Александр Ярошенко

Урманов по случаю

Откровенный монолог заведующего кафедрой литературы Благовещенского педуниверситета профессора Александра Урманова о главном и интересном, о жизни.

Признательно о маме, деревенском детстве, ершистом студенчестве, мире Валентина Распутина и планете Александра Солженицына.

Откровенно о русском слове, пробелах образования, журналистике и ненормативной лексике.

Новогеоргиевка как центр мироздания

Писать и читать я научился, когда пошел в первый класс. До этого не знал ни одной буквы. Моя мама считала, что до школы меня не нужно учить чтению и письму. Но она мне много читала вслух. Я очень любил слушать, как мама мне читает. Хорошо это помню…

Когда пошел в школу, то вскоре заболел. Болел месяца два с половиной. Вернувшись в класс, увидел, что многие мои одноклассники уже читали.

Я мучился, что они читают, а я не умею. Но потом что-то в моей голове сомкнулось или, наоборот, разомкнулось, и я быстро понял, как из букв нужно складывать слова, а из слов предложения.

Родился в селе Новогеоргиевка Шимановского района. А жили мы и в селе Саскаль, на родине моей бабушки, и в Благовещенске жили.

Но центр моего мира — это Новогеоргиевка. Я там родился, там похоронены мой отец и моя бабушка. Меня туда тянет… Когда приезжаю в Новогеоргиевку, всегда чувствую, что приехал на Родину. Туда, где меня любили и любят. Где меня всегда ждут. У меня там живут мама и сестра. Поэтому я там стараюсь бывать почаще…

Мама моя работала учителем-словесником, она выпускница Благовещенского пединститута. Папа был сельским механизатором.

Я много читал в детстве, любил сказки, приключенческую литературу. Позже увлекся книгами о войне. Повзрослев, стал с упоением читать классиков, философскую литературу.

Каким был ребенком? Разным! Послушным, задиристым, упрямым, мягким и романтичным. Это все про меня. В большей степени я был правильным ребенком, совершающим правильные поступки.

«В институте учился неровно…»

Почему выбрал филфак?

Интерес к книге и к слову я получил с молоком матери. Мама учитель русского языка и литературы, а потому книга в доме была самой почетной вещью.

Мама мне говорила: «Саша, ты же видишь, что я тетрадки проверяю до глубокой ночи. Ты видишь, какая непростая у учителя работа, может, ты попробуешь найти себе иную судьбу…»

Я хотел поступать в военное училище, мечтал быть военным летчиком. Я интересовался летными училищами, собирал о них информацию. Но медицинская комиссия меня забраковала. Мое плохое зрение позволяло поступать только в военно-политическое училище, но я туда не захотел.

Поэтому иного варианта у меня не было. Филфак пединститута.

Я по своей натуре ершистый! Если меня пытаются заставить силой, если на меня пытаются давить, сразу выпускаю иглы. Идет внутренне неприятие и сопротивление. И меня уже не заставить, не развернуть и не повернуть.

В институте я учился неровно. Понимаете, я такой человек, что душу положить могу только за то, что люблю.

Если я видел, что преподаватель любит свой предмет и меня любит как студента, готов был все сделать, чтобы знать этот предмет в совершенстве.

А были предметы, которые я не любил. Здесь также все начиналось от преподавателя.

Помню, когда сдавал госкзамен по литературе, строгую комиссию впечатлили мой ответ и, видимо, какие-то мои другие успехи. Меня привели в деканат, к нашему замечательному декану, где объявили, что хотят меня взять на кафедру, но пока нет мест. Посоветовали отправляться в школу учителем: «А мы за тобой последим и, как освободится место, пригласим работать на кафедру». При этих словах декан достал папку приказов и строго ею потряс. Там было все нажитое студентом Урмановым за пять лет учебы…

Декан говорил, что я бываю неуступчивым, совершал разные поступки. Но умный…

«Мы тебя возьмем, а ты держи себя в руках...» — сказали мне тогда в деканате.

Цивилизация Распутина и мир Солженицына

Кандидатскую диссертацию я защищал по прозе Валентина Распутина. Он мне был интересен тем, что не занимался официозом жизни, а был обращен к душам людей из народа. А эти люди были мне всегда близки.

Мне было интересно, что Распутин в своих образах и произведениях пытался сохранить русскую цивилизацию, которая ему была дорога. Она и мне близка. В его героинях я видел свою бабушку, своих родственников. Людей, с которыми я вырос и с которыми много общался.

Постижение мира, выписанного Валентином Распутиным, мне было близко. Он писатель из Сибири, мне это тоже близко. Писателю из провинции выбиться в классики очень сложно. Вот всем этим Валентин Григорьевич и был мне интересен.

Сегодня деревня есть, но люди там уже живут другие и с иной системой ценностей.

Сегодня деревенская проза уходит из литературы. Эта цивилизация исчезла. Она, как Атлантида, канула в Лету вместе со своими героями.

Уходит целый мир, который родил нас. Который передал нам свой язык и свою психологию. Сегодня деревня есть, но люди там уже живут другие и с иной системой ценностей. Мироощущение и мирочувствие сегодня уже иное в деревне.

Получается, что вроде внешне все так, как и прежде: петухи поют и коровы мычат — а жизнь у людей уже иная.

Я вернулся в Благовещенск в 1986 году, занимался творчеством Валентина Распутина. Но для меня важно выходить на какие-то новые рубежи. В одной и той же колее мне находиться скучно.

…На дворе было время, когда раскрывалось творчество Солженицына. Я им был увлечен и свою докторскую диссертацию уже защищал по творчеству Александра Исаевича.

Еще ребенком я прочитал «Один день Ивана Денисовича». Помню, что в нашей домашней библиотеке был журнал «Роман-газета» с этой повестью. Помню, что журнал был сильно затерт. Его часто передавали из рук в руки.

Повесть меня потрясла. Я там впервые прочитал слово «падла», например. В нашей семье таких слов не слышали. Потрясло в прочитанном, что к человеку можно было обращаться как к презренной скотине.

Язык Солженицына не затертый, не шаблонный, ни на кого не похожий.

Урмановым стал по случаю…

Хранителем памяти у нас была бабушка. За перегородкой стояла кровать, а рядом сундук. Бабушка сидела на кровати, я на сундуке, и она мне рассказывала свою жизнь.

Ее судьба была очень драматическая и даже трагическая. Она много помнила и излагала мне не в том виде, как преподносили в школе. Меня это поражало.

Они жили в селе Саскаль Шимановского района. У них был большой дом, семья большая, и коров было больше, чем у других. Их за это и раскулачили. И сослали куда-то под Тайшет.

Вернулась из ссылки, муж умер. Она второй раз вышла замуж за Ивана Ивановича Фомина. Родился мой отец, он должен быть Фоминым. Но из-за нашей истории, которая ломает людей через колено, его записали Урмановым.

Ее второго мужа расстреляли сразу после рождения моего отца. Поэтому новорожденного она записала на свою фамилию и дала ему отчество уже умершего первого мужа. Вот такая история… Вот так и стал я Урмановым…

Поэтому творчество Александра Исаевича Солженицына мне было изначально близко. Его идея сбережения народа. Что может быть лучше, чем сбережение народа?

Раскаяние и самоограничение как важнейшая категория национальной жизни. Жить не по лжи. Все эти его постулаты очень близки моему сердцу.

Его литературное наследие просто грандиозно.

У меня вышло четыре книги по творчеству Солженицына. Главная из них — «Художественное мироздание Солженицына». Это даже не мир, это самое настоящие гигантское мироздание, в котором бараки, лагеря, Россия колхозная и Россия революционная. Это целая вселенная, населенная огромным множеством людей.

У меня есть дело, которое мне приносит столько радости, которую мне не принесет ни одна должность, ни одно кресло.

Мое постижение, мое открытие мира шло и через книги Александра Солженицына. Они давали направления и вектор для размышления.

«Красное колесо» — это гигантское произведение Солженицына. Десять томов. Я его перечитывал несколько раз и еще хочу перечитывать. Это очень глобальная вещь, в основе которой — правдивость, которая выходит на болевые точки общества.

Самое трудное решение моей жизни?

Оно и трудное, и простое одновременно.

Я учился в Москве в докторантуре. В это время в Благовещенском педуниверситете произошла смена ректоров. Новый ректор мне звонит и предлагает должность проректора. Дает два дня на раздумье и ждет от меня положительного ответа.

Я вспомнил совет Александра Исаевича Солженицына, который в таких ситуациях брал лист бумаги, делил его на две части. Слева писал все доводы за, справа все доводы против.

Доводов за у меня было два или три. Не больше. А доводов против была целая страница. Поэтому я очень легко принял решение не идти в проректоры. И ни одной минуты не жалел о принятом решении.

Жертвенное самоубийство…

Случился юбилей кафедры литературы, 70 лет. Мы собрались и стали обсуждать, чем бы таким интересным еще заняться. Пригласили основателя амурского литературного краеведения Анатолия Васильевича Лосева, это был как раз последний год его жизни. Хорошо общались с коллегами. Помню, в перерыве ко мне подошел Василий Михайлович Ступников, бывший ректор нашего университета, и говорит мне: «Александр Васильевич, а что если вы будете издавать литературный альманах?..» Помню, что я ему тогда ответил, что мне хочется заниматься наукой.

Но эта мысль запала в душу. Прошло время, мысль стала жить своей жизнью и не давать мне покоя. Стали издавать альманах, краеведческая тема вышла на первый план. Создали музей литературного краеведения, назвали его именем Лосева.

Начали проводить конференции, стали с коллегами работать над энциклопедией литературной жизни Приамурья. Темы разобрали, мне достался XIX век. Стал работать. Образно говоря, на меня ото всюду стало смотреть имя Федора Чудакова. Он был почти во всех источниках. Я до этого и не знал, кто такой был Чудаков. А тут смотрю, человек колоссального таланта. Лирик, сатирик, журналист! А какой прозаик! У него есть вещи, сопоставимые с уровнем Бунина и Куприна. Я понял, что будет настоящим преступлением, если не открою имя Чудакова.

Его личность, его творчество меня безмерно увлекло. Здесь, на амурской земле, жил человек фантастического таланта!

У него трагическая судьба, он прожил всего 30 лет. И ушел из жизни добровольно вместе с женой. Не оставили они и своего маленького ребенка…

Улицы нашего города были залиты кровью, и с обеих сторон конфликта были убиты примерно четыреста человек.

Оправдал ли я его? Этот вопрос передо мной стоял, но быстро закрылся для меня. Я погрузился ту эпоху, мне захотелось посмотреть на ту ситуацию глазами современников Чудакова.

Федор Чудаков был эсер, революционер, сотрудничал с социал-демократами. Они хотели сокрушить монархию, искренне считали, что самодержавие очень порочно. Он считал, что идеалы социализма — это идеалы благородства, правды, чистоты и справедливости.

И вдруг оказалось, что его союзники, с которым он бился с самодержавием, из-за которого он оказался в Сибири, здесь, в Благовещенске, предали эти идеалы.

Когда в Благовещенске начались кровавые события подавления гамовского мятежа, а это конец февраля-начало марта 1918 года, улицы нашего города были залиты кровью и с обеих сторон конфликта были убиты примерно четыреста человек.

Он увидел, что именем революции, именем социализма совершаются грабежи и творится беззаконие, понял, что это начало страшной и кровавой усобицы, которую ему не остановить. Его слово уже ни на кого не действовало.

Варвара, его жена, тоже разделяла его идеи. Она вместе с ним подписала предсмертные записки. Супруга была его абсолютным единомышленником, и они вместе приняли решение взойти на голгофу.

Пожертвовать собой и самым дорогим — своим ребенком, чтобы попытаться остановить этот кровавый ад. Повторюсь, его главное оружие — слово — уже не действовало.

Они думали, что их смерти станут потрясением, которое остановит происходящую кровавую вакханалию. Это было их самопожертвование.

Чудаковы пытались своей смертью и смертью своего ребенка спасти чужие жизни. В его предсмертной записке так и написано: «Прощайте! Уходим от вас чистыми и честными… На наших руках нет крови…»

Почему я пришел к такому выводу? Когда я погрузился периодику того времени, то понял, что современники не оставили ему ни одного упрека.

Никто не назвал его убийцей или самоубийцей. Его называли жертвой! Самой невинной жертвой с чистой душой. Современники писали, что он был чист и его поступок — это попытка остановить происходящее.

Вскоре после их страшной смерти люди стали собирать деньги на памятник и собрали большую сумму. Собирали целыми коллективами. Люди хотели создать стипендию имени Чудакова.

Их не осудила даже церковь! Похороны Чудаковых состоялись по православному чину. О чем осталась запись. Похоронили их вместе на Вознесенском кладбище Благовещенска, их хоронили как жертв.

Редакторов сажали в тюрьму

Какая была журналистика в дореволюционном Приамурье? Все было неровно…

Если брать период с 1895 года, когда начала выходить первая газета, «Амурская газета», на первых порах она была никакая. Сплошные перепечатки. Больше напоминала самодеятельность, чем настоящую газету.

Журналистика в Приамурье началась в годы первой русской революции, когда начало выходить много газет. Их закрывали, душили штрафами, редакторов садили в тюрьму.

Как свободно люди писали о чиновниках, генерал-губернаторах, о жизни и нравах. Тогда не было социальных сетей, все теневые и парадные стороны жизни отражались в прессе.

Это уже была настоящая журналистика. Была цензура, через которую пробивалось свобода слова, за которое люди подвергались всевозможным преследованиям.

Они проламывали стены несвободы. В газетах того времени много интересного, яркого и настоящего.

Когда я погрузился в периодику того времени, то увидел, какая интересная была жизнь! Как свободно люди писали о чиновниках, генерал-губернаторах, о жизни и нравах. Тогда не было социальных сетей, все теневые и парадные стороны жизни отражались в прессе. По газетам того времени можно реконструировать жизнь.

Было много талантливых репортеров, ярчайшей звездой среди них был, бесспорно, Федор Чудаков. Его, кстати, в некрологах называли жемчужиной всей Сибири.

Про студентов и образование

Сегодняшний студент более рациональный. Когда мы учились, мы не ощущали того, что нам самим надо находить место под солнцем и как-то выживать. Тогда на дворе жизни был социализм и все шло по накатанной.

Сегодня реалии иные. Студенты более незащищены, они эмоционально подвержены воздействию. Они острее воспринимают слово, их гораздо легче обидеть, чем студентов прежних лет.

Студенты ранимы, тянутся к свету, многим мешают сегодняшние недостатки среднего образования.

Сегодня студент приходит в вуз, имея серьезные пробелы в самых элементарных вещах. То, что для нас казалось обычным, для них часто непонятно. Приходится порой объяснять значение некоторых слов. Не говорю уже про имена и даты.

Студенты ранимы, тянутся к свету, многим мешают сегодняшние недостатки среднего образования.

Они историю изучают через историю русской литературы. Чего ни коснись, они не знают. Часто удивляюсь, как и чему их учили в школе.

Я их люблю! Мне нравится наблюдать, как они меняются, как они познают и открывают литературу и мир. А я через них постигаю какие-то особенности современной жизни.

Мама — родной человек!

Моей маме далеко за восемьдесят. Она легко может сделать мне замечание, сказать, чтобы ложился раньше спать, больше следил за здоровьем.

Мама — родной человек! Она сохранила интерес к жизни, интерес к литературе! Таких читателей, как мама, я знаю очень мало. Книги для нее остались самым любимым занятием. Хоть и зрение слабеет, но читает мама много. Она разгадывает кроссворды, читает газеты, ей до сих пор необыкновенно интересно все, что происходит в жизни.

Я звоню ей по несколько раз в день. Мама тоже может мне звонить, но часто переживает, что вдруг у меня занятия, а она отвлечет своим звонком. Часа два-три не позвоню, мама начинает переживать, а не случилось ли что со мной. Вот такая у нас связь…

Я ей благодарен за то, что она никогда меня ни к чему не принуждала. Она не подавила во мне стремление к свободе. Не помню, чтобы мама меня наказывала или как-то на меня давила.

Она могла сказать: «Саша, это не хорошо...» Или: «А здесь ты поступил неправильно...» Всегда объясняла, почему нехорошо и почему неправильно.

Ведь самое важное, когда обращаются к душе и сердцу, а не бьют по кумполу.

Отец… Он рос без отца и особого догляда. Но вырос человеком очень правильным. Был очень трудолюбив. Я немного видел в жизни людей, которые трудились так страстно и самозабвенно, как мой отец.

Меня всегда поражала жизнестойкость моих родителей. Вера в то, что все обязательно исправится и будет хорошо.

БЛИЦ-ВОПРОСЫ

— Что для вас истинное несчастье?

— Болезнь и смерть близких и дорогих мне людей.

— С кем из писателей вы хотели бы пообедать?

— С Достоевским и с Гоголем.

— Вы допускаете ошибки при письме?

— Наверное, бывают… Но вообще-то я научился грамотно писать и грамотно формулировать свои мысли благодаря прочитанным книгам.

— Вы употребляете ненормативную лексику?

— Провокационный вопрос. Как русский человек, в сердцах могу сказать. Могу…

— Если доведется встретиться с Господом Богом, что вы ему скажите?

— (Вздыхает.) Прости меня…

СПРАВКА АП

Александр Васильевич Урманов родился в 1957 году. Доктор филологических наук, профессор.

Автор более чем 200 научных работ, хорошо известных в России и за рубежом, участник международных форумов, автор и редактор уникальной «Энциклопедии литературной жизни Приамурья XIX—XXI вв.», главный редактор литературного альманаха «Амур».

Профессор Урманов — создатель собственной научной школы по изучению литературного наследия Александра Исаевича Солженицына и центра по изучению литературы и культуры Приамурья.

Возрастная категория материалов: 18+