Фото из личного архиваФото из личного архива

«Отец учил любить Родину»

— Я родился в семье военнослужащего в городе Магдебурге в Германии, там служил мой отец. Он был кадровым военным, танкистом, воевал в горячих точках. Был в Афгане, служил в Монголии. Отец был смелым человеком, я с детства гордился им. Он учил меня защищать слабых, любить Родину. Я был первым в классе пионером и комсомольцем, школу окончил с тремя четверками, остальные — пятерки. Мама работала в военторге, должность гражданская, но все-таки связанная с армией. Так что я вырос в семье, где царила строгая дисциплина. Поэтому профессия моя была предопределена. Когда я заикнулся, что хочу поступить в гражданский вуз, отец возмутился: «Ты что, трус?! Иди служи!» И я пошел по его стопам: окончил в 1999 году наше танковое училище.

«Участвовал в спецоперации на Кавказе»

— В БВТКУ мы были последними из могикан — с пятигодичным курсом обучения. После выпуска попал в Свободный, служил в 61-м отдельном танковом батальоне. Летом 1999 года тоже шла закрытая специальная военная операция на Кавказе.

9 августа, когда вышел приказ президента, нас подняли по тревоге, чтобы призыв ребят-дагестанцев перебросить на защиту рубежей Родины. Когда террористов стали давить из Чечни, они по ущельям шли в сторону Дагестана. Ну и нас отправили в Дагестан, я поехал командиром взвода вместе с дагестанцами-срочниками. Там стояли вдоль границы, заняли рубежи и маленько повоевали. Банды отгоняли, когда они пытались прорваться. Пробыли там три месяца, потом я вернулся в Приамурье.

«Почему молодые ребята должны умирать, а я, профессиональный военный, который прошел много спецподготовок, должен сидеть дома? Нет, мой долг — быть там».

К сожалению, недолго служил по контракту. В нашей части произошел несчастный случай, погиб прапорщик — меня по статье уволили. Не хотел бы об этом говорить. Как командир, я понес уголовную ответственность — мне дали два года условно. После этого несколько лет я отработал мастером буровой установки. Был начальником участка на острове Русский, где делали просеку и тянули ЛЭП. Мы закладывали первые сваи в микрорайоне Таежном в Тынде. На «Пионере» — первый рудник. Мне есть чем гордиться.

«Родина позвала»

— С первых дней начала специальной военной операции (СВО) я следил за новостями. Знал, что гибнут наши ребята, молодые пацаны. Мне уже 45, а им по 18—19 лет. Почему они должны умирать? Почему я, профессиональный военный, который прошел много спецподготовок, должен сидеть дома?

И 1 марта я пошел в белогорский военкомат. Мне сказали, что офицеров не берут, только прапорщиков. Ну как так?! Пообещал, что буду звонить в округ. На следующий день пришел — дали добро. Нас собрали и отправили на сборный пункт в Благовещенск, оттуда в Хабаровск, далее военным бортом в Москву. Там пробыли сутки и транспортником — в Ростов-на-Дону, оттуда нас отвезли в учебный центр. Через четыре дня спецподготовки пошли на Белгород, а оттуда заходили на территорию Украины. 11 марта мы уже участвовали в СВО. Из нас сформировали батальон, выделили технику.

Слухи о том, что наши ребята едут без обмундирования и оружия — это всё бред. Нас одели, как говорится, от бинта до ваты: нательное белье, зимнее и летнее обмундирование, ботинки, котелки, спальные мешки, резиновые сапоги. Вещмешок весом около 40 килограммов.

«Под огнем копали окопы»

— Когда мы пересекли «ленточку» — границу между Россией и Украиной — остановились, зарядились, достали гранаты. А дальше мы закрепились. Под минометным огнем выкопали окопы, потом пошли в разведку в сторону Изюма. Маленько повоевали, всё удачно. Потом нам в помощь пришла двухсотая арктическая бригада «Печенги». Два месяца с боями мы двигались то туда, то обратно. Проводили спецоперацию по зачистке населенных пунктов от националистов.

Наши бойцы показали себя неплохо. Из добровольцев отличались «деды» — мужики от 40 до 60 лет. У меня был герой-старшина, 56-летний Владимир из Белогорска. Сейчас он вернулся домой, работает. Обратно со мной собирается. Молодых в роте было немного: процентов десять. Большинство — люди семейные, с детьми, кто-то уже внуков имеет. Например, у меня там родился племянчатый внук — сын сестры стал отцом.

«Поля, поля, поля»

— Удивила местность — поля, поля, поля и небольшие просеки между ними, как снегозаградительные. Там даже спрятаться негде. Это затрудняет наступление. Бежишь по полю, а оно три-четыре километра — и ты просматриваешься везде и всяко.

Первое время, конечно, очень тяжело было. Украинская армия плотно укомплектована натовским стрелковым оружием. У всех коллиматоры, ночные прицелы. У меня же на роту был один «ночник». До окопов даже не добегали, как артиллерия нас «снимала». Но сейчас, я думаю, перевес на нашей стороне. Польские минометы — тоже очень страшно. Ты не слышишь его выхода, когда мина летит, — она уже взрывается возле тебя. Сила такая, что отрывает руки, ноги. Но, как в том 1941-м, всё равно мы шли в атаку. И кричали наше «Ура!», «За Родину!», «За маму!»

«Страх притупляется»

— Страх побороть невозможно. Когда идет минометный обстрел, ты упал, лежишь, дыхание запираешь и думаешь: «Лишь бы не в тебя, лишь бы не разорвало». Рядом где-то взрывается, осколок мимо пролетел — «ну и слава Богу!». К реалиям военных действий трудно привыкнуть, но привыкаешь. Потом, когда начинают стрелять, сидишь в окопе и чай пьешь. Как-то понимаешь по звуку, что не в тебя летит, а где-то рядом. Это нельзя описать, но там ты становишься другим.

«Я тоже внесу свой вклад в победу, чтобы эти фашисты никогда не были на нашей земле». 

Если сравнивать со спецоперацией на Кавказе, то тут всё жестче. Вот пример. Мы зашли в деревню, очистили ее от нациков, подходит машина с гуманитарной помощью, начинаем раздавать. Все стоят с автоматами, наблюдают. Идет дед, рядом с ним мальчишка лет четырех (его — не его, не понятно), он его держит за шею. А потом дергает гранату... Оказывается, этот малыш был полностью заминирован. Шансов выжить у него не было. Разве это не фашизм — жертвовать жизнью ни в чем неповинного ребенка?!

Половина наёмников ВСУ, действительно, сидит на наркотиках. Когда мы взяли в плен несколько человек, то стало понятно, что они под наркотой.

«Всюду сделаны схроны»

— Однозначно та сторона готовилась к нападению. Вы не представляете, сколько на той территории сделано схронов. Лезешь в просеку — опа, что-то интересненькое! Откапываешь, а там лежат: форма, медикаменты, оружие, доллары. Схроны у них в каждом населенном пункте, в каждом леске. Меня удивило под Изюмом, когда их танковая рота атаковывала нас. Танки ВСУ уходят — и через полчаса возвращаются. А позади поле и пара лесных насаждений. Где они брали топливо и боеприпасы? То есть у них всё это поставлено. Вот и представьте, какая там велась подготовка.

«Я не могу иначе»

— За «ленточкой» я пробыл два месяца. Потом была перегруппировка войск, нас вернули на границу. Я сам был немного ранен, попал в госпиталь, — маленько схлестнулся в рукопашном бою. Домой вернулся, чтобы подписать контракт с Министерством обороны и вернуться в Донбасс. Я не могу иначе. Там находится мой племянник. Сыну моему 19 лет, он учится в техникуме. Поэтому мне хочется, чтобы эта спецоперация закончилась раньше, чем его мобилизуют. Я тоже внесу свой вклад в победу, чтобы эти фашисты никогда не были на нашей земле. Чтобы не гибли наши дети и матери не рыдали у гробов.

Конечно, родные тревожатся. Мама тихо плачет в подушку, но ее муж был военным, она все понимает. С женой я специально развелся, чтобы не переживала. Но из наших амурских, тех 16 добровольцев, с кем мы призывались в марте, все живые домой приехали.

«Мы воюем за Отечество»

— Как командир, во время СВО я получал 261 тысячу рублей, а бойцы-рядовые — 205 тысяч рублей. Но скажу вам: там мужики бьются не ради денег. Особенно те, кто постарше — 35—45-летние. Это патриоты нашей страны, они сознательно шли в Донбасс — защищать Родину! Мы воюем за свою свободу!  

Возрастная категория материалов: 18+