Только сейчас понимаю, как нам повезло. Мои дедушка с бабушкой лучшие, не только по моему личному мнению, но и по общественному признанию — лучшие как отдельные личности и идеальные как семейная пара. А тогда это казалось нормой — ведь я каждый день это видела и в этом жила. Главные «жители» их квартиры были, как сейчас помню, печатная машинка, кипа газет на одном журнальном столике, настольный торшер и место для работы на специальном столике у окна. И бабушка всегда ревностно следила, чтобы мы, дети, не занимали своими детскими забавами и игрушками святое место.

Дедушка ложился позже всех, и я привыкла засыпать, глядя на свет из-под абажура на его столе. Утром я просыпалась под жужжание бритвы — он уже встал, бодр и спешит опять в редакцию, в свой второй дом, без малейшего преувеличения. Всю жизнь он горел этой страстью к работе в любимой газете. Помню переезд в новое здание на Калинина, когда каждый сотрудник воспринимал это как личное счастье.

До сих пор удивляюсь, как он все успевал и где брал силы на всю ту активную жизнь, которая кипела и на работе и ни на минуту не останавливалась дома. Я была маленькой, но, как вспышки или кадры из фотоальбома, встают в памяти моменты: вот он с коллегой во дворе сидит на лавочке — играет партию в шахматы, или с бабушкой идут по лесу в свои сады, по пути собирая грузди в березовом лесу, а за плечами — рюкзаки, вот он стоит в магазине «Сделай сам» и снова выбирает материалы, чтобы своими руками смастерить мебель для дома или дачи, вот читает книги на французском языке, вот он бросил все дела и спешит оказать мужскую помощь своей единственной дочери… А вот я, маленькая, сижу в его кабинете и прошу: «Попечатать на машинке… можно?» — пока он ходит по 5 раз к редактору, бурно обсуждая материалы будущих статей.

Все годы учебы он неустанно слал письма своей Машеньке, почти каждое из которых было в стихах. А когда они уже были вместе, то стихи рождались и с утра на завтраке — юмористические, и по семейному поводу — в открытках, и для Нее — лично. В семейном архиве сохранилось одно из первых писем 22-летнего парня своей далекой и родной душе, которая до самого последнего вздоха вызывала у него улыбку, уважение и любовь. И еще одно стихотворение, написанное в последний год жизни, но все о том же, все — той же и все так же с любовью и нежностью.