Александр Ярошенко

Исповедь инокини

Ольга Гобзева единственная из отечественных актрис, принявшая монашеский постриг. Ее творческая карьера началась ярко в середине шестидесятых: успешные роли в кино, интересная театральная жизнь. Красивая, эффектная женщина, талантливая артистка в самом расцвете своей творческой карьеры принимает решение постричься в монахини. Интервью дает крайне редко, мне просто повезло. Мы просто разговорились «за жизнь».

«Меня отец у Бога вымолил»

— Детство у меня было очень счастливым. Мама у нас была только мамой. Она не работала, детей в семье было пятеро, работал только отец. Родители у меня с Рязанщины, из крестьян, у мамы в роду были монахи. Папина семья была очень верующая. Из детства запомнилась рождественская елка — она подсвечивалась синим огоньком и казалась совершенно волшебной. На нее вешались мандарины и конфеты, яблоки из нашего сада.

Мы жили очень скромно, единственное, что мы сумели — каким-то чудом построить дачку. Папа работал шофером, его несколько раз пытались продвинуть по служебной лестнице, он всегда отказывался и говорил : «Подальше от царей, голова будет целей». Он жил в годы репрессий, всегда был очень верующим человеком, в нашем доме никогда не гасла лампадка. Папа жертвовал нашим материальным благополучием в пользу духовного содержания. Я на всю жизнь запомнила, как отец стоял перед образами на коленях и подолгу молился, как монах. А мы, дети, катались на его спине, когда он поклоны клал… Так что я с самого раннего детства училась с отцом класть поклоны Богу. А в пять лет я очень тяжело заболела воспалением легких и чуть не умерла, отец меня вымолил. Вымолил… Это я знаю твердо, в семье всегда об этом говорили.

Наказывали ли меня? Единственный раз меня отец сурово наказал, дал ремешка за то, что я подстригла челочку у сестры. До самой смерти моих родителей я была с ними очень близка, духовно близка.

Хотя свои девичьи, а позже женские переживания я стеснялась им рассказывать, все это переживала в одиночестве.

Почему в артистки пошла? Я еще школьницей попала в кружок художественного слова при Доме пионеров. Поскольку у меня получалось красиво рассказывать стихи, то мне все говорили: «Вырастешь, артисткой станешь».

Помню, на одном из конкурсов я заняла первое место, читала рассказ Чехова «Событие». И Ольга Леонардовна Книппер-Чехова поцеловала меня в макушку. Я долго ходила под впечатлением, что меня от Чехова отделял один поцелуй…

Пушкина до сих пор просто обожаю, а в детстве столько знала его стихов, что могла играть в «вопросы–ответы» исключительно стихами Пушкина.

Когда я закончила школу, то мне сказали, что для театра я слишком естественна. Поэтому лучше идти учиться во ВГИК. С первого года я не поступила, удалось только со второй попытки. Закончила мастерскую Александра Бабочкина и очень благодарна этому. Бабочкин — прямой ученик школы Станиславского. Ученик ученика Константина Сергеевича. Я хорошо училась, очень много читала литературы по актерскому мастерству. Меня привлекало, что Константин Сергеевич исследует природу человеческого духа. Я сниматься в кино стала рано, с первого курса института. Моя первая картина — «Эй, кто-нибудь!». Снималась в паре с Володей Ивашовым. Помню, Михаил Иванович Роом очень похвалил картину и мою работу. Чем и вдохновил меня на дальнейшие подвиги… (Улыбается.)

Меня прочили в театр, но чем-то театр меня останавливал. Что-то меня в нем не удовлетворяло, мне редко что нравилось из увиденного на сцене. Вот в кино я, грешница, сыграла где-то сорок ролей. Есть ли любимые? Честно, нет — это осталось уже в другой жизни. Хотя партнеры были замечательные: Олег Даль, Юра Богатырев... Важнее были не роли, а сама жизнь.

Мой Олег Даль навсегда остался в памяти очень тонким, интуитивным человеком. Мы играли с ним фильм по Тургеневу, я играла жену Олега. Запомнила его бесконечную чуткость и внимание, с которым он ко мне относился. Мы наслаждались общением друг с другом и, конечно, дружили.

«Шукшин мне очень нравился…»

Из той, актерской жизни, в сердце остался Василий Шукшин — он мне очень нравился. Очень. Но я была не в его вкусе. Он любил таких крепких, ладно скроенных, а я была худенькая, такая тургеневская девушка. Он относился ко мне с необыкновенным юмором, в его глазах просто плясали смешинки. Глаза у него были синие-синие…

Я была не его актриса, у меня был какой-то городской тип. Помню, мы как-то встретились с ним возле ВГИКа, он схватил меня за руку и говорит: «Милая моя, ты видишь, я тут погибаю. Но это ладно. А ты что тут делаешь..?» В его словах было некое смешение полувопроса и полурешения, он дал понять, что не в этой среде мне нужно быть. Он рассказывал о своих встречах с Пырьевым. Это был целый монолог. Он долго меня не отпускал и все говорил, говорил, изливал душу…

Потом, когда стали один за одним уходить из жизни мои друзья Алик Даль, Юра Богатырев, я стала задумываться, что что-то здесь не так… Почему люди так рано гибнут? Меня потряс уход из жизни Изольды Извицкой…

Вы говорите, что виновата водка? Нет, водка это уже следствие, причина в другом, она гораздо глубже. Причина в несоответствии человеческой души с реальной жизнью.

Это примерно как залетевшая в комнату пчелка бьется в оконное стекло, так и эти люди страдали. Примеров масса: Инна Гулая, Гена Шпаликов… От водки сгорели —это очень по-обывательски, поверхностно…

Взять того же Гену Шпаликова, я его очень любила. Это была колоссальнейшая человеческая трагедия, его было так много. Внутри Гены была огромная глыба, которую он просто не смог реализовать. Он задыхался. Водка — это иллюзорный способ примириться с жизнью.

А вот Андрей Тарковский — он снимал все что хотел, его фильмы, которые он снял в России, это самое настоящее произведение киноискусства. А то, что делал за границей, все это было не то… Мне кажется, что Тарковский заболел раком только потому, что покинул родину. Андрей испытывал там то, что Шукшин и Шпаликов испытывали на родине.

Андрей ведь здесь все выразил, а там он почувствовал, как все пространство сжимается вокруг него, словно шагреневая кожа. За ним в Париж приезжал и умолял его вернуться председатель Госкино. Но он не вернулся…

Поклонники ночевали у двери

Одна из черт моего характера, за которую я сегодня каюсь перед Богом – это стремление к свободе. У меня в кино получалась только с тем режиссером, который учитывал мою индивидуальность. Любое давление не выносила, уходила сразу.

Помню, был случай, я озвучивала картину у одного очень известного режиссера — и моя героиня с таким пренебрежением в голосе должна была сказать: «Ну вот, эта Москва…» Я отказалась говорить в такой уничижительной тональности, Москва — мой родной город. И режиссер уступил.

Знаете, что самое трудное для меня было после пострига? Эта самая ахилессова пята актерской профессии — желание нравиться.

Это, конечно, ловушка для Золушки. Всем нравиться нельзя. Это не творческое состояние. Это игра. Нравлюсь я вам или нет — это ваши проблемы. Когда была артисткой и ловила на себе вожделенные взгляды мужчин, то я очень стеснялась этого. Если очень настойчивые были ухаживания, то я тушевалась и не знала, как себя вести. Один очень известный сценарист, не буду называть его фамилию, — так он даже ночевал у двери моей квартиры, прямо на лестничной площадке. Мне было очень досадно.

Меня часто спрашивали — а не трагическая ли любовь подвигла меня принять монашеский постриг? Нет, такой любви у меня не было. Мой невстреченный мужчина был в моих мечтах нарисован таким… из белогвардейцев. Я больше всего на свете люблю Бога и сына. С отцом моего ребенка у меня был период влюбленности — увлечение, что ли. У нас оказались разные духовные составляющие. Мы прожили вместе четырнадцать лет, и он сам ушел. Для меня было это очень важно. Я не могла сама его оставить. Ему было со мной очень трудно, у меня слишком завышенные требования.

Что было последним аккордом в пользу принятия иноческого пострига?

Я играла главную роль в одном из спектаклей Театра киноактера. Роль у меня была такой знойной испанки, мне очень нравилась эта роль, я с большим наслаждением ее играла. Помню, что мой сын был тогда подростком и не пропускал ни одного спектакля. Святослав был главным моим критиком. Как-то в антракте, в кулисах, я окликнула сына, а он прошел мимо и не отреагировал. Через минуту режиссер мимо прошел, не сказав не слова… Странно, подумала я. Войдя в гримерку, подошла к зеркалу и ужаснулась: я увидела другого человека, другую женщину. Нос с горбинкой, другое лицо. На меня глядела испанка. А я — рязанская… И только пошевелив пальцами, я поняла, что перед зеркалом стою я. Помню то состояние ужаса, которое охватило меня тогда. Как в тот вечер доиграла спектакль — не помню. Это был последний спектакль в моей жизни. В тот вечер я с ужасом поняла, что впустила в себя другого человека…

Был еще момент в жизни: вышла из электрички и с сыном переходила железнодорожное полотно, неожиданно выскочил поезд. Меня спасла доля секунды, состав по юбке чиркнул… До сих пор в глазах стоит белое от ужаса лицо машиниста, я только по губам догадалась, что он в ту минуту говорил…

Я тогда же задала себе два вопроса: почему и для чего Господь оставил нас живыми?

Будучи актрисой, я не была воцерковленным человеком, но после этого я тут же пошла в храм и стала искать ответы на эти вопросы. Мне Господь послал дивного священника — после встречи с ним у меня стала выстраиваться другая жизнь.

Вскорости я стала сниматься в одном из фильмов, съемки были в Каунасе. Я очень готовилась к своим ролям: тщательно учила текст, писала планы, подтексты. Прихожу на площадку, а режиссер пьяный и неадекватный. У меня накопилась обида... Я пошла в храм и говорю батюшке, что больше не могу так работать. Что купила билет на поезд и уеду в Москву. А батюшка мне отвечает: «Усмири гордыню, милая, ты уедешь, а вся ваша группа перестанет получать зарплату…» Меня это поразило — думаю, какой эгоизм. Осталась. Потом, через несколько недель, была в Киево-Печерской лавре. Один монах меня увидел и говорит: «О, а я тебя в кино видал…»

«Батюшка, какое кино! Я сюда молиться пришла!» — воскликнула я в сердцах. Он улыбнулся в ответ, угостил меня вкусным помидором и сказал: «А ты матушкой будешь…» Я это восприняла как неожиданный комплимент.

Спустя время я стала понимать, что наиболее комфортно я чувствую себя только в монастырских стенах. Призналась об этом своему духовнику, он стал отговаривать. Говорил, что у меня есть сын, его нужно воспитывать и о нем заботиться. Я успокоилась и стала сниматься дальше в кино.

Снималась много в Киеве, украинские режиссеры меня любили. Последний фильм в моей жизни был по Чехову «Господи, прости нас грешных…» Я там играла в паре с Богданом Ступкой, играла монахиню. Помню, что кто-то сказал режиссеру: «А ты где монашку взял на съемку?..» Он засмеялся и ответил «Так это же Ольга Гобзева…» Я была правдива в той роли, это уже было мне душевно очень близко… Погружение в образ было просто фантастическое.

Наверное, я ушла из актерства только потому, что поняла: жизнь проходит в иллюзиях. Маска прирастает. Жизнь гораздо интересней любой роли.

Как пришло решение постриг принять? Я была в Воронеже на православной конференции, на дворе стоял 1992 год, к тому времени я много принимала участия в церковной жизни, вела занятия в воскресной школе. Там были монахини из Иваново, из женского монастыря. И как-то они меня пригласили в монастырь поговеть, наступал Великий пост. Мне было интересно, и я поехала. Первую неделю я там очень строго говела, все я вытерпливала, причем легко. В один из дней я увидела владыку Амвросия — высокий, седой, с сияющим лицом. В то время он был архиепископом Ивановским и Кинешемским. Он подошел ко мне и надел на мою одежду подрясник, покрыл черным платком и дал в руки четки. Я просто обмерла, это было для меня как чудо.

А на следующее воскресенье меня попросили примерить клобук, я примерила и ужаснулась, глядя на себя в зеркало. На меня смотрело нечто страшное… Это было такое искушение. Видимо, лукавый не хотел этого. Я обледенела от страха.

Через несколько дней мне принесли кулек с монашескими одеждами, и начался обряд посвящения в инокини. Стоя на ногах, я была мертвая. У меня все замерло внутри. Это было какое-то летаргическое состояние. Я стала оживать по мере того, как с молитвой на меня стали надевать иноческие знаки — подрясник, апостольник. Запомнила, что владыка дал мне чётки со словами «Это ваше оружие…» С каждым новым предметом в меня входила новая жизнь.

«Актерская профессия не греховна…»

После пострига я год не ходила, а летала, не касаясь земли. Такая благодать на меня снизошла.

Когда меня мой семнадцатилетний сын впервые увидел в монашеском одеянии, то первое, что он сказал: «Мам, это круто…» Он принял меня в новом качестве. А сколько было искуса в начале моего иноческого пути?! Вы себе даже представить не можете. И клевета была. И гонения. За мной на улице с палкой гонялись. Говорили такое, что я у священника очки украла. Люди верили. Я была в полной изоляции — меня не принимали и мои бывшие друзья-актеры. И новое окружение тоже не принимало. У меня поселились две монахини, они просто разгромили мою квартиру, выкинули на улицу всю мою библиотеку. Говорили такой бред, что монахи не должны читать книжки. Я с этим категорически не согласна. Монахи должны быть образованными людьми.

Помню, митрополит Воронежский и Борисоглебский Сергий, в послушании у которого я нахожусь, мне говорил: «Матушка, если бы такие испытания были у вас не в начале иноческого пути, а в конце или даже в середине его, вы бы не выдержали». Слава Богу, выдержала.

То, что говорят, что монахи угрюмые и с постными лицами — это стереотип и не более. На самом деле нет более веселого, остроумного народа, чем монахи.

Монах должен радоваться жизни, общению с людьми.

Я приезжаю на кинофестиваль «Амурская осень» в Благовещенск. В Харбин приезжаю с актерами. Меня все радует. Улыбки людей. Меня недавно китайцы чаем угощали просто так на улице, так приятно. Меня радует дружба с людьми. Мне актеры очень нравятся.

Нет, актерская профессия не греховная. Греховны люди, если они совершают проступки против совести и против Бога.

Мне иногда говорят — вот ты ездишь на кинофестивали, приходишь в Дом кино… Это мое публичное послушание. Так меня владыка благословил. Но скажу вам откровенно, меня иногда просят выступить перед зрителями — то мне это очень тяжело. Актеры не всегда выкладываются душой, многие на технике работают. А я душу обнажаю. Это тяжело. Потом хочу признаться, что аплодисменты зала меня обжигают, это стресс, это ужас… А раньше очень нравилось. Теперь просто болею от них.

Последний раз на Шукшинских чтениях в Бийске я сказала со сцены, что то, что почетно актеру, то позор для монаха. Люди громко захлопали, я чуть в обморок не упала.

…Мы помогаем престарелым актерам, которые оказались совсем одни. Они когда-то создавали славу советского кинематографа, а сегодня оказались немощны и не нужны. Мне с ними легко, они воспринимают меня за свою. Я очень дорожу их доверием. Боюсь его потерять и очень их охраняю их покой от назойливой прессы, всегда спрашиваю их согласие, когда журналисты ищут их для интервью.

У меня с опекаемыми актерами только дружеские отношения, артисты — люди с очень тонкой душой, чувствуют даже малейшую фальшь.

Мы были близки с голосом нашего детства Кларой Румяновой — она была очень сложным и невероятно талантливым человеком. Бесконечно одинокой.

Она прекрасно понимала свою невостребованность, очень страдала от этого. Клара была коммунисткой, категоричной в вопросах веры, но мы с ней ладили. Мы нашли ей патронажную сестру, которая стала ей сестрой по духу. Она скрасила ее уход из жизни.

Не сложилось у меня только с Тамарой Носовой. Мы стучались к ней почти каждый день, но она не открывала двери и отвергала всякую помощь.

… Каким мне Китай показался? Китайцы очень теплые люди. Я в свое время увлекалась китайской литературой и даже читала «Книгу перемен».

В Харбине меня поразило то, что люди мгновенно чувствуют человеческую доброту. Меня они называли в мужском роде — «монах». Многие из переводчиков-китайцев подходили ко мне, просили молиться за них. Они некрещеные. Но я молюсь. Люди же просят. У Бога все живые. Они чувствуют в этом что-то глубокое и настоящее.

Кладбище русское в Харбине — это просто родное место. Когда там молишься, то ощущаешь поддержку и духовную помощь от тех, кто там покоится. Как за локоток поддерживают…

Единственное за что мне больно — что в Харбине нет сегодня православного священника. Мы столетиями сеяли там православные зерна, а сегодня — забыли… Ко мне подошла одна православная китаянка и говорит: «Благословите, матушка..» Я говорю ей, что это только священник может сделать. А у ней слезы на глазах, она мне тихо так шепчет: «А можно я за вас подержусь?..» Просто до кома в горле.

Это был как крик о помощи, как SOS!..

Мое природнение к Харбину произошло после знакомства с последней русской эмигранткой Ефросиньей Никифоровой. Она была как глыба — с характером, словно из пьес Островского. На меня пахнуло от нее девятнадцатым веком. Она была красивая, несмотря на возраст, болезнь и немощь.

Чем я душу лечу? Конечно, молитвой и еще прозой Чехова. Недавно читала его рассказ «Степь», просто плакала от его таланта.

Для чего приходим в этот мир? Да чтобы жить! Ведь как хорошо жить! Как хорошо беседовать! Как хорошо чай пить. Кстати, который я так и не выпила…

Из биографии

Ольга Фроловна Гобзева, актриса. Окончила ВГИК. Снялась более чем в сорока фильмах, среди которых такие как «Крылья», «Портрет жены художника», «Операция «Трест», «Фокусник», «Однажды двадцать лет спустя». Работала в Театре киноактера с 1966 по 1990 год. В 1992 году приняла монашеский постриг с именем Ольга. Живет в Москве.

Возрастная категория материалов: 18+