Виктор Казачанский осенний день 1947 года помнит в мельчайших подробностях.Виктор Казачанский осенний день 1947 года помнит в мельчайших подробностях.

И свалиться бы ему под проходящий поезд, но в тот день уезжали на родину японцы. Один из них оказался рядом. На Витькино счастье.

Кулак машиниста

Виктор Данилович — пожилой в общем-то человек, но тот осенний день 1947 года помнит в мельчайших подробностях. Судьба в очередной раз подставила плечо в самый последний момент. Мальчишка моментально выхватил из толпы знакомое лицо чужестранца. Японец бежал по перрону ему наперерез, отчаянно жестикулируя, крича непонятные слова и расталкивая своих.

— Я просто опешил, рот открыл, остановился. Только это меня и спасло. Еще шаг — и лежать мне под паровозом, — вспоминает благовещенский пенсионер Виктор Казачанский. — Перед этим как раз на японцев засмотрелся. Меня удивило отсутствие на них привычной военной формы. Их ведь как раз после плена домой отправляли, шла погрузка в специальный эшелон. Большая толпа. Все в белых рубашках и черных брюках. Не знаю, по какой причине их переодели. И вдруг один из них машет руками, бежит ко мне, лицо перекошено, я тут же оглядываюсь и вижу перед носом огромный кулак машиниста. Он матом орет, но его самого трясет от испуга за меня. Я в последний момент избежал трагедии. Какой с меня спрос, если я в первом классе учился. А тогда ведь никаких переходов на станции не было. Родители тоже занятые, чтобы за руку меня водить. В те годы приходилось взрослеть очень рано. Ходили в школу через рельсы на свой страх и риск. И вот получается, чужой человек, причем пленный, мне жизнь спас.

Счастливый первоклассник сразу узнал своего спасителя. Это был один из тех людей, что жили за огородом приемных родителей. Им часто приходилось общаться. И оба успели познать цену человеческой жизни.

Сирота кубанская

В Амурскую область двухлетний Виктор попал в самом начале Великой Отечественной войны. Отец — военный, погиб почти сразу. Остатки семьи спешно эвакуировались с Кубани на Восток. Во время погрузки на станции мальчишка окончательно осиротел. Эшелон разбомбили немецкие летчики, мамы с бабушкой не стало. Он сам по какому-то нелепому, но удивительно счастливому стечению обстоятельств остался жив. Причем судьба продолжала проявлять благосклонность.

Все необходимые документы оказались завернуты в детские пеленки. В противном случае — взрослеть Виктору в детском доме. Добрые люди отправили кроху по указанному в бумагах адресу. Так он оказался в Завитинске. Семья брата отца стала для него родной.

— Дядя и тетя приняли меня, но семья была большая — 12 человек, поэтому слишком много внимания каждому уделить не могли, — рассказывает Виктор Данилович.— Больше всего со мной дед возился. Все время вытаскивал из каких-то историй. Бывало, набедокурю, а он идет меня из милиции вытаскивать. Но в принципе жили мы неплохо. Дядька на железной дороге работал, поэтому на фронт его не взяли. Мужская сила в те годы была настоящей опорой для семьи. У нас и огород, и куры имелись. Я как-то даже вытащил из курятника несколько десятков яиц и соседям отнес — пожалел их голодных. Мама приемная чудом меня от порки отцовской спасла.

Под охраной пленных

Дом Казачанских стоял на самом краю города, по улице Вокзальной. Местная шантрапа, пользуясь столь удобным географическим положением, периодически опустошала огород большой семьи. В конце 45-го воровские набеги прекратились. Прямо за забором припарковались пять крытых грузовых «студебекеров», внутри — несколько десятков японских солдат, которых пригнали из освобожденной Маньчжурии. Пленные стали естественной защитой для Казачанских от уличных банд.

Вскоре неожиданное соседство переросло во взаимовыгодное сотрудничество.

— Жили они неплохо. У них даже охраны не было, зато всегда имелся белый хлеб,— вспоминает Виктор Казачанский. — Не знаю, почему их так кормили, но мы белой буханки даже в магазине не встречали. Только черный хлеб ели. А им, видимо, самим разнообразия хочется, подходят к забору показывают хлеб и предлагают обменять его на тыкву или на яйца, крупу очень любили. Ясное дело, мы соглашались. Мама возьмет этот хлеб спрячет, а на обед каждому по кусочку даст. Вкусно очень было. В принципе на этом наше общение с японцами прекращалось. Мы уже знали многих в лицо, но шибко разговаривать не пытались. Очень удивлялись их трудолюбию. Идешь по улице, они дорогу строят. Работают все, без понуканий. Чтобы кто-то сидел, я не видел. Водонапорную башню тоже они построили.

Знакомое лицо спасения

Виктор Данилович признается — за два года жители Завитинска основательно привыкли к японцам. Пленные молча работали, в дела местных не лезли. Держались особняком и в то же время стали почти своими. Искупив вину трудом, чужаки стали потихоньку домой собираться. Больше никто не приходил к забору, не предлагал хлеба и не просил тыкву.

Поначалу их отсутствие за огородом даже как-то печалило. Японцев еще можно было изредка встретить в других частях города. Правда, все реже. Поезда увозили на Восток последние партии военнопленных. Мирная жизнь продолжала налаживаться, и однажды осенью пошел Виктор в первый класс.

Его самая первая опасная встреча с поездом была не менее запоминающейся. Полез как-то со своим школьным чемоданом под вагоном, а тот возьми да тронься. Благо парень не растерялся — скрючившись в три погибели, побежал прямо по шпалам. Едва успел выскочить между губительными колесами. Второй раз чуть не стал последним.

— Меня, возможно, спасла не столько отчаянная жестикуляция этого японца, сколько его знакомое лицо, — рассуждает Виктор Казачанский. — Мы ведь так привыкли к этому соседству. И когда оно прекратилось, то даже заскучали. Получается, я остановился только для того, чтобы пристальнее всмотреться, угадать — он или не он? К своей радости, не обознался. Японец что-то говорил мне, машинист кулаком грозил, а я все думал — ради чего все это вчерашнему врагу? За время войны и годы плена он умудрился не озлобиться, сохранить человеческие чувства. Значит, и мы, русские мальчишки, стали для них в чем-то близкими. Я в шоке был от случившегося, поэтому не успел ему толком чего-то ответить или спросить. Побрел домой, а он уехал на родину. Часто потом хотелось узнать его судьбу, мечтал вновь в толпе его лицо выхватить. Нашел бы — памятник ему поставил. Но времени не вернуть. Как говорится, поезд ушел.

Первая зима на погибель

По приблизительным данным, количество японцев, умерших в советском плену, достигает 60—80 тысяч человек. По рассказам большинства свидетелей, хорошее питание в лагерях, и белый хлеб в частности, — скорее исключение из общепринятых правил. Большинство погибших пали жертвами скудности пайка, убогости жилищ, антисанитарии, отсутствия лекарств, изнурительного и непродуктивного ручного труда. Значительная часть военнопленных погибла в период зимы 1945—1946 годов. Это была первая зимовка военнопленных в СССР. Сейчас на его бывшей территории примерно 700 массовых захоронений японцев. Многие кладбища уничтожены. Однако в настоящее время достигнуты межгосударственные соглашения о восстановлении памятных мест. Большинство проблем было снято в начале 90-х годов прошлого века. Наиболее массовая репатриация выживших началась в 1946 году и продолжалась вплоть до весны 1950 года. Около 200 тысяч бывших японских военнопленных живы по сей день.