Там росло все, что могло расти в том климате: картошка, турнепс, репа и т. д. А сразу за нашим участком начиналась вековая тайга. Мой старший брат Илья очень хотел учиться. У него было столько книг! Очень интересовался он алгеброй и высшей математикой. Несмотря на его молодость, старшие обращались к нему всегда уважительно, по имени-отчеству - Илья Егорович. На руднике он работал не простым рабочим, как многие, а счетоводом. Илья занимался моим обучением. Ведь сначала школы на руднике не было. Не было и бумаги - писать я училась на деревяшках. Помню, настругает он досточек и дает мне задание. Брат был строгим учителем, попробуй я только что-нибудь не исполнить! Он сразу говорил: «Принеси ремень, я тебя отлуплю». Конечно, это он так шутил, но мне все равно было очень обидно. К сожалению, моя сестра Настя, окончив четыре класса в Верхнем Уртуе, больше не смогла учиться: ее отправили на лесоповал. Такие же, как она, 15-летние девчонки жили на заимке. Их начальником был Леммер, тоже из высланных, один-единственный немец на весь рудник. Когда на руднике в 1932 году открылась школа, я пошла сразу во второй класс. Зимы в тех местах были очень холодными. Пока добежишь до школы, можно было отморозить щеки и нос. Только в марте мы начинали ходить на улицу, катались на санках. До пятого класса я проучилась на руднике, а потом вместе с якутами и эвенками - в интернате поселка Чекунда. А в седьмом классе - снова на руднике. Все это время была отличницей. Помню, в 1937 году нам выдали тетради, на обложках которых было два лозунга: «Зажмем всех в ежовые рукавицы» и «Да здравствует фашизм!» Из-за этих надписей нас потом заставили обложки снять, и мы целый год пользовались тетрадями без обложек. Такое вот напоминание о смене политического курса. Расставание навсегда 22 июня 1938 года арестовали отца и брата - пришли ночью и забрали. Меня сначала где-то заперли, но я открыла дверь и прибежала. Так что все это происходило на моих глазах. Помню, как Илья сказал матери: «Мама, не плачь, я ни в чем не виноват». В ту ночь забрали всех сосланных мужчин и весь руководящий состав рудника, остался только один председатель рудкома Чанов. Он ходил с теми, кто арестовывал, и показывал, кто где живет. В этот же день арестовали еще двоих наших родственников: несчастных держали впроголодь в пустом доме. Поэтому мы, родственники, целыми днями сидели около этого дома и ждали, когда же отвернется охранник. Улучив минутку, бросали что-нибудь съестное в форточку. Через несколько суток всех увезли. На руднике устроили собрание, на котором всячески клеймили арестованных. Говорили, что они хотели взорвать рудник. Маме стало плохо - она упала в обморок. Всех женщин забранных мужчин послали на самые трудные работы, а их семьи выгнали из домов на улицу. Кто-то поселился в курятниках, остальные - кто где мог. Нас спасло то, что наш отец в свое время построил маленькую лачужку (он работал по сменам и, чтобы ему не мешали отдыхать после ночной смены, уходил туда). В эту лачужку мы и переехали жить после его ареста. Некоторые отказывались от своих арестованных родственников. Помню, что одной такой семье отказников дали в награду за это новое жилье. Знаю, что папа и дядя Михаил, которого тоже расстреляли, сидели в Благовещенске в кувшиновских подвалах. Второй муж моей тети Агафьи - Петр Косицын - видел, как папу и Илью везли на машине в Благовещенске. Больше живыми их никто из нашей семьи не видел. Младшего брата отца - дядю Александра (он к тому времени жил под Хабаровском) забрали позже, чем наших. Случилось это в 1939 году. Дяде Александру повезло гораздо больше: он сидел в хабаровской тюрьме, их не допрашивали, но морили голодом. А потом открыли двери и сказали: «Убирайтесь отсюда!» Его семья тогда жила в поселке завода имени Горького. Это довольно далеко от города, километров 18. И вот он, голодный, обессиленный, шел домой несколько суток. Александр - единственный из братьев моего отца, кто дожил до седин и умер своей смертью. Все остальные мои дяди либо погибли от несчастного случая, либо были расстреляны. Все время я писала письма и пыталась узнать что-либо об отце и брате. И лишь однажды мне прислали ответ, что Илья находится в бухте Нагаево. От него самого я за все время не получила ни строчки. Начало скитаний Мне удалось покинуть рудник раньше других моих родственников. Я уехала в Бурею учиться в восьмой класс - на руднике не было десятилетки. Двоюродная сестра Соня Жарикова прислала мне из Верхнего Уртуя свидетельство о рождении, и я получила паспорт. Поэтому на рудник не вернулась, а поехала работать в Белогорск в госбанк. Сначала работала в госбанке рассыльной, а потом операционистом. Информацию о том, что мои отец и брат арестованы, я, разумеется, скрывала. В Белогорске жила у тети Ани Ращупкиной - это родная сестра моего отца. Помню, что у нее было много писем и фотографий от родственников из Америки (они жили где-то под Сан-Франциско). Были снимки со свадьбы их дочери Марии. Но все мы были напуганы недавними репрессиями, и тетя Аня все письма сожгла. Поэтому связи с американскими родственниками были утеряны. Остальные члены нашей семьи выбирались с рудника разными путями. Моя сестра Анастасия сильно болела, и ей разрешили уехать на лечение. Чтобы не возвращаться, она сменила имя, фамилию и отчество и стала Надеждой Григорьевной Рыбалкиной. Спустя какое-то время поселилась в Спасске и стала звать меня к себе. Окончание следует.