Александр Ярошенко

«Есть только миг»

Мы с ним встретились у него в загородном доме, до которого меня по телефону вела Валентина Талызина. Давняя подруга актера Олега Анофриева. Тот разговор из 2016-го — о жизни — начался со смерти, хозяин показал мне свой могильный камень, серый валун, на боку которого была выбита пронзительная строчка «Есть только миг…». Камень грелся на солнце на задворках большого двора.

«Дату смерти допишут, и будет порядок», — буднично сказал он. Тот наш разговор был одним из самых трудных и самых честных в моей журналистской судьбе. Мужицкий такой монолог о жизни. Честный, как исповедь в сельской церковке.

Усталый хозяин уютного дома напоследок выдохнул: «Всё, я устал. Я тебе отдал всё… Иди. У меня нет даже сил довезти тебя до автобусной остановки» Пожав руку, я тихо прикрыл высокие ворота его дома. Помню, что в чистом августовском небе волновались ласточки. Они первыми собирались в далекий путь.

Махорка бытия

— Мне 86 лет: у меня шесть шунтов на сердце, и один искусственный клапан там стоит, но, правда, подтекает. Пью кучу лекарств, для поддержки жизни и разжижения крови, но живу же! Голова всё еще соображает. В общем, удивительное дело.

Когда начинаю вспоминать детство, то оно у меня складывается из отдельных кадров, которые как бы вырваны из разных фильмов. То вижу себя Тимуром с его командой, то хулиганом Мишкой Квакиным, воровавшим яблоки из чужих садов. Мы умудрялись воровать даже клубнику из моего садка, и она нам казалась вкуснее.

Детство — это счастье! Какая разница — война или не война? Мы и в войне находили прелести и радости. Ну кто еще может похвалиться тем, что пулял из трехкалиберных гильз, воткнув в них патроны от винтовки-трехлинейки?

А мы палили! И нам это казалось счастьем.

Считаю, что назидание — это ерунда, мы росли на другой жанровой махорке, где было много мата и непотребного. Мы должны же были вырасти хулиганами, но большинство из нас оказалось людьми. Так что дело не в воспитании.

Как совместилась махорка моего матерного детства с искусством, в котором я пробыл большую часть жизни? Только благодаря природе! Ей, матушке! Понимаешь, никогда не научишь дурака быть умным. Ни-ко-гда…

Актерство — это ремесло, я вообще не считаю это профессией. Артист — это артистизм во всем. В словах, очень часто в поступках, в эстетических и этических оценках. Артист, которого часто ассоциируют с личностью сыгранных им героев, на самом деле никакого отношения к ним не имеет. Ну ни малейшего…

Я, надравшись пива, спал практически на всех лекциях Школы-студии МХАТа, поэтому всё, что меня есть, — всё исключительно от природы. Чуть–чуть еще от родителей и от школы.

Я пропил все студенческие годы, просто я был готовенький от природы эстрадный артист.

Меня же с трудом взяли в студию учиться — такие, как я, там были не нужны. Я прочитал монолог деда Щукаря, они ржали как лошади в поле и меня приняли.

Русский слог

— Все стихи, которые я написал в своей жизни, они все случились благодаря таланту поэта Александра Твардовского. «Виной» всему его гениальный разговорный русский слог. Что может быть лучше для русского сердца? Да ничего! Изыски не нужны. Вернее, они необходимы, но крайне редко.

Немногим я могу публично гордиться, но кое-что есть. Не стыдно за роль Василия Тёркина, которую я сыграл в Театре имени Моссовета. До меня эту роль играл Борька Новиков, у него был фантастический успех. Потом он разругался до точки невозврата с режиссером Завадским. Стали искать замену, нашли меня.

Ты возьми газеты за 1962 год, они все, от «Вечерки» до «Правды», взахлеб писали об этой работе. Писали просто восторженнейшие рецензии. Успех был в том, что я не играл хохмача, а показывал трагедию русского человека. Обыкновенного русского мужика. Это всё благодаря сути подхода к жизни и к искусству, полученному от Олега Ефремова.

Ищи там, где боль человеческая. Правду найдешь только там, где жизни в глаза смотришь. По-другому правду найти практически невозможно.

Были в той работе сцены, когда слезы тут же выходили на первый план. Я всё это знал — и по своему военному детству, и по своим старшим братьям, один их которых погиб на фронте.

Успех — это тайна

— Вообще, если уж совсем глубоко копать, то код успеха — это неразгаданная тайна. В каждом успехе очень многое должно сходиться.

Я Эльдара Рязанова знал еще с той поры, когда воровал клубнику на участке. Эльдар был очень упрямым человеком, а успех ловится тогда, когда упрямый человек набредает на тот золотой ключик, который прячется за волшебной дверкой.

Буратино носом проткнул волшебную дверку, а Эльдар Рязанов проткнул ее счастливым перстом судьбы и упертостью — так же, как и Лёнька Гайдай. Лёнька был плохой артист, но режиссер из него случился замечательный. Ходы нашел, удачно обыграл эффект замедленной съемки.

Очень важен талантливый автор сценария, и еще нужны хороший композитор и поэт. Без этих составных частей успеха не будет.

Я, человек, который не имеет никакого музыкального образования, написал два мюзикла, и песни написал. Но не удержал эту планку только по одной причине, что не захотел получать музыкальное образование.

Как поступают разумные люди? Как поступил, например, Владимир Шаинский. Он был взрослым человеком, писал неплохие песенки, но быстро понял, что без образования не пройдешь.

Мы с ним как-то на худсовете сдавали свои песни: я — «Колыбельную» а он какую-то неплохую песенку про весну. Но она была не песня образованного музыканта. «Ах, лето, лето, лето, где ты будешь весной?» Очень милая, но не шлягер.

Потом Шаинский поехал в Баку и там закончил консерваторию. Тогда он был в состоянии такой физики, что его железы давали ему ряд мотивов, которые выстреливали. А знания профессионального музыканта помогли ему выдавать перлы на трех аккордах. «Я играю на гармошке у прохожих на виду». Скажите, где там музыка? Но вся страна поет! От Бреста до Анадыря. Таланту надо помогать образованием, а я этого не сделал. Потому что лень, потому что Илья Обломов мой родной брат.

Как у меня случилась «русская народная песня» «Какая Марья без Ивана?»

Это всё виноват Пушкин. У него есть замечательная строчка: «И гений, парадоксов друг». Это когда ты строишь свои понятия и образы на парадоксах и на противопоставлениях. Или, наоборот, на несовместимом совмещении — тогда будет успех. «Какая песня без баяна» — это тот самый случай, когда птица счастья ловится одной строчкой. Всё остальное уже подрифмовка. У меня родилась первая строчка: «Какая Марья без Ивана, какая песня без баяна?». Всё остальное уже подгон поэта. Но страна эту песню полюбила и поет. У меня есть еще похожая удача — это строчка «На белых клавишах — надежда, на черных клавишах — беда…» Написав ее, я понял: всё, песня есть..! Можно сказать лучше, но трудно! Всё остальное вторично и крутится вокруг этой строчки.

Людка Зыкина

— Я, когда написал «Марью без Ивана», тут же позвонил Людке Зыкиной, я ее знал еще когда она была в третьем ряду Воронежского хора. Трубку берет какой-то мужичонка, представляется ее секретарем и спрашивает: «А что вы хотели?»

«Люду позови», — говорю я ему. Он нехотя приглашает ее к телефону, Она говорит: «Олег, здравствуйте!» А до этого мы всегда были на «ты» с ней. Я так слегка оторопел от этого холодноватого «вы», но с полными легкими радости стал ей рассказывать и напевать в трубку песню про то, какая ж Марья без Ивана.

Говорю: «Людка, это же хит будет!» Она, видимо, к этому времени почувствовала себя настоящей звездой, бриллиантов-то уже в Якутии подкупила. И так вежливо-вежливо говорит мне: «Олег, вы пришлите ноты и текст моему помощнику».

Я в ту же секунду послал ее на три буквы и положил трубку. Терпеть не могу чванства! Я ж тебе без секретаря звоню, чего ты меня футболишь?!

Потом Шура Стрельченко эту песню гениально спела. Пусть про меня скажут, что я полное г…, но я никогда и никому не позволю себя притаптывать. В результате Людка потеряла хорошую песню, но локти навряд ли кусала по этому поводу. У нее смысл жизни был в другом, там были другие дела, бриллианты из Мирного были важней.

У Зыкиной было редчайшее умение быть любимой у власти и у народа. Это умение! Редчайшее умение баланс чувствовать. Из этой же породы Иосиф Кобзон, но Людка была женщина, и у нее эта канва была тоньше. Умение себя самоутверждать — это чисто актерские дела.

«Любовь замешана на вранье…»

— Мой самый большой грех — гордыня и тщеславие. Это, увы, удел большинства творческих и самодостаточных личностей.

Я уже несколько дней не разговариваю со своим соседом-миллионером. Он богатый человек, хороший мужик, помогал мне мои книжки издавать. Но у него есть одно недалекое качество, которое я прощаю из-за его отношения ко мне. Он любит мной хвалиться. Причем так примитивно: может позвонить из какого-то ресторана, и так, бахвалясь, в телефон: «Олег Андреевич, я щас передам трубочку своим друзьям, поздоровайтесь с ними...»

Я пару–тройку раз это вытерпел. А неделю назад он звонит и приглашает меня на день рождения своей жены, она у него хорошая баба. Я согласился, написал искреннее поздравление в стихах. Он еще раз перезвонил и говорит, что в такое-то время за мной приедет шофер прямо к калитке. Рыбку половим и хорошо посидим.

Хорошо, договорились. Наступает назначенное время, Олег Андреевич помыт, побрит и со стихами в руках ждет машину. Никого нет. Жду час — никого нет. Я разворачиваюсь и ухожу в дом и начинаю заниматься своими делами. Часа через четыре смотрю в телефон, там девятнадцать звонков от соседа, пропущенных. Потом он приезжает ко мне пьяный. Я своей жене сказал, что плохо себя чувствую и не вышел к нему.

Я никогда не позволяю с собой поступать как попало. Никогда и никому.

Если у него мозги есть — он всё поймет и извинится. Нет?! Ну на нет и суда нет. Будем жить дальше.

Понимаешь, не всякий актер любит нравиться, есть артисты, которые терпеть не могут жеманства и восхищения собой. Я из этой породы, никогда терпеть не мог, чтобы меня нахваливали. Исходной точкой этого нетерпения было то, что это всё замешано на вранье.

Мы вас любим! Да вранье это всё. Никто не любит, через пятнадцать минут вы меня затопчете ногами. Будете топтать меня и плясать на мне, если я вам чем-то не угожу.

Случай вспомнился. Кремль. После очередного приема мы поднимаемся с Олегом Ефремовым по лестнице на банкет. Олег уже был очень болен, и каждый шаг ему давался неимоверным трудом: шаг сделает, остановится, тяжело дышит…

По той же лестнице идет стайка актеров из «Современника» во главе с Галькой Волчек. Они сами по себе, он сам по себе…

Может быть такое?! А это было всё на моих глазах. А вы мне про любовь говорите…

Мы присели с Ефремовым, вижу страшное одиночество вокруг него. Густое такое, удушающее. Сидим, смотрим друг на друга, и он с трудом так говорит: «А все-таки ничего не было лучше, чем время, когда мы работали в детском театре».

Сколько у него после этого было счастья, везенья, успеха. А перед чертой помнится молодость. Время, когда было здоровье и жизнь казалась длиннее Волги.

Банкеты кремлевские

— Про Кремль еще продолжу. Был период в моей жизни, когда я из Кремля не вылезал: на исходе ельцинского времени меня там сильно залюбили, многие из кремлевских клерков оказались моими поклонниками. Стали приглашать, я несколько раз сходил, потом стал отказываться. От Кремля быстро устаешь. Банкет как банкет, достаточно жадный, тогда Пал Палыч Бородин не давал особо разгуляться, официанты такие же, как и везде…

Как-то пришел, а клерки мне говорят: туда нельзя, сюда нельзя. Говорю, да идите вы куда подальше, не я же к вам пришел, а вы меня позвали. Я еще тот хулиган со Смоленской площади….

Один из кремлевских обитателей меня спрашивает: «А почему вы заслуженный артист России? Вам давно надо быть народным». «Ты меня спрашиваешь?» — отвечаю я ему. У тебя же в руках бланки, штампы и факсимиле подписей.

Ну дали мне потом народного, а что мне это? Легче не стало, потому что знаю, какие руки под каким сукном возились. Когда не знаешь всего этого, то легче.

А потом звонят: дескать, милый, звание отрабатывать надо, у нас тут один юбилей — вы должны на нем присутствовать. И спеть «Есть только миг». А я слово «должен» на дух не выношу. Что значит: я должен? И главное, кому?

Сомнения жизни

— Доказал ли я себе, что я не эстрадный артист? Вот тут начинается трагедия моей жизни. Если быть точным, это не трагедия, а большие сомнения и смятения моей жизни, которые валятся в одну кучу. Сюда попадают и вера, и отсутствие образования. Честно скажу, я очень боюсь разоблачения. А вдруг меня разоблачат, что я пустышка, что я мало знаю стихотворений Бродского и Анны Ахматовой? Я действительно дилетант в очень многих вещах.

Один журналист из провинции много лет назад ляпнул про меня: «мудрый простак». Это выражение так прилипло ко мне, потом годами все газеты эту ерунду перепечатывали. Я может и мудрый, но не простак…

Кто для меня артисты с большой буквы? Кеша Смоктуновский, Колька Гриценко, Олег Табаков. С десяток набрать могу. Смоктуновского, видишь, назвал первым, но я его в жизни не любил. Не любил за его манерность, но он доказал, что он гений. А ты, Анофриев, рядом с ним эстрадная крякалка, сиди глубоко в ж… и помалкивай.

У нас с ним была встреча на аэродроме, он сидел в рубашке, с крестом на груди. Увидел меня и говорит: «О, наш весельчак». Я после этих слов подумал: тебе сразу по роже дать, или подождать? Вот мой штрих самомнения.

Но жизнь доказала, что Смоктуновский стал гением, а я нет.

Вступает в силу понятие, которое вам не дано знать. До нашего поколения гремели артисты масштаба Нины Дорды и Капы Лазаренко. Это была иная вокальная и человеческая культура. Это было чуть другое поколение — они пели. А потом пришли Майя Кристалинская, Олег Анофриев, Владимир Трошин — мы уже стали исполнять. Мы были представители актерского пения с очень образной манерой исполнения.

Трошин в нашем ряду стоит особняком, он больше всех размышлял. Майя Кристалинская — ярчайший представитель размышлительной манеры исполнения. Голос трехкопеечный и симпатичный, но души и веры в ее душу — бездна. На это время пришелся расцвет авторской песни.

Алла Пугачева? Это отдельная строчка. Это певица эпохи. Вообще из всей нашей актерской когорты я самую большую оценку поставлю Фаине Раневской. Какая там пятерка?! Больше! Она личность, а личность не меряется единицами. Дело в том, что если Раневская читает вслух даже телефонную книгу — это уже шедевр. О чем она говорит — никому не интересно, главное, что она при этом думает и как читает.

Еще одна сторона творчества: никогда не пиши того, чего не знаешь. Вот мне Валька Талызина сказала, что ты из Благовещенска, она мне этой фразой засадила ежа под кожу. Я тут же сел писать стихотворение про Благовещенск — написал, что этот город находится в Сибири, а оказалось, что он на Дальнем Востоке. Получилось мимо. Хочешь сам себя догнать? Никогда не догонишь…

Кстати, Валька Талызина — это замечательный фонтан. Она говорила, что я в ней никогда не видел женщину? Врёт! Я был просто не в ее вкусе, я очень даже на нее поглядывал, у нее фигурка была как песочные часы. Но ей навились мужики другого типа. Такие солдафоны, гренадерских размеров. Поэтому Валька осталась друганом. Но настоящим. Она ходила за меня просить во все райкомы и исполкомы. Я месяц в запое — Валька идет и просит. Многие в сторону обкомов тогда и смотреть боялись, а Валя шла и просила. И ее часто слышали. Как это можно забыть?

Солдат и балерина

— Одна из моих книжек называется «Солдат и балерина» — это две ипостаси моей души. Природа таланта ранима, как душа девственницы. Талант без кожи. Ткнул и сразу боль. Уйдет это — пропадет наив и свежесть.

В жизни же теней много. Как-то смотрю, по телевидению идет хорошая программа, думаю, ну почему меня туда не приглашают? Я бы почитал там свои стихи. Проходит время, и мне звонят с этой программы и приглашают. Я, будучи, прожженным циником и конченым скептиком, забывая про всё, как малиновка начинаю готовиться к этой программе.

Прихожу туда, заставляю их ставить рояль — никогда они его никому не ставили. Пою свои романсы, читаю стихи, мне хлопают зрители. Вдруг вижу, что одна баба на третьем ряду заснула. Может ли быть большее оскорбление для артиста? Я ей предлагаю пойти поспать, а она мне честно отвечает: что вы думаете, легко третью передачу слушать и хлопать? Вот когда нужен матерный язык. Вот и вся философия этой хорошей, душевной программы. В жизни такого много. Очень много.

«Нельзя жить на первом этаже…»

— С возрастом в человеке проясняются понятия. Если мы в начале жизни часто говорим «жлоб», то я сейчас, к примеру, это слово говорю всё реже и реже. Боюсь судить уже. Жизнь научила.

Нельзя всю жизнь прожить на первом этаже. Подниматься надо. Это трудно, но надо. Самое трудное — давить в себе завистника. Могу позавидовать счастью, но светло так. Вот у меня долго парня в роду не было, и я завидовал всем рожденным сынам, внукам и правнукам. А как родился правнук, так я сразу и успокоился.

Беда, что независимость часто используется во грех. У человека есть возможность воровать большие деньги. Он их ворует, в завершение этого воровства идет благоденствие. Уезжают в другую страну и живут, блюют бриллиантами, — в человеке же дна нету.

Вот я всю жизнь боялся богатства, которое я не заработал. Когда на телевидении в программе у Леонида Якубовича я выиграл 100 000 американских долларов — я испугался. Мой внутренний сторожок сразу сказал, что боязно это.

Вот ты меня спрашиваешь про друга. Я эти 100 000 долларов отдал одному другу в пользование под определенные проценты. Прошло двадцать лет, а он из месяца в месяц день в день привозит мне эти проценты. Чего только не было — но именно в назначенное число деньги у меня в руках. Это что — дружба или больше? Доллар подскочил, и он стал платить в два раза больше. При этом у него ни мускул на лице не дрогнул. Двадцать лет подряд, день в день и копейка в копейку. Только на основании договоренности.

Так не бывает у большинства родных людей…

Мы с женой всё нажитое завещали внучке своей. Обидно ли от этого завещания другим родственникам? Не знаю. Это уже не наш вопрос.

У меня еще есть дочь и внучка, которые живут отдельно, и я о той внучке мало что знаю, так же, как и о ее дочке, своей правнучке. Милый чужой человечек. А есть вторая внучка с замечательным правнуком, которые для нас родные сердца. Вот ей мы всё и подписали.

Такова наша воля, и какое мне дело до других обид. Хотя не мною замечено, что материальное благополучие делает человека добрее.

Мужская логика

— Мы с женой 65 лет вместе, секрет тут один — это взаимный компромисс. Для меня существует одно табу. Это ее измены — ее, а не мои… Это обычная мужская логика.

Она у меня просто очень умная. Она прекрасно понимает, что я на стороне походил-походил, а пришел к ней. Так что всё сохранилось благодаря мозгам моей жены.

Бабы ушли — спасибо климаксу! А вот водки боюсь. Говорю тебе как есть, играть-то уже поздно. Я и сейчас боюсь, что эта гадость мне за губу попадет и я сойду с катушек. Это страшная болезнь. Ты говоришь, что непьющий человек. Скажу тебе, что это редкий подарок Бога.

Сатанинская мысль, глубоко сидящая во мне, часто говорила и говорит, что лучше выбирать смех, чем слезы. А первый пьяный час, как известно, наполнен исключительно смехом, слезы начинаются потом. Вот то-то же…

Поэтому прошу к пьющим относиться чуть снисходительней. Это болезнь. Многое зависит от времени и окружения: я рос, матерел и становился знаменитым — в эпоху пьянок, попоек и банкетов.

Считалось хорошим тоном, когда артист пил вместе с секретарем обкома — это было высшим проявлением «света». Это был шик!

Мое Евангелие

— У меня целая подборка стихов, моих диалогов с Богом, я называю их «мое Евангелие». У меня уже на всё даны ответы, поэтому тебе трудно со мной разговаривать.

Меня всё время преследует мысль: как эта жизнь закончится? Сел за стол — и за первой строчкой потянулась вторая, а за ней все остальные. «Отпляшем последнюю барыню, поднимем последний стакан, простимся с родными гитарами, поставим ненужный баян. Покрепче обнимемся с матерью, простим прегрешенья жене, дорога расстелится скатертью к неведомой нам стороне».

Я о смерти много пишу. Написал стихотворение «Я хочу умереть по весне». Хитрость-то в чем заключается — я писал это стихотворение на исходе весны. Если вдруг придет время помирать раньше, то вы, ребята, дотяните меня до новой весны…

Понимаешь, я себе зарезервировал еще одно лето. Дотяните меня до весны. Вот в этой строчке и есть мое жизнелюбие, а не в том, что я пою о смерти.

Если в таких тонкостях не разбираться, тогда лучше и не читать мои стихи.

«Спешите жить,
Спешите жить,
Не зная зависти…
Туда спеши,
Иль не спеши —
Не опоздаете.
И каждый день,
Как боевик,
Как откровение,
Ведь жизнь твоя —
Есть только миг,
Одно мгновение.
А если время на погост
Когда-то сбудется,
Лежи достойно,
В полный рост,
Пускай любуются!»
Это мои стихи.

Я тебе могу показать свой памятник, это неподъемный булыжник. На нем чуть сглажена одна сторона, а на ней выбита одна строчка. «Есть только миг…» Всё!

Внизу на постаментике допишут: «Олег Анофриев» и две даты. Рождения и смерти. Если ты кончишься с последним ударом сердца, то все изобретенные тобой СУ-34 и прочие «Боинги» не нужны некому. Поэтому остается только память. А раз остается память, то значит, двери не захлопываются. Страшно, когда после тебя ничего не остается.

Смерть меня не пугает. Кто боится говорить о смерти, тот не христианин. Понимаешь, если лишиться смерти, то жизнь становится бессмысленна. Я христианин, христианин без дури. Если я верую — значит, я верую. Я не верю в институт церкви, в посредников не верю. Я не верю в семью Христову, слишком много у него родственников. Николай Угодник, Сергий Радонежский и Матрона Московская. Сколько налипло на него ракушечника, что кораблю идти невозможно.

Меня за это миллионы заплюют, они, эти миллионы, верят по-своему. А я верю в непосредственный контакт с Богом.

Я поздно к вере пришел, больше пятидесяти лет тому назад. Когда я с невероятным успехом сыграл Тёркина, крест на себя надел — в благодарность за ту невероятную славу, которая на меня упала.

На дворе 1962 год, я пошел к знакомому ювелиру Жоре и попросил сделать мне нательный крест. А он и говорит: «Олег Андреевич, у меня есть старинный оттиск, я по нему вам крест и сделаю». Все бандиты крест на пузо стали вешать значительно позже.

Для меня крест потерять — страшней войны, вот обручальное кольцо по пьяни потерял в степях Казахстана. Если потеряю крест, то умру тут же. Хотя на смерть я себе заготовил другой крест, из янтаря, этот золотой украдут в том морге, куда мое тулово увезут. Поэтому я хочу, чтобы он остался правнуку.

Понимаешь, антитеза любви — истина. Когда рядом со мной человек получает успех, я радуюсь. Нам часто лень нагнуться, чтобы поднять свое счастье. Я часто, как русский человек, жду подвоха. Потому что мы слишком открываемся.

Украина? Мы, конечно, помиримся, но этот процесс очень затяжной. Помиримся, когда с их стороны поубавится зависть, а с нашей чванство.

Когда забудется, что мы — старшие братья, когда у нас будет поменьше имперского пути. Имперский путь пугает многих.

«Мой кухонный язык…»

— Почему я матом ругаюсь? Это многих удивляет. В твоем восприятии я определенный индивидуум, который соткан из лучшего. Из музыки, солнца, песен и стихов и актерских удач. По сути, я остаюсь интеллигентным человеком — но который ругается матом.

Я не люблю свой кухонный язык, но как без него мне жить? Мат — это часть воздуха моего детства, воздуха, который остался во мне навсегда.

А вот на сцену выходить уже не хочу, но если выхожу, то завожусь и оставляю многих далеко позади. Сил уже на сцену нет, а раз нет сил — то и желания немного.

Сцена, она зараза такая, что многие, стоящие на ней, добившись даже небольшого успеха, начинают пить. Ну сколько можно заработать денег? Много! Сколько можно иметь успеха? Много! А дальше что? Всё равно одно и то же.

До определенного мига хочется этого актерского гормона, этого мига аплодисментного обвала.

Мой Георгий Вицин

Он состоит из периодов. Период Вицина-представляльщика — это был начальный период. Такой молодой, смешливо-недоделанный. Потом был период Вицина, который как человек и как артист нашел своё. Когда он нашел окончательно своего Труса — когда бездарный как чурбак по актерским критериям, но безмерно колоритный Женя Моргунов нашел своего Балбеса. Когда Никулин нашел свое лицо Идиота. Это стало брендом. Пришло понятие, что это кусок хлеба.

Как только они нашли себя, пришел успех.

Гоша Вицин позднего периода, который выходил в концерте, — это был фурор. Ему, беззубому и старому, в простом сереньком костюмчике, любой зал вставал и стоя аплодировал. Аплодировал так, как аплодируют только актерскому трупу на церемонии прощания.

Кстати, аплодисменты трупу — это чудовищно! Это всё взято с Запада. Боже сохрани, чтобы мне так было. О моей смерти, думаю, мало кто узнает, меня похоронят здесь, на сельском кладбище.

«Я мало о чем жалею»

— Меня двадцать шесть тысяч раз спрашивали: в чем успех песни «Есть только миг»?

Где я взял эту исполнительскую правду? Только в стихах Леонида Дербенева, он так написал. Я просто сумел этим воспользоваться.

Вот сыграет для вас Денис Мацуев, а после послушайте, как играет Святослав Рихтер. Кого вы больше запомните? Правильно, Рихтера. Он вам расскажет это произведение так, как не расскажет никто.

Это будет Вселенная. Мацуев — мастер фантастического масштаба, у него будет трактовка, окрашенная его внутренним миром, а его внутренний мир — это его мир. А не мир творца. А Рихтер покажет творца.

Вот и я постарался показать мир Лени Дербенева, то, что он вложил в эти молитвенные по точности строки: «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь». Это же молитва в чистом виде!..

Если жизнь назад крутануть, то прожил бы ее также. Я мало о чем жалею. Если бы знал, о чем жалеть, то пожалел бы.

Главная беда человечества — треклятое «я», которое лезет из нас, и ничего с этим нельзя поделать. Вроде и веруешь, и понимаешь, а «я» лезет. Вот в чем корявый корень жизни…

Справка АП

Олег Анофриев (1930–2018). Народный артист РФ. Снялся более чем в 60 фильмах, автор 50 песен, записал сам более 200 песен. Его называют «голосом советских мультфильмов». Он озвучивал героев в «Сказке о попе и о работнике его Балде», «Храбром портняжке», «Бременских музыкантах». Написал три автобиографических книги.

Возрастная категория материалов: 18+