Обзор книг, претендовавших на премию «Национальный бестселлер»

«Фигурные скобки»: во множестве слов

Главный герой — бывший питерец, живущий ныне в Москве, — приезжает на некий симпозиум в Санкт-Петербург. Московское время в Питере течет совершенно иначе, и в этом привыкшему просчитывать каждый шаг математику Капитонову еще предстоит убедиться. Да и время нынче совсем стало плохое, несвежее и местами протухшее — недаром пожиратель времени (есть в романе и такой персонаж) вынужден страдать от хронического гастрита и несварения.

«Фигурные скобки» Сергея Носова — это день сегодняшний, вобравший в себя ряд мифов и мотивов русской классической литературы. Здесь и Петербург Достоевского с его выморочными размышлениями на тему «Тварь ли я дрожащая, или право имею?» и дневниковыми откровениями игрока и самоубийцы. Здесь же — чисто булгаковский разгул инфернальных сил, собранных в одно время в одном месте. Конференция микромагов, где наряду с мелким криминалом шулеров и картежников происходят невероятные и необъяснимые вещи, — чем не бал Воланда?

Ирония автора в том, что бюрократия среди персон с нетрадиционными способностями, так называемых нонстейджеров, вполне человеческая, и корпоративные интриги с выборами председателя этого балагана они плетут как самые обычные политики. Конечно, делегаты, депутаты, кандидаты и прочие претенденты на высокие посты в отличие от нонстейджеров не умеют похищать капустные котлетки из тарелок товарищей и превращать денежные купюры в игральные карты. А в остальном очень похоже. И не квартирный вопрос людей испортил, а непомерные амбиции.

А еще людей портит бессмысленность жизни — от нее бегут к острым ощущениям, которые дают игра в рулетку, борьба за власть и прочая чертовщина, дающая адреналин. В этой бесконечной погоне за адреналином человек теряет себя, и вместо него начинает действовать его заменитель, который также монотонно ходит на бессмысленную работу, а дома перманентно злит жену тем, что вытирает руки кухонным полотенцем. И прячет свою суть, свои самые сокровенные мысли сначала в круглые скобки, затем в квадратные, а затем в фигурные. Фигурные скобки — самая надежная защита, их можно множить сколько угодно, они никогда не кончаются — почти как знак бесконечности, как положенная набок восьмерка.

И хоть в какие дебри мистические заберись, хоть за сотню фигурных скобок спрячься — если нет любви, любые множества бессильны. Мы сами загоняем себя в фигурные скобки, погружаясь в бесконечные пространства виртуального общения. Чем дальше, тем в большее количество скобок приходится прятать размножившиеся смыслы. А где есть любовь, там никакие скобки, тем более фигурные, не нужны. Что и требовалось доказать, как говорят школьники, справившиеся с очередной теоремой.

«Жизнь советской девушки»: под микроскопом времени

Что за подвид такой — советская девушка, и какое место она занимает в табели о видах, родах и семействах, известных мировой литературе? Ответом на этот вопрос и стал автобиографический роман Татьяны Москвиной «Жизнь советской девушки». Объектом пристального и беспристрастного исследования стала биография автора, которая рассматривается словно под микроскопом — поэтапно, от собственного появления на свет до рождения сына уже самой девушкой, стремительно перешагнувшей в статус женщины. Определение «советская» тоже было потеряно безвозвратно в связи со сменой общественного строя.

Рожденные в 1950‑е, воспитанные полными надежд шестидесятыми и застойными семидесятыми, в перестроечные 80‑е, а уж тем более в лихие 90‑е это поколение вступило в полной неготовности к таким крутым переменам. Но книга даже не об этом.

Понятие «советская девушка» оказалось новым даже генетически. Ведь Советский Союз дал миру совершенно новую человеческую общность — советский народ. Потому что в прежние времена даже представить себе трудно, чтобы местечковый еврей в пятом поколении женился на потомственной ткачихе из среднерусского городка. Но советский строй уравнял всех, сорвал молодежь с насиженных мест и усадил в аудитории столичных вузов получать профессии, общаться и дружить. Поэтому советские девушки (да и юноши тоже) понесли в себе набор генов, которые прежде в данных сочетаниях никак не могли реализоваться.

Будущих советских девушек в их детстве воспитывали бабушки, потому что родители работали и разводились. Да, в 1960‑е в среде питерской интеллигенции было модно рушить браки и создавать новые семьи, определяя брак без любви как сугубо мещанские нравы. Образ бабушки Антонины написан Татьяной Москвиной с невероятным юмором и любовью — это портрет поколения, всеми правдами и неправдами продиравшегося через голодно-революционные 20‑е годы и репрессионно-опасные 30‑е, чтобы угодить в военные 1940‑е. Пережившая две войны и блокаду, бабушка Антонина являла образец тотального бесстрашия перед житейскими невзгодами.

Будущая советская девушка меж тем росла и, следуя ленинским заветам, добросовестно обогащала свой ум «всеми знаниями, которые выработало человечество». В Советском Союзе было модно учиться, не думая о том, насколько пригодятся в будущем полученные знания. И когда девушка вступала во взрослую жизнь, она к ней была совершенно не готова. Ни вести хозяйство, ни строить семью советская система образования совершенно не учила.

Поэтому советские девушки всеми правдами и неправдами поступали в вузы и пытались вести студенческо-богемный образ жизни, итогом которого становилось внебрачное рождение детей.

И потому что на алтарь литературы брошено лучшее, что бывает в жизни, — собственное детство и юность, с их тайнами, заблуждениями, романтикой и открытиями — книга читается на едином дыхании. Интересно, потому что написано правдиво и предельно честно.

90‑е, Горбачев, Вера и любовь к Владивостоку

Финалистами премии «Нацбест» в этом году также стали еще четыре произведения. «Девять девяностых» Анны Матвеевой — сборник из девяти новелл, посвященных последнему десятилетию 20‑го века. Сразу вспоминаются широкие плащи-реглан, блузки с люрексом, трикотажные свитера с непереводимой латиницей на груди, колготки в сеточку и яркая косметика. Словно старые фотографии рассматриваешь. 90‑е были разными — для кого‑то унизительными и голодными, а для кого‑то, наоборот, они стали временем фантастических возможностей и грандиозных перемен. Писательницу из Екатеринбурга Анну Матвееву интересует самоощущение людей из самых разных социальных слоев, и она его пытается воссоздать и проанализировать. Кстати, «Девять девяностых» — единственная из этого списка, вошедшая в шорт-лист премии «Большая книга».

«Горби-дрим» журналиста Олега Кашина — результат дерзкого полета фантазии и попытка оправдания политики Михаила Горбачева. Есть у автора якобы знакомый старец, занимавший в прошлом высочайший пост в государстве, который периодически напрашивается к молодому журналюге на чай и рассказывает об известных исторических событиях, как они происходили на самом деле. Ведь очень часто читателю и зрителю достается лишь парадная сторона событий. А что осталось за кадром — большой секрет. Вот и «Горби-дрим» — попытка иронично отрефлексировать события, которые еще не так давно обсуждались на каждой кухне: происхождение Горбачева, его приход во власть, перестройка, Чернобыль и ГКЧП. Только не ждите, что все рассказанное будет иметь хоть какое‑либо отношение к исторической науке.

«Вера» Александра Снегирева — самый жесткий роман из претендовавших на статус национального бестселлера. Это история женщины, в жизни которой было много мужчин, — целая галерея мужских типов современного общества. Главная героиня Вера — собирательный образ не только русской женщины, но и всей России. Не случайно ее имя не Любовь и не Надежда. 

«Кристалл в прозрачной оправе» Василия Авченко, писателя и журналиста из Владивостока, рассказывает о Приморье, книга пронизана любовью к родному краю и убеждением, что Владивосток в частности и Дальний Восток в целом — лучшее место на земле. Не будем спорить, возможно, так оно и есть.

Возрастная категория материалов: 18+