Три скупых слова - не указано даже примерное место гибели. «После того как я был ранен в легкое, а я уже был ранен два раза, но легко, пойду на фронт в четвертый раз. Что будет, куда кривая вывезет? Ваш сын и брат Дмитрий Кириллович Корниенко». Короткой была та последняя весточка. Единственная, которую и теперь, спустя 63 года, можно легко прочитать. Слова на остальных письмах разбираются с трудом. Зато даже сейчас тревожит пугающей чернотой штамп цензуры - четкий на фоне выцветших слов, полуистлевших листков, вырванных из блокнота, ученических тетрадок, оберточной бумаги. - Брат был слишком послушный. Тогда требовали ничего не писать о том, где воюешь, куда тебя направляют из госпиталя. Поэтому мы понятия не имели, на каком фронте он был, где провел последний в своей жизни март. Последнее письмо датировано 2 марта 1944 года, в том же месяце родителям пришло извещение «Пропал без вести». Хоть бы какая-то зацепка, какое-то название было в том письме. Ничего... Потому, сколько сестра Варя, отец ни разыскивали его следов - ничего! Голос Нины Кирилловны дрожит, готовый в любую секунду сорваться на тихий безмолвный плач. Так, наверное, плакала ее мать, читая последнюю предсмертную весточку сына. Степанида Степановна, дожившая до 40-летия Победы, не хотела смириться с тем, что его нет. Что на свое надрывное «Митя, сынок, где ты?» она уже никогда не услышит ответа. Отец, Кирилл Сергеевич, не поддерживал эту материнскую надежду «а вдруг?». Воевавший в Первую мировую, потом в Гражданскую, он прекрасно понимал, насколько призрачна такая возможность уцелеть. Просто молчал, стараясь не касаться больной темы. При жизни матери никто из детей не имел права трогать фронтовые письма Дмитрия. Сестры и брат знали: взять их - опять будут слезы в печальных глазах матери. Только после ее смерти они смогли прочитать фронтовые треугольники, восстановить хронологию тех событий. «Учусь на радиотелеграфных курсах...» «Вышлите махорки и самосаду, ниток белых и черных, иголки для суровых ниток, платков носовых, бумаги чистой, карандаш и ручку. Железную, которая с обеих сторон закрывается». «Наверное, когда ваша посылка придет, я уже буду на фронте, а может быть, и застанет. Варя, когда я получил ваше письмо, то кое-как сдерживался - чуть не плакал. Так мне скучно стало по дому и по тебе, дорогая сестра». «Папа, мама, дорогие сестрички Варя, Катя, Дуняша, Ниночка и дорогой братуха Ленечка! Здоровье мое ничего - поправляется мало. Скоро выпишут, я поеду обратно на фронт. Так что, дорогая сестра, меня домой не ожидай и дома перескажи, чтоб не ожидали и чтобы напрасно сердца ваши не тосковали. Перевод получил - 500 рублей». «Нахожусь пока в госпитале...» «Сижу в вагоне, пишу письмо, а возле вагона походным маршем (далее неразборчиво. - Автор.). Письма больше писать не советую. Обратно начинается жизнь фронтовая. Вспоминаю, как у вас сейчас дома. Весна, тепло, начинает природа оживать. Начинается посевная. Ну ладно, прогоним немца - будем вместе пахать, сеять, не так ли, Алеша? Я думаю так, а сейчас пока без меня пашите и сейте». «Писем больше не пишите, потому что не застанете меня в госпитале». «Как ваше здоровье? Как Леня себя чувствует, как я за ним соскучился... Просто слезы иной раз на глаза наворачиваются. Эх, мама, припоминаются мне часто ваши слова и как мы раз с Варей подрались. А вы говорите: подождите, будете еще друг за друга плакать. Точно так и есть. Не только за Варей - за всеми плачу». Дмитрия, как и многих его сверстников, мобилизовали в 18 лет, а в неполные 21 его уже не стало. Обычный сельский парнишка, недолюбивший, недокуривший, живущий даже там, где царила смерть, детскими воспоминаниями. Обычный рядовой войны, отмеченный не медалями, а шрамами, которого в очередной раз «кривая вывезла» не в госпиталь, а в неизвестность. «Не значится», «не числится», «нет сведений»... Сколько таких ответов получали после войны родные Дмитрия Корниенко. Но Нина Кирилловна убеждена: его толком никто не искал. - В то время специально писали, что человек пропал без вести, чтобы родителям пропавших не было никаких послаблений в налогах, которые не давали жить, - считает Нина Смирнова. - Мои родители держали две коровы. Одна «работала» на налоги, другая - чтобы нас, шестерых детей, кормить. И после войны Диму не искали. Одна знакомая была в том подольском военном архиве. Так, рассказывает, там никаких условий нет для хранения. Кипы заявок поступают туда со всей страны, а там столько папок лежит, еще со времен войны связанных бечевкой. Ждут, чтобы их открыли. Хирург ведь не плачет по каждому неудачному прооперированному больному, так и им в архиве зачем плакать по каждому без вести пропавшему? Государству этот поиск не нужен, ни тогда, когда надо было поднимать из руин страну, ни тем более сейчас. Это факт, какие бы громкие слова ни говорили в Москве в канун очередного Дня Победы... Отличника просвещения Нину Кирилловну, проработавшую более сорока лет историком в серышевских школах, сейчас беспокоит другое: как бы ее без вести пропавший брат не пропал... снова. На сей раз для истории. - После моей смерти никому из нашей родни эти письма с фронта не нужны будут. Может быть, в музее сохранятся? Во многих семьях таких «осколков» войны уже нет. Даже взрослые не хотят помнить то время, горе и слезы своих родителей, а что говорить о молодежи... Ветеран труда, руководитель краеведческого объединения «Память» Центра детского творчества Серышева Нина Смирнова знает что говорит: из района биться с фашистами ушли 2223 человека, не вернулись 1300. Конечно, они писали письма домой. Только где эти весточки? Затеряны, забыты, выброшены потомками за давностью лет. Так что сотни серышевцев, тысячи амурчан на наших глазах вновь уходят из жизни. Потому что человек умирает дважды. Второй раз - когда о нем забывают живые. п. Серышево.

Возрастная категория материалов: 18+