Фото: ludmilasenchina.ru

«Не помню, чтобы меня кто-то любил…»

Мы жили в Николаевской области в поселке Братское. Родителям было тяжело нас растить, время было трудное — еще воздух дышал послевоенным временем.

Я даже помню, как моя бабушка, мама моей мамы, выходила замуж второй раз. За ней приехал ее будущий муж, посадил на телегу с какими-то узелками. Мать моя падала на дорогу и голосила, как по покойнику — мама была у меня экзальтированная личность… А мы хохотали в три погибели, что бабка-то вышла замуж. Господи, бабке в то время было чуть больше сорока лет…

У меня бабка не говорила по-русски вообще, у нее был какой-то цыганско-молдавский суржик. Дед Марк был с серьгой в ухе и работал кузнецом. Помню, что цыганский табор стоял на краю деревни, где они жили. Все переплелось в одну косицу жизни.

Вот в таком колорите прошла большая часть моего детства. Мне недавно буддийский монах говорил правильные вещи, что мы неизвестно откуда приходим уже готовенькими.

Ну подумайте, мне два с половиной года, на голову повязывают дедов трофейный носовой платок, и я пою песню «За волнами, бурей полными, моряка родимый дом…» Ребенку два с половиной годика! А в пять лет я уже деревенские концерты пела.

Никогда не забуду, что моей бабке Ганне было не до меня, у нее своих забот целая пашня, 350 цыплят, восемь невесток, а тут еще я под ногами мельтешу.

Помню, как однажды ночью я вышла во двор и рыдала горько-прегорько, звала маму, а мамы не было… А звезды на небе горели лампочками и тонули в колодце. А мне было так одиноко и сильно хотелось к маме! Поэтому, когда поют «Нiч яка мiсячна…», я сразу вспоминаю маму.

Я той ночью подошла к колодцу (он у бабушки был с низеньким срубом), открыла крышку и смотрела в эту черную бездну воды, в которой плескалось небо. И не страшно было ни капельки.

Помню это, как вчера все было…

Мое деревенское утро начиналось с пяти сырых куриных яиц, которые баба в меня просто вталкивала. Отбивалась как могла, но силы наши были не равны.

Помню, баба днями в огороде, есть нечего. Я не стеснялась. Пойду по теткам, которых в деревне жило множество, зайду во двор и говорю: «Бабуся робит, а я їсти хочу». «Та моя ж ти донечка, вона исты хоче!» — плескали руками тетки и кормили меня так, что я с трудом шла домой.

Вот это все и есть мое детство. Счастливое ли оно? Трудно сказать. Не помню, чтобы меня кто-то любил. Да, мама любила, лет до девятнадцати.

А потом умер старший брат, осталась невестка с двумя детьми, и ее сердце ушло туда. Она считала, что я живу в городе, артистка и просто обжираюсь жизнью. С того самого времени началась усиленная «дойка» Люды. «У неї є, нехай дає...» — эту фразу я от матери слышала очень часто.

Помню, приехала она ко мне в гости. А я никакая, только что с Чукотки прилетела. Дорога была тяжелая: несколько пересадок, самолеты опаздывали, большая разница во времени. Я просто мертвая вернулась домой. Пыталась ей пожаловаться.

— Ти шо, пішки йшла? Тобі возили як королеву. Ще такі гроші на твою дорогу витратили. Шо у тебе важкого? Ти б на буряках поробыла… — бритвой резанула она.

Она не считала мое дело трудом, только считала, сколько денег можно с меня получить. Поверьте, я не ропщу и не осуждаю ее. Я просто рассказываю, как есть, эта классовость идет с революционного 1917 года.

Гордилась ли он мной? Не знаю. Когда матери начинали меня хвалить, она всегда говорила: «Ну і що, така у неї робота».

Я не верю, я знаю

Я же жила большей частью на гастролях: поднимала дух строителей БАМа, гидростроевцев, тружеников больших и малых городов. Своего сына большей частью воспитывала по телефону, с превеликим трудом дозваниваясь до дома с разных мест нашей необъятной страны. Эти места принято называть уголками…

А с ребенком были чужие люди, какие-то случайные няни, которых я находила. Они могли вынести половину библиотеки из дома.

Говорю об этом сегодня спокойно, все уже от сердца давно отщипнулось. Просто вспоминаю честно, как было. Никаких рубцов на сердце не осталось. Вот кота любимого недавно похоронила — от этого рубец остался. Он был настоящим членом семьи.

Язык детства — украинский. Не забуду, как мать мне залепила пощечину за то, что я сказала какое-то русское слово в доме.

Сегодня я сепаратистка, меня не пускают на Украину мою, даже родным могилкам не могу поклониться. Душа болит и кровит. Хоть и говорят, что нельзя возвращаться в старые места, а мне так хочется, что вы себе даже представить не можете.

У меня подружка там живет, она мне несколько раз в году присылает фотоотчет. Что родные могилы в порядке. Плачем с ней по телефону, большего ничего не могу сделать. С этой подругой у меня целые истории. Она приезжает на телевизионные программы, которые мне посвящают. Приезжает все время с кучей народа, которого я не знаю. «Это Валя, а помнишь, она тебе косынку давала!»

Какая косынка! Больше чем полвека прошло. Конечно, я ничего не помню. Я ее ругала, говорю: «Ну что ты меня ставишь в неловкое положение. Сижу перед камерой и никого не помню. Люди подумают, что я снобка». А я правда этих людей не помню. Понимаю, им лишь бы за счет телевидения прокатиться да пару дней в Москве на полном пансионе пожить.

Я не против, пусть девочки развлекаются, но я-то тянусь к тем, кого помню, с кем связывают по-настоящему теплые и искренние нити. Она же привозит, кого считает нужным, а у меня на душе после этого остается неприятный осадок. От этой хитринки.

Что дает силы жить? Мудрость. Мудрость, которая, слава богу, была и есть. Знаете, когда говорят «верующий человек», я скукоживаюсь. Жизнь меня научила мало кому верить. Когда слышу «я верующий», то от этого человека отойду подальше. Это очень внутренние вещи, совсем свои. О которых не говорят.

Спроси меня про мою веру, я не смогу рассказать. Это настолько сложно, интимно и глубоко, что слова на язык не нанизываются. Для меня важно, что человек не верит, а знает. Он сегодня верит, а завтра — нет. А я знаю! И для меня это крепче стали! Это «знаю» было во мне с самого маленького детства. Я всегда была упрямая. Никогда не плакала, не орала, но стоило на меня крикнуть, я столбиком замирала и смотрела в глаза обидчику не моргая.

Я не привыкла жить чужим умом, всегда живу своим. Может, местами и ошибаюсь. Но это мои решения, равно как и мои ошибки. Жить своим умом — это чисто деревенское качество.

«Я мало кому верю…»

Что у меня от цыган? Воля моя. Я — вольная. Внутренне свободная всегда была. Помню, как мать меня лечила в детстве, парила в цинковой ванне в каких-то черных травах. На цыганском языке читала молитвы. От цыган у меня есть интересное качество: пусть все идет как идет. Но я все равно «бдю». Одним полушарием «бдю», а вторым лодку пускаю по воле волн.

Может, из-за этой воли волн чего-то и не добилась в жизни. Иногда думаю, а может, лучше мне было бы уехать в Москву. Там своя эстрадная группировка, которая чужаков не очень-то жалует.

Я жалею об этом. Я — кастовый человек. Мне не хватает берега, надежного и интересного для меня. Я человек коллектива. И в коллективе могу быть максимально полезной. 

Честно скажу, всегда симпатизировала и симпатизирую Владимиру Путину. Чем он мне нравится? Я бы тоже так разговаривала иногда, как он. Я бы так же отвечала на вопросы. Мне симпатичны его мужицкая сметка, юморок, глубина ума. Мне все это нравится.

И еще, когда я начинаю вспоминать предыдущих наших «ильичей», то понимаю, что Путин — человек, за которого не стыдно, а, наоборот, гордо. У меня много друзей в Крыму, часто перезваниваемся. Они в унисон говорят: «Люда, Бог с ним, что в магазине девять сортов сыра, а не пятнадцать. Главное — у нас мир, птицы поют и дети смеются. Все! Мы счастливы. Нам даже страшно подумать, что было бы, если бы Крым остался с сегодняшней украинской властью. Кровь текла бы реками тут…»

Раньше на нашей эстраде песни пели: «Неужель наставишь пушку на свою жену-хохлушку? Лучше буду я ее любить…» А теперь пушки стреляют, люди гибнут и ненависть искусственная зашкаливает. Я к матери не могу на могилу приехать. Это демократическое правительство Украины мне, певице, всю жизнь поющей только о любви, запретило.

Голос? Это две составляющих. Природа и ум. Ум тот, который дал Бог. Ум нужен для того, чтобы уметь пользоваться силой своего голоса. Не орать, а петь, пропускать звук через душу, если хотите. То, что касается меня — это все от Господа Бога. У меня была любимый педагог Рода Львовна Зарецкая. Как она со мной занималась! А как она меня любила! Меня никто так не любил, как она. Никто так во мне не видел самородка, как она. И нет на свете тех слов благодарности, что я могла бы ей сказать.

Помню, когда получила звание народной артистки России, у меня было такое настроение сразу поехать в свое родное училище. Я мужу говорю: «Вовка, давай поедем в училище!» Приехала туда со всеми букетами, радостная, возбужденная.

Время было каникулярное, учащихся не было, сидит строгий вахтер и чего-то пишет в журнале. Я тихонечко говорю: «Здравствуйте!». Она не поднимает голову, буркает мне» «Здрасьте».

«Извините пожалуйста, я училась раньше в этом училище», — говорю я.

«Да», — не отрывает она голову от бумаг.

«Я Людмила Сенчина, я в 1967 году поступила», — продолжаю. Она смотрит на меня и говорит: «Помните, я вам ключи давала от 32-й комнаты, что вы тогда там устроили?!» Я по стенке стала сползать: сорок лет прошло, а она все помнит… Боже!..

А я помню, что мы там выпивали вино, дурачились, орали арии и дуэты. Акустика роскошная, и все это громыхало. Но чтобы через столько лет встретиться с ней в тот же час и на том же месте, я такого и во сне видеть не могла… Вот она меня через сорок лет отчитала! Меня это тронуло просто до слез.

Курила — про голос не думала

Я в 33 года закурила и смолила так, что мужики-курильщики просто отдыхают. Про хрусталь голосовых связок я не думала. Дымила, и все.

Год, как бросила курить — как отрезало.

Скажу вам без скромности, я любила выпить коньячку и даже обязательно каждый день. Никакое вино я не признаю, только коньячок. В один прекрасный день, лет семь назад, я захожу в магазин и забываю купить любимый коньячок. А у меня как все происходило: я приходила домой, включала кинцо — и глоток-другой коньячка. Знаете, я не понимаю, что такое рюмки и фужеры. Только с бутылки, маленький глоточек. Это прелесть. Я всегда воду пью только из бутылки. Ну такая я! Мне так удобно, и все! А тут понимаю, что я не хочу свой любимый глоток коньяка. Не хочу, и все! Кто пил или пьет, тот меня поймет, как никто другой.

Так вот ушел из моей жизни алкоголь. А сигареты ушли следующим образом. Я приболела. Приболела, когда жила в одной московской гостинице. Мой муж Володя принес мне гостиничный халат в палату. Я нюхнула, а халат прокуренный, чуть не вырвало. Говорю, проветри немедленно, я не выношу этот запах.

Выписали меня, я села в машину и закурила. В эту же секунду поняла, что пошел перебор. Сказала себе: «Сенчина, остановись! Перебор…» И бросила. Голос свой сохранила только потому, что я за все десятилетия курения не сделала ни единой затяжки. Просто набирала дым в рот и шумно его выпускала. Ни разу не затянулась. Мне нравился сам этот процесс. И все. Теперь часто думаю, как я могла курить? Сейчас, когда слышу запах алкоголя, то думаю: «Какой это ужас!» И мне хочется отодвинутся дальше от этого запаха.

Женственность — это мировоззрение…

Жестокий ли мир эстрады? Мне не хочется ругать никого. Они так живут и пусть живут.

Выходит артистка, у которой уже взрослые внуки, в парике, вся хирургами перекроенная, и поет под давнюю фонограмму про младшего лейтенанта. А люди за это платят деньги! И хлопают. Понимаете, вопрос не к артистке, а к тем, кто платит. Или концерт ко Дню милиции. Там же из года в год одни и те же. Их приглашают и им платят. Это вкус покупателей, так сказать. Знаете, я так и не поняла, почему люди смотрят «Дом-2». Ответ у меня один: это навязали. Вкусы, вернее безвкусие можно навязать очень легко.

Я обожаю Колю Расторгуева за его патриотичность. Я патриотка еще та! Пусть болото, но мое болото. И я за него буду биться до последнего. 

Если писать сегодня песни типа «Не дари мне цветов полевых», то значит, ты не получишь гонорар в 25 тысяч евро. Формат навязанный, искусственный и кем- то придуманный. Я люблю шансон. Пусть он с неким налетом, но там есть жизнь.

Что такое женственность? Это мировоззрение, а не милое личико и розовая кофточка. Понимаете, нежность и свет, манкость надо нажить, а не наиграть.

Мои концерты? Я их не выстраиваю. Всегда не знаю, как пойдет концерт. Как Бог кладет на сердце — никакой последовательности. По ходу концерта всегда идет творческий процесс.

Я на сцене не волнуюсь никогда. Нина Николаевна Ургант, моя соседка по даче, всегда говорит: «Люська, как можно не волноваться?!» А я не знаю, что такое волнение перед сценой. У меня на сцене только кураж.

Еду на концерт, тексты по дороге говорю страшно нелитературные. Причитаю: «Не хочу, устала, сколько же можно…» Но это все продолжается до выхода на сцену. Только сделала шаг и сказала «Добрый вечер», заиграла первая песня — и все… Пою до слез… Так всю жизнь. Сидишь в холодной гримерке в каком-то городке или райцентре и думаешь «Люда, за что?» Но это только до первого проигрыша.

Оскалы вместо улыбок

В этом мире есть всего лишь несколько святых мест, например, Хабаровск и Благовещенск. Почему? Попробуй, расскажи!.. Знаете, все девочки любят плохих мальчиков. Все! Я посмотрю на него: расхристанный, угловатый и нагловатый. Но внутри у него живет мужчина. Все! Природа женская, попробуй ее победи.

Подруга? У меня есть один и настоящий друг. Это поэт Регина Лисиц. С ней поделюсь всем. Слово «подруга» или тем более «подружка» ненавижу.

На эстраде часто вижу оскалы вместо улыбок. Меня убрали с работы, не зовут на новогодние «огоньки», на другие знаковые концерты. Коллеги лишь любят вспоминать, как хорошо мы когда-то гастролировали и выступали.

Я знаю, почему не зовут. Если я выйду в концерте, то что им делать после меня? Очень жаль, что не могу фамилии называть. Не хочу публично счеты сводить. Пусть…

Возраст? По барабану! Когда смотрю на себя молодую, радуюсь, какая хорошенькая была, какая ляля!Возраст надо пройти, и я постараюсь пройти его без пластики. Не могу себе даже это представить. Зачем? Чтобы в 90 выглядеть на 87? Это люди из другого санатория. Пластика больше для певиц подходит. А я артистка земная. Это разные вещи.

Что хочу от жизни? Здоровья себе хочу. Честно говорю, его не хватает. В жизни важнее созерцать, чем созидать. Это же смысл великий: вначале надо созидать, чтобы потом было что созерцать. Так вот я все больше созидала, чем созерцала.

Мало видела природы, никогда не хотела по лесу гулять. Теперь хочу в лес. Хочу ягодке, грибочку поклониться и получить от этого удовольствие. Я же раньше больше смотрела в иллюминатор самолета, чем на природу. Жила больше пролетом. А это неправильно…

Хочу альбом записать акапельный, без музыки, только душой. Удивить еще хочется. Даже не знаю, чем. Но хочу. Хулиганства у меня полно. Боже сохрани на трон залазить! Лучше и надежней идти своей дорогой.

Ругаюсь ли я матом?

Я не слышала в детстве мата, но сегодня могу еще как! Виной этому многолетнее проживание по соседству с одной очень известной фамилией. Пусть меня Бог простит, но мат — это черта нашего человека.

Видела табличку в одном из музеев, времен войны, на ней написано было: «До Берлина 760 километров». А внизу гвоздем нацарапано: «@уй с ним, дойдем». Вот в этом весь наш человек. В этом вся святость нашего народа. Важно не что, а как. Есть люди, которым нельзя это делать категорически, а есть которым это идет до невозможности.

Питер — мой город. Здесь для меня гораздо больше энергетики и сил, которые мне заменяют солнце. Я приехала с Украины вся больная, а здесь все болячки мои прошли. Этот город меня вылечил и сформировал. С ним у меня связано все лучшее в жизни.

«Господи, какая я Золушка?..»

Я хорошая мать, с детства своего ребенка растила самостоятельным человеком. Никогда не считала его деточкой. С ним всегда разговаривала по-взрослому. Рассказывала ему анекдоты, он не понимал, я объясняла, он хохотал.

Сегодня у нас доверительные отношения. Со скрипом, но поделится. Он взрослый мужик. Папа его был такой, в себе. Он не выплескивается, не делится, а это плохо. Денди получился, в кого? Понять не могу. Рюриковичей у нас точно не было. Выглядит, как сын олигарха.

Думаю, что он гордится мной, но никогда никому не рассказывает, что его мама Людмила Сенчина.

Меня журналисты часто называют «Золушка союзного значения». Когда слышу — коробит. Бывают пенсионеры союзного значения. Понимаете, фантазии у людей не хватает что-либо придумать более оригинальное. Какая я Золушка? Я в лучшем случае тяну на фею.

Магазины ненавижу. Никаких новых кофточек, Боже сохрани! Есть все! Жизни не хватит переносить!

Люблю штанцы хлопковые с начесом и байковые халаты. Главное — чтобы было удобно. У меня есть шуба из баргузинских соболей, но это на выход. А так хожу в простецкой кофте и байковых халатах.

Есть в жизни гармония? Есть! Гармония — это когда человеку удается совместить несовместимое. Гармония — это гирька, чтобы хорошее не проваливалась. Баланс должен быть. Но про плохое забывать нельзя. Утром просыпаюсь и говорю: «Господи, дай еще пожить на своих ногах и со здоровой головой!..» Большего просить не смею…

Из биографии

Людмила Сенчина родилась в Николаевской области. В ее роду были цыгане, одна из бабушек говорила только на цыганском языке. В 1970 году Людмила Сенчина окончила музыкальное училище при Ленинградской консерватории. Тридцать лет была солисткой Ленконцерта. Записала более четырехсот песен, среди которых — «Золушка», «Камушки», «Любовь и разлука», «Полевые цветы», «Шербургские зонтики». Заслуженная артистка Украины, народная артистка России.