Алексеем Гуськовым играли спектакль «Трамвай «Желание». Он играл Стэнли, я — Бланш.

В двух последних сценах происходит изнасилование Бланш, я от него отбивалась. И в этих сценах Леша действительно так скручивал мне руки, так хватал за горло... Я ему потом говорила: «Лешенька, ты не забудь: артистка не одноразовая, нам же с тобой еще играть…» То есть у меня реально оставались синяки. Я ничего в этих сценах не играла, я все проживала и отбивалась от него по-настоящему.

Когда была помоложе, могла на сцене ударить партнера серьезно. А рука костлявая, и меня все время побаивались. Иногда шутили: от Прокофьевой держись подальше!

Большая гримерка

Моя Гундарева? Мы с Натальей Георгиевной много работали, и были какие-то доверительные беседы. На всю жизнь запомнила момент. Одна популярная актриса вдруг расплакалась — у нее дома были какие-то проблемы. Гундарева посмотрела на нее и говорит: «Ты что? У нас у всех бывают такие дни. Бывают такие минуты, подойду к окну и думаю: «А вот шаг туда сделать». А потом говорю: «Нет, Наташа, у тебя есть сцена — все туда. Туда все свои страсти, слезы и метания…» Говорила она, конечно, с иронией. Но c такой мудрой иронией!

Думаю, что на артиста выучиться можно. Такие примеры я знаю. Например, пересмотрела свое мнение об Анне Михалковой. Честно скажу, я ее не понимала, когда она начинала сниматься у папы в кино. Мне казалось, что это какие-то родственные дела.

Сейчас я ею искренне восхищаюсь. Считаю, что эта актриса очень высокого, очень интересного уровня.

Но, безусловно, есть божий дар. Боженька все равно кого-то целует в макушку. Кого-то не поцеловал, тогда компенсируется количеством труда.

Ну как завидовать? Надо совершать какие-то поступки, чтобы тебе не завидовали.

Кто-то из царей учил своего сына, который садился на престол: веди себя так, чтобы народ тебя простил, что ты царь. То есть такая должна быть манера поведения, чтобы тебя простили за то, что ты царь. Вот надо себя вести так, чтобы тебя простили за твою популярность. А это значит, совершать какие-то поступки. Этому меня Гундарева научила.

Наталья Георгиевна любила, чтобы у нее гонорар был хороший. Она понимала, что залы собирали благодаря ей. И я знаю, что она всегда костюмерам давала денежку… Ей говорили: «Не надо». Но она была непреклонна. Ну как можно потом завидовать человеку?

Мне как-то предложили гримерку отдельную, поменьше, а у нас большая гримерка, там стоит большой стол, большой диван. Я говорю: «Да нет, так хорошо, уютно. Потом, когда буду народной артисткой, может быть, заведу какой-то свой стол, закуток». Большая гримерка позволяет всегда накрыть стол.

Кто-то из царей учил своего сына, который садился на престол: веди себя так, чтобы народ тебя простил, что ты царь.

Гундарева любила все эти застолья. Было такое понятие «посильный вклад». Кто-то лобио хорошо умеет делать, я — селедку под шубой. Все любили мою селедку. Было о чем поговорить. Мы никогда не разбегались по домам после спектакля.

Перед Новым годом последний спектакль «Дядюшкин сон». Я всегда после него «поляну» накрою, всем сувенирчики подарю.

Это маленькие традиции, которым меня тоже научила Гундарева. Я понимаю, что со мной сидят те, кто на 20 лет младше. Может быть, они тоже потом захотят продолжить эти традиции.

Возрастные витки

У меня есть один человек, которому я не смогу подать руку при встрече. Но это касается личной жизни, а не профессии.

Вроде христианка, вроде простила. Но я не могу понять эти поступки до сих пор. Но это личная территория.

До сих пор не понимаю отца своего сына. Мне ничего не надо. Но я не понимаю его отношение к сыну. Как можно обделить своего ребенка отцовской любовью? Не понимаю. С моей стороны не было ни одного плохого слова. Но я не одна такая. Очень много мужчин не растят своих детей.

Слезы с возрастными витками становятся все ближе и ближе. В профессии это очень помогает. Бывало, я завидовала актрисам. Сколько раз наблюдала Светлану Владимировну Немоляеву — она могла выйти на сцену и сразу заплакать.

Ольга Прокофьева на закрытии Фестиваля кино и театра «Амурская осень», 2019 г. Фото: Андрей Ильинский, архив «Амурской правды».

Евгения Павловна Симонова, крестная мама моего сына, тоже может выйти и на монологе сразу заплакать... Мне надо до слез продираться, у меня эти капилляры были далеко. Но с годами они все ближе и ближе. И я очень рада. Потому что в профессии это очень помогает. Потому что это наполняет сценические образы.

Я люблю называть это «возрастные витки». Конечно, когда в мире какая-то несправедливость, особенно то, что касается детей, тут просто я или переключаю канал, или не читаю — не могу про это. Все, что связано с войной, с нашими мальчишками-солдатами — для меня это все, голос сразу пропадает. Фильм Климова «Иди и смотри» я так и не смогла посмотреть. Там такой ад показан, то, что люди пережили в годы войны. Это выше моих сил…

Знаете, нашу психику четыре года в институте расшатывали, чтобы мы вот здесь сумели заплакать, здесь рассмеяться, а в этом месте разгневаться. Это очень сложно, но тоже можно. Четыре года нас этому обучают. Расшатывают нашу психику в профессиональном смысле этого слова.

Нас хотят растащить!

Я снималась в Белоруссии в Гродно. Очень много работали на природе. И каждый раз из Минска до Гродно мы ездили на машинах.

Проект назывался «Марго. Огненный крест». Он недавно, в пандемию, вышел на экраны. На съемки я много раз ездила в Беларусь. Там природа — чудо. Люди — чудо. Отношения — теплее не бывает. То, что Беларусь для меня не заграница — это точно. В аэропорту при посадке на рейс до Минска забываю, что лечу в другое государство. Такое ощущение, что перемещаюсь по своей стране. Из-за этого несколько раз чуть на рейс не опоздала, приезжаю впритык, а там паспортный контроль надо проходить. Бегом бегу.

Обожаю белорусские продукты. Качество обалденное. Гомельский шоколад — какой же вкусный! Я Минск хорошо знаю: моя однокурсница по институту Лена Мольченко родом из Минска. Как-то Лена пригласила нас, двоих однокурсниц, в гости. Мы прожили в ее семье целых пять дней. Мы обошли весь Минск. Это было незабываемо.

Когда говорят, что Россия и Беларусь могут прожить друг без друга, меня оторопь берет. Елки-палки, как нам можно потерять друг друга?!

Люди, неужели не видно, что происходит? Неужели непонятно? Нас хотят растащить. Разорвать хотят.

Целые институты работают на то, чтобы влиять на наши народы. Колоссальные деньги на это тратятся. Нам нужны мозги, креативные, умные, свежие. Но свои! По-другому погибнем. Самая большая сила — когда мы вместе. Самое большое поражение — если нас разъединят. Я в этом убеждена.

«Оля, начни с себя..»

К сожалению, уже устаревает утверждение, что мы самый работящий и самый читающий народ.

Мы стали более ленивые и невежественные. От чего идет вся наша озлобленность? От невежества. Только от него. Мы недочитываем, не знаем, не пытаемся и не хотим узнавать.

Трудно ли принимать возраст?

Знаете, у меня только от одного бывает страх, чаще всего в одно и то же время, когда на Землю опускается ночь — может быть, в это время больше освобождается ум, — ты ложишься на свою подушку, и вдруг проносится цифра, сколько тебе лет. И что-то тут у тебя не срастается! А все остальное не пугает. Понимаете, на каждом возрастном витке есть прекрасное. Перед уходом люди больше всего жалеют, что недодали любви близким, что не пожили, не увидели, не прикоснулись. Про карьеру или работу никто не говорит.

Я знаю, как быстро все меняется в этой жизни. О людях быстро забывают. Может быть, кто-то вспомнит, а может, и нет.

Самое приятное в моей профессии — суметь как-то пробудить в людях хорошее, светлое.

Мне одна девочка написала: «Я так бежала после вашего спектакля домой, мы так хотелось обнять маму». Честное слово, жизнь тратишь не за цветы и аплодисменты, а за эту эсэмэску.

Скажу так: если в моей профессии есть что-то миссионерское, тогда я за нее готова бороться, цепляться и в ней подольше жить. Вот приятно будет вспомнить на последнем витке жизни, как после моего спектакля девочка бежала домой обнимать маму.

Этим моя профессия прекрасна.

Раздражает ли популярность?

Когда ты красивый, с прической, и кто-то подойдет, попросит сфотографироваться — пожалуйста. А когда ты уставший в аэропорту и кто-то хочет побрататься, просто даже не спрашивая тебя об этом...

В таких случаях я себе говорю: «Оля, тебе это не нравится? Что ты сделала, чтобы этого не было? Оля, надень темные очки, поглубже кепку или шапку, и твоя проблема решена. Не вини кого-то, начни с себя! А люди? Они разные».

Узнаваемость помогает. Иногда летишь в самолете, ложишься на свободные сиденья и от переутомления в одну минуту засыпаешь... Просыпаешься, а ты уже на земле. Говоришь девочкам-стюардессам: «Ой, вы не разбудили». Они говорят: «Мы хотели, чтобы вы подольше поспали». Как же приятно от такого тепла человеческого.

Про маму и 32-е число

Фото из семейного архива, источник: teatral-online.ru

Хорошая ли я дочь?

Хорошая. Я обожаю свою маму! Были годы очень тяжелые, никаких реклам, никаких антреприз. Был только театр с бюджетной зарплатой. И в этот период, конечно, благодаря маме, благодаря ее поддержке я выживала и оставалась в профессии.

Все время какие-то денежки. И я говорила: «Мама, у меня нет возможности отдать...» А она говорила: «Отдашь 32 числа…» Никогда не забуду эти ее слова.

Я так счастлива, что сейчас, когда моя мама глубокая пенсионерка, уже много-много лет как наступило мое 32-е число, когда я могу ей помочь.

Она очень скромный человек, но я могу сделать все, чтобы она нормально питалась, побаловать ее чем-то. Если что-то на даче сломалось — починить. Я очень рада, что есть это 32-е число. И я это число не отрабатываю, а благодарна судьбе, что оно у меня есть.

А маме я благодарна, наверное, за мудрость. Мудрость девочки из рабочей семьи. Она не сказала 18-летней девочке: «Куда ты идешь? Есть другие профессии! Мы не артистическая семья. 600 человек на место — одумайся!» И можно было убедить, потому что любые родители — авторитет для своих детей. Нет, она нашла мне педагога. Она помогла как смогла. Мы ездили на туры вместе. Она мне дала шанс убедиться самой.

Моя мама вышла в эту жизнь из резиновых сапог, ее в войну теряли ребенком.

Чего она только не пережила! А нам с сестрой дала все: от книг, которые доставала по талонам, до музыкальной школы.

У моей мамы до сих пор культ детей, она у нас до сих пор глава всей нашей семьи.

У нее в комнате большая кровать. Она что-то поделает и полежит. И в эти моменты, когда она лежит, мы с сестрой ложимся рядом. Валяемся, и у нас идут беседы. Вот это наши настоящие фрагменты счастья.

Чего от жизни хочется?

Знаете, когда уже чуть-чуть вроде бы всего испытал, понимаешь, ну куда больше? Всего же не охватишь, больше задумываешься, сколько тебе еще надо для счастья? Уже были моменты хорошей популярности, есть любимый театр… Чего еще хочет Оля Прокофьева? Ну, если как актриса, то, конечно, хочу знаковую кинороль. Мои роли симпатичные, более-менее востребованные, яркие. Но хочется высокую драматургию. Роль великой женщины была бы для меня наградой.

Что касается личного счастья — у меня есть друг. Мы очень понимаем друг друга. Мы взаимодействуем. Не скажу, это романтическая влюбленность. Хотя романтики хватает. Мы очень любим путешествовать вместе. Мне комфортно. Он соответствует каким-то моим ощущениям в этом плане. За мной ухаживают, мне, как женщине, это очень приятно.

Но больше всего хочется, чтобы судьба у детей сложилась.

Мой сын себя еще ищет. Сейчас, в связи с пандемией, их бизнес чуть-чуть провисает, и я вижу, как это его очень беспокоит. Хочется, чтобы у него был виток нового всплеска. Честно, первое, что хочется — чтобы у него все получилось. Вот так у меня все просто, может, местами даже незатейливо.

Материал был опубликован в «Российской газете»

Возрастная категория материалов: 18+