«Теперь во Франции осознают, что ИГИЛ — это новый фашизм»

Оливье Ролен уверен, что русские и французы во многом похожи.

ОБЩАЯ КУЛЬТУРА

— Оливье, Россия не раз становилась местом действия ваших книг. Откуда этот интерес к нашей стране?

— Еще в детстве я был впечатлен большими географическими пространствами России, и с тех пор у меня появилось большое желание их исследовать. Также меня всегда интересовала история России, особенно эпоха сталинских репрессий. Ну и, конечно, я полюбил русскую классическую литературу. Все это заставляет меня всякий раз возвращаться в Россию — я был здесь уже более 25 раз. Мне нравится широта души и гостеприимство русских людей. Конечно, не все русские такие, но в целом ваш народ очень доброжелательный.

— Впервые вы побывали в России еще в советское время. Насколько страна изменилась за эти годы?

— Очень изменилась. Раньше это была закрытая страна, теперь же люди могут поехать куда хотят, то есть в этом отношении Россия открылась. Кроме того, прежде мне казалось, что я очень отличаюсь от русских людей. Тем, с кем я тогда встречался, мой мир казался совсем другим. А сейчас мы одинаковые. Правда, есть одно «но»: мне кажется, что раньше деньги играли не такую важную роль в жизни русских, и это было лучше.

— Вы говорите, что сегодня русские и французы похожи. Чем именно?

— У нас очень похожая культура. Мы тоже любим литературу и музыку, у нас общие ценности. Я люблю Чехова, и есть русские, которые любят Флобера. Также у нас почти одинаковые отношения между мужчиной и женщиной, а, как вы знаете, не во всех странах это так. На самом деле я вижу намного больше того, что нас сближает, чем различий между нами.

— Какое мнение о России складывается у французов сегодня?

— Надо признать, что из-за средств массовой информации в целом отношение к вашей стране довольно сложное. Но, с другой стороны, наш президент недавно ездил в Москву, потому что у нас есть общая цель в борьбе с терроризмом.

ПИСЬМА С СОЛОВКОВ

— Поговорим о вашем документальном романе «Метеоролог», который вышел во Франции осенью 2014 года. Когда и почему вы заинтересовались историей Алексея Вангенгейма — советского метеоролога, погибшего в период сталинских репрессий?

— Интерес к этой истории у меня появился в 2010 году, когда я увидел на Соловках копии писем Вангенгейма к дочери Элеоноре, которые он посылал из лагеря. Отец пытался обучать ее на расстоянии: рисовал животных, собирал гербарии — наверное, он уже догадывался, что больше не увидит ее. Эти письма очень впечатлили меня, а потом я встретил человека, который хорошо знал Элеонору. Благодаря этой встрече я смог познакомиться с оригиналами всех протоколов допроса метеоролога и документов касательно его личности. Когда я читал эти бумаги, в комнате со мной находился служащий ФСБ, который следил, чтобы я не фотографировал, а только переписывал документы. Когда он выходил покурить, у меня был большой соблазн сделать фото, но я решил не рисковать — вдруг в помещении есть камеры наблюдения.

— Вы упомянули, что давно интересовались периодом репрессий в СССР. Высказываете ли вы в «Метеорологе» свое отношение к сталинскому террору?

— В последней части своей книги я обращаюсь к читателю с объяснением, почему я интересуюсь этой историей. Я считаю, что советский коммунизм, который был надеждой для многих людей, закончился именно в период сталинских репрессий. Эта эпоха во времена моей молодости была объектом очень жарких споров, потому что некоторые люди верили в советский коммунизм и поддерживали его, в том числе оправдывая и сталинскую эпоху. Думаю, сегодняшним читателям важно знать эту историю, потому что до сих пор в мире есть власти, из-за которых уничтожаются жизни и судьбы сотен людей.

— Сталинизм нередко сравнивают с нацизмом. На ваш взгляд, это сравнение справедливо?

— Эти явления сравнивал еще Гроссман в своей книге «Жизнь и судьба». Чем-то они действительно похожи, так как оба режима — это преступления против человечества, но есть и различия. Допустим, криминальная логика нацистов, отправлявших людей в лагеря, хотя бы поддается анализу. Они преследовали определенную цель, например уничтожали евреев, и те наперед знали, что могут попасть в концлагерь. Что касается ГУЛАГа, люди абсолютно не могли предугадать, попадут они туда или нет. В советские лагеря мог попасть как простой рабочий или домохозяйка, так и генерал. Как мы знаем, были расстреляны даже многие шефы НКВД. Тот же Вангенгейм был очень хорошим коммунистом.

— Находите ли вы для себя объяснение, почему узники лагерей зачастую продолжали боготворить Сталина? Вот и Вангенгейм делал на Колыме мозаичные портреты вождя и даже послал один из них дочери Элеоноре.

— Я сам задаюсь этим вопросом и затрудняюсь найти объяснение. Возможно, вера в идеологию была настолько сильной, что выживала даже в ужасных условиях лагеря, или они бессознательно понимали, что без этой веры в идеал все обрушится. Но, может, дело в том, что они просто хотели защитить свои семьи и только делали вид, что верят.

НОВЫЙ ФАШИЗМ И СВОБОДА СЛОВА

— Оливье, не могу не спросить вас о том, что происходит сейчас во Франции. Какие настроения царят в стране в связи с ноябрьскими терактами в Париже?

— Конечно, до ноября во Франции все знали, что ИГИЛ — это нехорошо, но все-таки тешили себя иллюзией, что это не несет никакой угрозы. Люди хотели верить в это, недооценивая смертельную опасность, которую представляют исламисты. Я надеюсь, что эти ужасные события откроют глаза интеллектуалам, которые в свою очередь смогут повлиять на общественное мнение. Долгое время интеллектуальная прослойка воспринимала тех, кто теперь стал террористами, как жертв определенных условий жизни, а не как потенциальную угрозу для общества. Думаю, теперь они наконец осознают, что ИГИЛ — это новый фашизм.

— Какова была реакция простых французов и стало ли меняться их отношение к мусульманам?

— Люди повели себя очень достойно. Они признают, что это война, в которой нужно идти до конца. Считаю, что правильно отреагировало и правительство, отправляя на уничтожение ИГИЛ самолеты. Что касается мусульман, отношение к ним не изменилось, и я надеюсь, что и дальше этого не случится. Сегодня около 10% населения Франции — это мусульмане, и по отношению к ним не было ни одной попытки погромов или насилия. Мы цивилизованная страна и понимаем, что нужно быть безжалостными к экстремистам, но тех, кто живет в мире и уважает законы республики, нужно защищать.

— Часто ли вообще тема исламской угрозы поднимается в современной французской литературе?

— Не слишком часто. Обычно мы не говорим об этом, потому что парализованы страхом показаться расистами, унижающими интересы другой религии. Я написал несколько статей по этому поводу. Одна из моих работ называлась «Бумажный тигр»: в ней я рассказывал о времени, когда я был на стороне крайних левых. Там есть буквально один абзац, в котором говорится о хулиганах из пригородов, нападающих на мирных людей. В целом книга имела большой успех, но за этот абзац меня постоянно упрекали. Между тем мне совершенно ясно, что именно эти бандиты из пригородов, которые занимаются трафиком наркотиков, становятся террористами.

«МНЕ НЕ НРАВЯТСЯ КАРИКАТУРЫ «ШАРЛИ ЭБДО»

— Как вы относитесь к карикатурам «Шарли Эбдо»?

— Я отношусь к тем французам, которые давно не читают «Шарли Эбдо». Но когда в их редакции произошел теракт, я был разгневан, если не сказать больше. Мне не нравятся их карикатуры, но мы страна, где каждый имеет право сказать все что хочет, за исключением клеветы. Мы не хотели бы, чтобы исламисты заставили нас забыть о гласности и свободе самовыражения, чтобы из-за них мы поменяли свои взгляды и ценности. Это наш образ жизни, и он серьезно отличается от того, что существует в Алжире или Пакистане. Основной вопрос — это вопрос женщин: в исламском мире они подчинены и унижены, как рабыни, что для нас неприемлемо.

Возрастная категория материалов: 18+