Тогда на всю оставшуюся жизнь врезалось другое название, незнакомое, пугающее - Сковородино. «Там так холодно и такой пронизывающий ветер», - обычно начинал отец свой рассказ о том неведомом для нас месте и тут же замолкал, стыдливо утирая слезы. Замолкал надолго, до очередной телепередачи или фильма о репрессированных. Тогда об этом пятне на мундире КПСС говорили мало, как, впрочем, и сейчас. Из скупых рассказов матери мы, трое дочерей, знали: отец сидел. Его, 22-летнего, на десять лет сослали на Дальний Восток за то, что с другом стащил мешок муки из вагона. Голод заставил: их горняцкий поселок на юге Украины вымирал. Опухла мать, стали полупрозрачными младшие сестры и братья. На картофельные очистки, жмых перешла и его молодая жена с сыном. Тот же голод «помог» милиции найти преступников по горячим следам. Отец еще спал, когда от сильного удара распахнулась дверь. Отпираться не было смысла: мешок целехонький лежал в темных сенцах, а к нему вел отчетливый след, кое-где припорошенный мукой. Крепкие от природы мужики настолько сами ослабли от постоянного недоедания, что не смогли даже по очереди нести на плечах ворованное. Тащили всю дорогу волоком тот самый мешок жизни, так круто изменивший их собственную жизнь. Скорый суд, этап, теплушки, какое-то пойло на полустанках... Многомесячный путь на Дальний Восток. Очередная, как оказалось, конечная остановка - Сковородино... И вот я здесь. Может быть, стою на том самом месте: слева городок, впереди остатки каких-то строений, справа тайга. Иду той же тропкой, по которой гнали сюда заключенных. Может быть, в этих полуразвалившихся строениях, еле приметных землянках довелось бывать и моему отцу. И такие же сосенки с молоденькими ростками спасли его от болезней, сохранили жизнь. «Я жевал эти «свечки». Горькие, клейкие, а я жую. Дядька один научил: «Иначе все зубы расшатаются от нехватки витаминов. Сам их выплюнешь за ненадобностью, а потом от цинги загнешься». Ели мы «свечки» сырыми, варили в котелке...» Я была в Сковородине летом - смертельного холода испытать не довелось и пронизывающего ветра тоже. Напротив, ярко светило солнце и ни малейшего ветерка, но мурашки по спине набегали, как прибой. Волна за волной, воспоминания за воспоминаниями... «Ветер продувал насквозь. Голое там место - открытое, настоящая сковородка. Наверное, поэтому и название ему - Сковородино». «Спали мы вповалку: мужчины, женщины, старики, дети. Не хватало нар, зато вшей, клопов, мошкары было в избытке». Значит, вот где мой отец, Торба Никита Макарович, впервые ступил на дальневосточную землю, о которой многие годы вспоминал с тихим ужасом. Он даже мертвым не хотел там лежать, ведь умерших закапывали сантиметров на 20 - 30. Могил как таковых не было. Земли тоже - одни камни. Гробов не делали, в лучшем случае сбивали в ряд несколько жердей и на них опускали несчастных. Оттого летом стоял страшный трупный запах. Где-то на здешней станции ему, как и тысячам другим заключенных, выдали на питательном пункте кипяток, какую-то баланду и отправили сначала в 5-е отделение, а потом в лагерь «Бушуйка», где было только два барака, остальное жилье - землянки. Питание было очень плохое, одежды никакой. Больных, немощных, инвалидов - не одна тысяча. Лагерь доходяг, словом. Пробыл он здесь, в 14 километрах от ст. Большой Невер, более двух месяцев, судя по копии документа, которую мне недавно выдало управление ФСБ по Амурской области. «Пришло время, мы уже совсем ослабли. Даже за кипятком и каким-то варевом не хватало сил идти. А тут объявляют, что идет запись желающих поехать на лесозаготовки. Какая к черту работа, если совсем обессилел, думал я. Но мой сосед, тот самый дядька, говорит: «Соглашайся. Там пайка хлеба больше». - «Так ее еще надо заработать». - «А ты через «не могу». Молодой еще, силы быстро к тебе вернутся». Долго меня уговаривал, можно сказать даже - насильно жить заставил. Ведь вышло все так, как он сказал: день ото дня я легче переносил и стужу, и тяжкий труд. Леса мы заготовили много и даже раньше срока. Потом еще куда-то погнали: новый лагерь, а мучения старые. Нас тасовали, как колоду карт. То гнали на голые камни, то на болота». «Потом один добрый человек посоветовал написать Михаилу Калинину письмо с просьбой о помиловании: ты же, мол, не политический. Не знаю, то мое письмо подействовало или еще что-то, но освободили меня досрочно». Вернулся мой отец домой, а семьи уже не было. Жена сдала ребенка в приют, чтобы не умер с голоду. Долгие поиски, расспросы не дали ничего, как и его суровый приказ жене: «Найдешь сына - возвращайся, приму. Но одна ты мне не нужна». От тоски ли, безработицы завербовался в Азербайджан: там в тридцатые годы началась активная разведка нефтяных месторождений. Женился второй раз. А потом было все, как у всех: война, тяжелое ранение (их морской десант разбили под Керчью), госпитали... Из-за незаживающих гноящихся ран на ноге отца комиссовали. Мама и старшая сестра Надежда еще не один месяц стирали и вываривали те повязки, прикладывали настойки трав, чтобы унять жгучую боль, спасти искалеченную осколками ногу. Отец должен был работать, содержать семью. Но вначале надо было еще дойти до этой самой работы, до буровых вышек, стоящих в чистом поле. Ведь никаких вахтовок тогда не было. Постепенно раны затянулись. Но только не та, что заставляла отца и спустя десятилетия тихо плакать при одном упоминании о сталинских лагерях и даже имени всесоюзного старосты Михаила Калинина, которого он боготворил за помилование. «Согласно определению спецколлегии ДВ крайсуда при Бамлаге НКВД от 31.5.36, преступление переквалифицировано на ст. 162. Срок снижен до 5 лет». Многого не рассказал мне отец: наверняка не хотел бередить юную душу. Да и я не настаивала - не до того было «студентке, спортсменке, отличнице», а потом матери двух детей. Но почему после смерти отца, выбирая в 1991 году новое местожительство между Северным Кавказом, родиной моего свекра, Поволжьем, где жила многочисленная родня свекрови, и незнакомыми Обнинском и Пензой, я остановилась на далеком амурском Благовещенске? Хотя прекрасно помнила жесткое отцовское «нет», когда шутя сказала, что поеду работать на Дальний Восток: красный диплом во времена обязательного распределения молодых специалистов давал право самостоятельного выбора. Неужели только для того, чтобы увидеть то самое Сковородино и то, что осталось от лагеря доходяг «Бушуйка»? Увидеть и понять, как я была непростительно легкомысленна - за столько лет не нашла времени поговорить с отцом по душам. Понять и запросить в ФСБ хоть какие-то сведения о дорогом мне человеке, заключенном N 109502. Тот полуистершийся листок, чудом сохранившийся в Благовещенске (остальное отправлено на Украину), теперь единственное напоминание нам, его дочерям, о том, что пережил отец в тридцатые годы. Потому что там, на сопках у Сковородина или у Большого Невера, среди полуразрушенных бараков и провалившихся землянок, нет даже скромной надписи на камне в память о миллионах, прошедших через амурские жернова сталинских лагерей. А может, это покойный отец таким образом пытался сказать нам, детям, недосказанное, передать боль души, что не успокоилась вместе с телом? Зачем-то я выбрала Благовещенск амурский, о существовании которого столько лет даже не подозревала... Сковородинский район.

Возрастная категория материалов: 18+