Таких вкусных угощений я никогда больше не ела, но за то, что мы ходили к китайцам, взрослые нас ругали и наказывали. Даже не знаю, с чем это было связано. Знаю, что мама с папой бывали в Китае. Может быть, там они столкнулись с чем-то неприятным? Волна вторая – высылка В марте 1931 года нас выслали: мою маму Агафью Матвеевну, которой в ту пору было 37 лет, 17-летнего брата Илью и 15-летнюю сестру Анастасию. Мне тогда не исполнилось и 9 лет. Нашу судьбу разделили очень многие родственники, жившие тогда в селе Верхний Уртуй. Мама плакала и не хотела собирать вещи, потому что говорили, что наш поезд пустят под откос. Когда нас начали выселять, отец по делам находился в Уссурийске. Брат подсел к нам в Гильчине. До Благовещенска нас везли на подводах, а там посадили в телячьи вагоны, где были двойные нары. Из вещей разрешили взять только одежду и постель, остальное забрали. Довезли нас до станции Юхта (это недалеко от города Свободного), а уже оттуда - на Улон. Вещи везли, а мы шли пешком. На Улоне были бараки, построенные прямо на земле. Вся мебель - двойные нары, а посередине стол. Кормили нас супом из протухшей камбалы (когда несли бидон, от него шел неприятный запах), а черный ржаной хлеб со всяким мусором давали по маленькому кусочку. С нами вместе было очень много высланных из Воронежской области: русские, украинцы, белорусы и одна семья немцев - Леммер. В бараках было очень много вшей. Как только поднимались мы утром с подругой Инной Неженской, так и начинали борьбу с ними. Вскоре начался тиф, и там, где были больные, вешали черный флаг. Люди умирали каждый день, и хоронили их в общей яме. Я знала одну семью, в которой было шестеро детей - все они умерли. А я заболела корью. На нарах в бараке было очень тесно, и приходилось спать по очереди. Мама скрывала, что я болею, и не отдала меня в больницу, потому что оттуда дети не возвращались. После болезни я была такой слабой, и у меня очень долго шла кровь из носа. Помню, что мама носила меня в туалет на руках. Вместе с нами на высылке была мамина тетя (как ее звали, не помню, она была родом из амурского села Гильчин), у которой замужние дочери были на воле. Они привозили нам передачу - муку, из которой пекли пышки. Тетя делилась с нами, только это и спасло нас от голодной смерти. Когда я поправилась, то вместе с другими детьми стала ходить за диким луком. Он рос на горе, которая располагалась неподалеку от наших бараков. Мы ползком лезли туда, но там стояла охрана, которая кричала: «Осади назад, стрелять буду!» И мы кубарем катились вниз. Все взрослые ходили собирать дрова, чтобы отапливать бараки. Сопровождавшие их конвоиры ехали на лошадях, а все остальные шли пешком да еще тащили на себе дрова. Однажды я и Инна тоже решили пойти за дровами. Самый жестокий конвоир Бухановский направил на нас лошадь. Мы бежали от него, взявшись за руки. И когда лошадь уже была прямо над нами, нас оттащил в сторону какой-то мужчина. Больше мы за дровами не ходили. Если конвоирам кто-нибудь не нравился, они сажали его в холодную и не кормили. Очень сильно доставалось нашей троюродной сестре Насте (фамилию ее я, к сожалению, не помню), которая в ту пору была 17-летней красавицей. В июле того же 1931 года к нам приехал отец, и вскоре нас перевезли на пристань Бурея. Там мы жили в палатках, нас также охраняли, а всех взрослых направили добывать уголь в Райчиху. В августе нас погрузили на пароход до Чекунды, а оттуда на лодках в верховье реки Буреи. Все взрослые шли по берегу и тянули на бечеве лодки. А где нельзя было тянуть, передвигались на шестах и веслах. Лоцманами были якуты и эвенки, хорошо знавшие реку, где было очень много перекатов. К вечеру находили какую-нибудь косу и там ночевали - кто в палатках, а кто под открытым небом. Умальтинский рудник Наконец-то добрались до поселка Умальта. Какое-то время жили там, а потом всех, кто мог работать, отправили за 50 километров в тайгу, на рудник Умальтинский. Дороги туда не было вовсе. Все перевозили вьючно на лошадях. Когда-то англичане нашли там молибден и построили шахты. Но пришла советская власть и их выгнала. От англичан осталось два барака, а рядом была зона для заключенных, которые также добывали молибден. Мы считались спецпереселенцами, а вольные стали приезжать на рудник гораздо позднее. Нас, «нерабочих», забрали на рудник в октябре, когда кое-где уже лежал снег. В бараках с двух сторон были сооружены нары, а посередине стояли стол и железная печка, которую топили днем и ночью. Клопов было так много, что даже ночью приходилось бить их. В свое время англичане завезли на рудник большое количество продуктов (склады располагались в штольнях), и нам выдавали муку, крупу, печенье и сухофрукты. Поэтому мы относительно благополучно пережили 1932 - 33 годы, когда по всей стране был голод. А на руднике тем временем стали строить горно-обогатительную фабрику, жилые дома. Работали все, даже 15-летние по пояс в снегу валили лес. Некоторые трудились в шахтах, а когда построили фабрику, стали работать там. Убирали вредные камни для флотации - пирит и другие. На руднике не было ни отпусков, ни выходных. У людей, которые работали в шахте, от постоянной пыли развивался силикоз. Мы, дети, собирали в отвалах камни и молибден, иногда работали на фабрике. Но все же нам удавалось и поиграть. Помню, что играли в лапту, чижика, скакалки. На руднике многие болели цингой, в том числе моя сестра Настя. У нее опухли десны, качались зубы, а все ноги были покрыты пятнами. Ее отправили лечиться. Но цингой переболели практически все, и я в том числе. У меня тоже были пятна на ногах, и в 13 лет начали выпадать зубы. К нам приезжали с Ниманчика (населенный пункт в том районе) якуты и эвенки, они говорили: «Русский дурак не знает, как лечить цингу». А лечить ее нужно было стлаником, который рос в тайге. Стлаником мы и спаслись. Продолжение следует