Катерина Ивановна проснулась. И открыла глаза. За окном кричал красивый и наглый ее петух Коля.

Она встала, быстро облачилась в повседневный простой сарафан свой и засеменила через кухню на улицу. Припоминая все, что ей снилось, она бормотала довольно громко, и различимы были отдельные слова: «Кафтан-то красный был нарядный… Свадьба не свадьба… пес ево знает...»

Было серо во дворе, когда Екатерина Ивановна, на ходу подвязывая платок, привычно торопливо вышла на крыльцо. Тишина, звонкая от капель росы, живая от редких птичьих щебетов, разлилась на многие дали вокруг, и туман полз неохотно из лесу на деревню. Опять с удовольствием и несколько раз подряд закричал петух, теперь-то уж точно прогнав ночь из маленького курятника, из уютного чистенького дворика и отовсюду, где только его могли слышать. Катерина Ивановна пошла к сарайчику, там сразу за дверью она увидела железное ведро, заготовленное сыном с вечера.

Она стала думать о сыне. «Калитку перевесил… крышу перекрыл… Бревен навез, распилил, наколол...»

С ведром в руке, тихонько улыбаясь, иногда слегка замедляясь и что-то припоминая, она вышла со двора, легко открыв и закрыв за собой новую и пока еще молчаливую калитку...

Вадим проснулся. И некоторое время слушал. Было еще по-утреннему тихо, но уже несонно. Кудахтали куры во дворе, обсуждая первое за день снесенное яйцо. Скрипнула где-то в доме половица, отходя на свое место. Ну конечно! Вадим вздохнул. Мама уже встала. И уже ушла с ведром на другой конец деревни за водой.

И всегда, сколько Вадим себя и маму помнил, она просыпалась раньше всех в доме и ходила сама. И даже когда отец был жив.

Вадим с тоской посмотрел на будильник. Железно-круглый, советский, тот жил в ином временном измерении: останавливался на несколько часов, мог идти быстрее или медленнее, а звонить мог по своему усмотрению. Точнее — дребезжать, трещать и прыгать...

Вадим посмотрел задумчиво на молчавший будильник и пошел на кухню.

Катерина Ивановна сидела на табурете в кухне и смотрела на свои руки. Там, где железная ручка ведра касалась ладоней, осталась красная полоса. Она медленно опустила руки в ведро с водой. И руки сразу перестали гореть.

Необычная это была вода. Еще дедушка о воде выражался особенно. Выпив аккуратно воды из ладоней, утерев рот и «х э к н у в» как-то по-своему, улыбался дед хитро и, взмахивая на Катьку красивыми черными бровями, внушительно присовокуплял: «Живая.. водица-то! А?!»

И в глазах его оживал чудный озорной блеск и открывалась непостижимая глубина. Глядеть могла в глаза деда и слушать его могла Катька, не переставая, пока не прогоняли.

Катерина Ивановна медленно вынула мокрые ладони. Кухню наполнило солнце.

С разбегу солнечные лучи ударили в посуду, вымытую с вечера, и рассыпались искрами по потолку, стенам и полу. Теплым щенком солнечные лучи уткнулись в ладони.

Каждую каплю солнце превращало в хрусталь и золото. И Катерина Ивановна вдруг тихонько засмеялась. Она почувствовала себя хозяйкой Медной горы.

Катерина Ивановна обернулась. В дверях стоял ее сын. Вадечка только что поднялся. На левой щеке и на плече отпечаталась простыня.

Он смотрел на нее и на ведро осудительно.

—Ну… Опять ты… Встала ни свет ни заря и тащила ведро через всю деревню. Я же просил, что сам… сам! принесу... — начал он.

—Ты садись. Я тебе сейчас завтрак сготовлю, — и Катерина Ивановна засуетилась было и замерла. Вадим вдруг шагнул к ней, обнял ее крепко и минуту не отпускал.

— Я же к тебе приехал,— опять начал он и остановился. Только крепче обнял мать.

Но этой незаконченной фразой, через ласковую с легким укором интонацию он передал ей все, что чувствовал. И даже больше. Свое желание помочь, радость от такого утра. Где есть он, и есть мама. И то, что он не может обидеться на мать. И то, что он завтра опять попробует проснуться...

Где-то в доме задребезжал, затрещал и грохнулся на пол будильник.

Вадим отпустил маму, нагнулся к ведру, зачерпнул рукой воды, выпил и, подмигнув, уселся за стол.

Возрастная категория материалов: 18+