Александр Ярошенко

Николай Лебедев: «Я вижу вас насквозь!..»

Эта публикация финальная в уходящем году. 2021-му суждено уйти в историю как трудному и даже фатальному. Мировая пандемия — инфекционная эпидемия — черной косой прокашивает нашу жизнь.

Здесь монолог человека, прошедшего нечеловеческие испытания и недавно отметившего 100-летний юбилей!

Хочу, чтобы эти строки помогли нам жить и понимать, что в конце любого тоннеля обязательно будет свет. Обязательно!

Николай Лебедев более шестидесяти лет играет в театре, за его спиной блистательные роли в кино и четыре года немецкого плена. Череда побегов, миллион раз на волосок от смерти... Монолог артиста о жизни и людях. Честно, до исповедальности.

«Господи, хоть бы тебя уничтожили…»

Мой дед был поставщик двора Его Императорского Величества. У него были лошади, кареты, одним из первых в Москве дед стал обладателем автомобиля.

Детство мое прошло в его доме на Никитском бульваре. Когда революционеры пришли все конфисковывать, бабушка все свои бриллианты спрятала в карету. Карету забрали… Недавно был в Оружейной палате, вижу, стоит карета. Думаю, а вдруг она? Реставраторы могли и не дотронуться...

Когда я был совсем маленький, наши знаменитые родственники получали из Америки журналы, где были нарисованы автомобили. У нас была их целая кипа. Я как- то взял несколько журналов и прошел на Арбат продавать их по три копейки за штуку. Неожиданно ко мне подходит мой дед, берет меня за руку и ведет домой. Они о чем- то поговорили с бабушкой.

Она сказала мне такую фразу: «Господи, хоть бы тебя уничтожили!» Эти слова я запомнил на всю жизнь.

Ненависти никакой не было с моей стороны, время такое было. Тогда продажей американских журналов можно было погубить всю семью.

Но эта фраза сыграла для меня большую роль.

Я женился на женщине с маленьким ребенком. Ему был год. Сейчас ему уже 60 с лишним лет. И это дало мне понятие, как надо обращаться с ребенком, чтобы у него не осталось подобного. За всю жизнь я его пальцем не тронул, слова худого не сказал. Благодаря тем словам, которыми меня обожгла бабушка.

Меня образовывал театр, а самые большие и глубокие уроки в жизни дала война. В школе я учился не просто плохо, а очень плохо. Любил и понимал только литературу. Химия, физика, математика — и сейчас, хоть расстреляйте на месте, понятия не имею, что это такое, хотя я учился в очень хорошей школе. Параллельно со мной — мальчик, который потом стал академиком Сахаровым.

В моем детстве было два обязательных атрибута, от которых я отказался. Это наколки и фикса. От наколок предостерег один умный человек, доходчиво объяснил, какая это гадость. А от фиксы сам отказался. Думал, буду актером, вдруг придется графа играть, а я с фиксой в зубах…

Я учился в очень хорошей школе. Параллельно со мной — мальчик, который потом стал академиком Сахаровым.

У меня удивительное отношение к матери. Мать меня в жизни поцеловала единственный раз — когда в армию забирали. Помню, прочитал в газете слово «проститутка», спрашиваю ее: «Что значит это слово?» «Вырастешь — узнаешь», — буркнула она мне в ответ. Из этого и состояло все мое воспитание. Но я ей безмерно благодарен, у меня к матери большое чувство нежности. Она за меня очень сильно переживала, часто не показывая вида. Я это, слава богу, понял. Ведь я был очень дворовый, со шпаной крутился, сам был часть московской шпаны.

декабря 1921 года родился Николай Лебедев

Повторюсь, человеком сделал театр. Мать работала в театре кассиром, и, чтобы быть за меня спокойной, посылала меня смотреть спектакли. Я раз пятнадцать смотрел постановку «Чапаев» — Чапаев тогда был как Гагарин для развитого социализма.

В театре имени Моссовета не было спектакля, который я не смотрел по 4—5 раз. Я запросто приходил в театр — за кулисами полно знакомых, на гастроли ездил с театром. В школе участвовал в самодеятельности, легко поступил учиться в театральную студию, в которой преподавали великие Хмелев и Эфрос. На третьем курсе сказал ректору: «Зачем мне марксизм-ленинизм, зачем мне политэкономия, мне это не поможет в театре». У него изменились глаза, но не отчислили. Почему? Мхатовцы всегда были умными людьми и понимали жизнь.

Свобода сильнее смерти

Меня в армию призвали в апреле 1941 года. Нас посадили в товарняк и — на Украину. Первое впечатление от Украины? Хаты, белые хаты… Очень певучий, наивный народ. Тема самостийности в них уже тогда жила, но советская власть ее задавливала. Украина — это три народа. Люди, живущие на ее Западе, Востоке и в центральной части сильно отличаются по своей ментальности.

Война?..

Еще не родился Лев Толстой, который смог бы точно и глубоко описать начало войны. Для меня это так и осталось загадкой. Я в плен попал в первые дни войны. В начале войны фрицы были холеные, сытые и самоуверенные, которые пришли к вонючим и грязным дикарям. Начало войны… Знаешь, большего унижения для нашей страны я не видел. Была какая-то идиотская эйфория, что мы победим за несколько недель.

Когда меня пленили, не было никаких собак. Немец, который сзади меня шел, в правой руке держал хворостину. Потом я не единожды был в самой сердцевине ада, но большего унижения припомнить не могу.

Я в плен попал раненый в голову, с комсомольским билетом в кармане. На всю жизнь запомнилась картина: немцы ведут нас, пленных, а у березы привязан конь, запряженный в повозку, доверху груженую снарядами. Березка, пальба, перепуганная лошадь хрипит — рвется с привязи, снаряды, и ни души. Россия…

Я четыре раза сбегал из плена, Украину прошел босиком вдоль и поперек. Живым остался только благодаря своей звериной интуиции. Она мне всегда говорила: «Сюда иди, а туда не смей». Постучаться в эту хату и обойти стороной другую, точно такую на вид — мне это всегда подсказывала интуиция. Я прошел миллион этих хат и тысячи деревень.

Однажды бреду полуживой: дорога пыльная, жара, от голода еле ноги передвигал, вши меня съедали… Вдруг останавливается легковая черная машина. Притормозила в метрах десяти возле меня, в ней сидят полицаи с винтовками. Я остановился напротив и смотрю на них. В голове одна мысль: «Пусть застрелят». Осточертела такая жизнь, сил нет. Мы смотрели друг на друга минут десять, не меньше, потом они тихо тронулись и поехали прочь. В их глазах было написано: «Застрелить его — будет валяться, вонять тут. В комендатуру тащить — не хочется руки марать и время тратить. Все равно сдохнет…»

Моя некая театральность помогала просить милостыню, я знал, к кому как обратиться. Неделю жил у одной женщины, отлеживался, она меня подкармливала. Потом говорит: «Коля, а ты честный, сам в амбар не заходил». Оказывается, она меня проверяла, ставила соломинку у двери. Если бы я открыл дверь, соломинка бы упала…

Повторюсь, я четыре раза сбегал из плена, ловили, убивали до полусмерти. Понимаешь, был внутренний посыл к свободе. Он был сильнее страха смерти, сильнее физической боли.

Самый страшный плен был — лагерь в районе города Белая Церковь. Вся территория огорожена колючей проволокой на несколько рядов. Так называемые повара были украинцы, кормили хуже свиней. Свеклу вырывали из земли и варили ее вместе с землей, даже не обмывали. Этим и кормили. За малейшую провинность — по 100 палок. Убивали… Били полицаи, особо неистовствовал немец с Поволжья, который ходил в форме советского офицера…

Почему постоянно сбегал из плена? Думаю, виноват театр. Я воспитывался на патриотических спектаклях. «Мятеж», «Город ветров» — герои этих постановок сидели в застенках. Помню, больше месяца сидел в карцере за драку. Драку затеял таковой, как видел ее в спектакле.

После очередного побега меня допрашивал переводчик, который до войны работал в московском цирке жонглером. И тут меня от смерти спас театр. Я стал козырять громкими театральными фамилиями, врать, что я с ними на короткой ноге. Ему эти фамилии были знакомы, и я остался жив.

Вообще людям присуща звериная, совершенно неоправданная жестокость. После очередного побега сидел я в тюрьме украинского городка Таращи. Рядом с тюрьмой жила одинокая старуха-еврейка, ее сын был в Красной армии. Слышу полицаи договариваются вечером идти ее убивать. Оконная решетка моей камеры выходила прямо на ее хатку. Веришь, у меня до сих пор стоит в ушах нечеловеческих крик той терзаемой старухи. Ее убили ради нескольких подушек и стеганого одеяла. Такого было очень много.

Больше всего немцы боялись партизан. Партизаны — это отдельный организм войны. Совершенно бесстрашные, отчаянные до одури. Они были внутри врага и были всегда неожиданны. Почему столько зверства немцы учинили в Беларуси? Там партизаны им давали прикурить как нигде, они за это мстили по-звериному. Кстати, о белорусах. Те, с кем меня сводила военная проза, были людьми с железным, вернее со стальным нутром.

Филиал Освенцима

Я был в филиале Освенцима — так назывался лагерь смерти «Ламсдорф» в Польше. Там человек по сто в день забирали в шахту, вечером в бараки возвращались человек восемь-девять, не больше. Однажды погнали нас делать «прививки». Я понимал, что после этих «прививок» в живых никто не оставался.

Стоит очередь из обреченных, я тоже в этой очереди. Спокойно выхожу из нее и перехожу туда, где уже стояли те, кому эту «прививку» сделали. Никто не обратил на меня внимания. Чудо, благодаря которому я остался живым.

Главное — быть спокойным. Все свои побеги я совершал со спокойным видом. Освенцим освободили советские солдаты, и, когда сегодня, через семьдесят лет после освобождения, начался вокруг этого политический цирк и российского президента не пригласили на торжественные мероприятия, меня это очень ранило. Ранило как гражданина. Никогда не ожидал такого идиотизма.

Из плена меня освободили советские войска. Это было в Австрии. Я понимал, что получу 25 лет лагерей, но бежать даже мысли не было. Внутренне я готов был на эти 25 лет, в душе понимал, что перед Родиной чист. Думал: «Ну посадят — так посадят».

Первый допрос был формальным. Потом мне попался чекист. Нормальный парень, он был немного старше меня, тоже из Москвы. Достает трофейную бутылку коньяка, наливает: «Пей!» Я — кожа да кости — выпиваю этот стакан до дна, он достает сигару и протягивает мне.

Я, опьяневший до безобразия, рассказал ему все, что знал, на все вопросы отвечал как на духу. В таком состоянии врать практически невозможно.

После того допроса меня определили в штаб охранять пленных немцев…

Двойка для Раневской

После войны я, немного окрепнув, полный молодости и нерастраченной мужской силы кинулся с головой в жизнь. Романы, бабы нескончаемые. Может, это и помешало моей театральной жизни. Меня не брали ни в один театр, где была правительственная ложа. Плен в биографии…

Мои оценки людей? Хорошо, давай по пятибалльной системе.

Вера Марецкая? Я ей ставлю тройку.

Помню, после войны наш театр поехал на гастроли в Болгарию. Как нас встречали — словами не передать! За нами подали царский поезд. Банкет закатили просто невообразимый. Сидит болгарский лидер Тодор Живков, рядом с ним Вера Марецкая и Юрий Завадский. Марецкая вдруг обнимает Живкова и говорит: «Тодор, давай выпьем!» Запросто так, по-пролетарски. У охранника болгарского генсека глаза побелели. Она была высокомерна и не уважала людей, которые стояли ниже ее на лестнице жизни.

Показывала всем, что она — хозяйка театра. Даже Любовь Орлова это чувствовала. Любовь Петровна была тоньше и интеллигентней. Орлова могла меня спросить: «Коль, как ты?» У нее брат был расстрелян, и она многое чувствовала и понимала иначе. А для Веры Марецкой многие были просто мусором.

Фаина Раневская?

Я ей поставлю двойку. Она была очень неприятным человеком.

Как-то заболел актер, который был занят в спектакле «Миссис Сэвидж», меня без репетиции срочно вводят в этот спектакль. Естественно, я сыграл не очень хорошо. Потом Раневская говорила в театре, что сына Сэвидж я играл как чекиста. Моя жена Раневской в глаза сказала: «Вы очень хорошая артистка, но как человек — полное говно».

Раневская терпеть не могла главрежа Юрия Завадского, называла его «выросший лилипут», он ей отвечал тем же. После возобновления легендарного спектакля «Шторм», где Раневская блистательно играла Маньку-спекулянтку, эпизода с Манькой в нем уже не оказалось…

Любовь Петровна Орлова?

Хороший человек, я всегда подспудно чувствовал, что ее муж Григорий Александров искусственно делал ей биографию.

Это надо сказать, а это не надо сказать. Знаменитая реприза — дескать, когда Сталин подавал пальто Орловой, он спросил Александрова: «Как вы к ней относитесь? Если будете плохо относиться, мы вас повесим» — была режиссерской придумкой. Сам Сталин подавал пальто. Нужно было произвести впечатление…

Как-то иду по театру, вижу Любовь Петровна плачет. Спрашиваю: «Что случилось?» Орлова с Марецкой играла в очередь спектакль «Миссис Сэвидж». Очередь Любови Петровне играть, она заходит в театральную кассу попросить билеты для знакомого врача, а ей говорят, что сегодня играет Марецкая. Так захотела «хозяйка». Орловой об этом никто даже не сказал…

Любовь Петровна была наивная, как ребенок! Помню, когда она тяжело заболела, ей сделали операцию. Врачи разрезали, посмотрели и зашили. А ее обманули, дали ей чужие камни из желчного пузыря, сказали, что все будет хорошо. А у нее был рак поджелудочной. Она, как ребенок, радовалась и показывала мне этот камень. Говорила: «Коля, посмотри, вот он меня терзал…»

Валентина Серова?

Мы с ней были просто друзья, я бы сказал — одной группы крови.

У Валентины бесконечно трагическая судьба, она мне рассказывала, что купалась в ванне с шампанским, когда была женой Константина Симонова. Они ездили с ним по фронтам. Ее популярность тогда была оглушительная, и их принимали с бесконечным радушием, для них на фронте находили невозможное.

После войны в Киеве мы были на гастролях, Валентина выпила, подперла щеку рукой и а капелла спела «Враги сожгли родную хату». Меня как током пронзило! Никакой Марк Бернес, никакой ансамбль имени Александрова и рядом не стояли рядом с этой русской бабой. Она душу всем вывернула, мужики рыдали…

Однажды меня срочно ввели в спектакль — артист заболел — без репетиций, под привычное: «Коля выручай». Главная роль, сквозные, нескончаемые монологи. В кулисах два суфлера, и я от кулисы к кулисе. Когда закончился спектакль, меня просто трясло.

После спектакля подходит ко мне Серова и говорит: «Поехали ко мне, у меня коньяк есть». Приехали, она достает бутылку коньяка, закуски никакой, кусок хлеба. Несколько часов душевного разговора, надо прощаться. Я выхожу, она стоит напротив меня, пристально и плотоядно смотрим друг на друга. Дальше предполагалось другое… И вдруг из комнаты выходит ее сын. Как он на нее посмотрел! С каким прищуром…Она стала меньше ростом от этого взгляда. Я тут же ушел. Потом я боялся к ней подходить.

Потом Валентина ушла из нашего театра в Малый театр, а оттуда — в Театр киноактера. А там пили все со страшной силой, финал ее известен всем. Бесконечно трагическая жизнь.

Жизнь — как божья милость

Картина «Евдокия»? Скажу так: краски для своего Евдокима я брал в войне и в жизни. Война и жизнь. Я видел людей, очень много переживших. У Евдокима сила внутренняя от потерь и от пережитого. Понимаешь, мне сейчас ничего не страшно, никакие санкции, никакие истерики. Я выживу в любой ситуации. В любой!

Человека я вижу как рентген: по его интонации, по его взгляду, по тому, как он со мной разговаривает, как дышит.

Я сразу понимаю, как он ко мне относится. Я вижу вас насквозь!

Очень любил смотреть программы с Юлией Меньшовой. Интервьюер она блестящий. Мне все равно, кто у нее в гостях. Она мне интересна. Как она реагирует, как волнуется, как переживает.

Секрет моей физической формы? Во-первых, я все время спортом занимался. На лошадях ездил, футбол, теннис постоянно играл.

Я много видел, как люди разваливаются. В театре, какой бы ты ни был гениальный артист, ты должен быть внутренне молодым. Потому что никому не интересен старик, будь ты трижды народный и четырежды заслуженный. Артист должен понимать, что морда у него должна быть всегда хорошая: люди деньги платят, чтобы на нашу морду смотреть. Я никогда не курил. Водку пил. Сейчас уже не могу, только красное вино.

Меня споить практически невозможно, это у меня от отца. Мог напиться, но на ногах всегда держался и мозги полностью никогда не отключались.

Если у тебя нет уже нет внешней привлекательности, внутренняя молодость, внутренняя заряженность должна быть.

Чего мне хочется?

Достойно сойти своими ногами в могилу. Это актуально, когда тебе почти сто лет. А от жизни-заразы еще хочу поставить спектакль как режиссер.

Я очень люблю наблюдать за людьми. Сейчас очень странные и очень сложные люди. Я вот люблю ездить в метро, практически не вижу улыбающихся лиц, все какие- то сосредоточенные, в себе.

Глупеть не хочу.

Давным-давно был у меня роман с одной актрисой, она ученица Завадского, мы друг другу делали в жизни добро. Прошло с той поры очень много лет, вдруг она обо мне вспомнила и позвонила, пригласила в гости. Я ее не узнал: старуха 90-летняя! Говорю: «Наташ, можно тебя на ты называть?» «На ты меня называли только Завадский, Марецкая и Раневская», — чванливо ответила она. Все, она для меня закончилась в эту секунду. Прожившая жизнь, но оставшиеся пустой дурой.

Мне хотелось, чтобы я мог ей просто позвонить и сказать: «Наташ, привет!» — а в ответ услышать: «Коль, привет». Вот это и есть настоящая жизнь. Искренняя и равная.

Мои романы? Тут я грешен! Страсть — это все-таки любовь, пусть временная, но любовь, которая поднимает до возвышенного. У меня был большой роман с Валей Леонтьевой, с Ниной Ивановой, которая играла с Рыбниковым в «Весне на Заречной улице» И это подымает тебя более возвышенно. Это все било током, в хорошем смысле этого слова.

Смерть?

Я ее сейчас уже не боюсь, года два назад боялся страшно. Бойся, не бойся — не убежишь. Боюсь другого — немощи и беспомощности.

Бог?

Есть! Он меня спасал тысячу раз. В плену видел лицо, до сих пор не пойму, то ли это было лицо матери моей, то ли Богородицы. Очнулся, в жутком бараке на полу валяюсь. Решил, что сегодня нужно бежать. Убежал и живым остался. Таких случаев было много.

Недавно летом купался, и у меня в реку выпал слуховой аппарат, вода большая, течение... А мне без него очень сложно. Взмолился я: «Господи, помоги!» — руку на дно опустил и тут же нашел его. А ты говоришь, есть ли Бог на свете? Вся моя жизнь — сплошная божья милость.

ИЗ БИОГРАФИИ

Николай Лебедев родился в Москве в 1921 году. С 1950-го — актер театра имени Моссовета. Снимался в кино, его актерские работы в фильмах «Нормандия — Неман», «Ровесник века», «Евдокия», «Будни уголовного розыска» и другие.

Народный артист России.

Возрастная категория материалов: 18+