Ничто не говорило о том, что к нам приближается страшная беда, которая останется с нашей семьей на долгие годы. В сущности - навсегда. Мой первый «Сталинград» Входная дверь вдруг распахнулась от сильного рывка. В дверном проеме покачивалась могучая фигура детины в нательной рубахе. В комнату дохнуло густым запахом спиртного. Как я потом узнал, это был один из партийных «вождей» Благовещенска. Переступив порог и обведя всех звериным взглядом, детина затворил за собой входную дверь на крючок. А потом направился прямо к нашей маме. И сколько она ни умоляла оставить ее и детей в покое, эта мразь была глуха к мольбам и слезам. Человек, объятый ужасом, не способен на разумные решения. Маме надо было всего-то крикнуть мне: «Марк, беги на улицу, зови людей на помощь!» - да и самой постараться выскочить на улицу и кричать, а не пытаться увернуться от пьяного негодяя. Наконец он остановился и, тяжело дыша, направился к выходу, пообещав: - Ну, ты меня запомнишь на всю свою жизнь! Тогда я еще ничего не понимал - помню только чувство страха. И лишь с годами осознал, что в моей жизни это был первый «Сталинград», а их у меня потом было несметное число. Подлая клевета этого лжекоммуниста и занимаемая им должность сделали свое дело. В начале января 1934 года моего отца, Лепехина Тимофея Ивановича, арестовали по 58-й статье. Отцу грозил расстрел, но улик против него ни на какую статью так и не нашлось. В марте 1934 года отца из тюрьмы выпустили. Но «вождь-коммунист» не успокоился, продолжал свои лживые обвинения, отравляя жизнь отцу и всем нам. Над нами словно повис дамоклов меч. Семья жила в постоянно нагнетаемом страхе. Наконец кто-то там, в органах городской власти, посоветовал отцу: - Тимофей Иванович, сейчас такое трудное время, бери-ка ты семью да уезжай куда-нибудь, а вернешься, когда все поутихнет. - Но почему я должен уезжать из своей родной деревни? - возмущался отец. - Да и куда я с семьей зимой поеду? - Поезжай в Сиваки, - был совет. - Это недалеко отсюда. Там есть и жилье, и работа. В ад по собственной воле Существование наше становилось все мучительнее. В Астрахановке мы оказались в положении презираемых. И 25 марта 1934 года наша семья и семья старшего брата моего отца - Алексея Ивановича Лепехина («Я еду с тобой - тебя одного не пущу») - выехали из Благовещенска в поселок Сиваки Тыгдинского района. Там братья пошли в поселковый Совет решать вопрос насчет жилья и работы. Председатель взял у них паспорта и сказал: «Через два дня приходите». Через два дня отец с братом явились к нему снова. - Ваш вопрос решен. Завтра утром в вагончике поедете по узкоколейке на 25-й километр. Там большой поселок, есть и жилье, и работа. Братья ждали, когда председатель вернет им паспорта. - А паспорта вам больше не понадобятся. Там ни у кого паспортов нет, - и тоном приказа закончил: - Собирайтесь в дорогу. Утром 30 марта 1934 года, прибыв на «25-й километр», мы испытали ужас, увидев там несчастных людей с серо-зелеными изможденными лицами... Так, обманным путем, нас надолго привезли в советский концлагерь. Для нас начался ад, в котором мучились и виновные, и безвинные. Лишь смерть была там радостью освобождения от мук. Так я, восьмилетний мальчик Марк Лепехин, стал очень опасным государственным преступником. С этого времени предназначено было мне познать все «прелести» сивакских, горкинских и ушумунских лагерей. Нет сил вспомнить все подробности моей лагерной жизни. Скажу только, что и тогда мое детское сердчишко было наполнено любовью к Родине. Остаться в живых 31 января 1943 года я бежал из концлагеря. Мне удалось обмануть офицеров в военкомате, и я был направлен в Красную армию. Прибыв в Шимановск, в 87-й запасной стрелковый полк под командованием гвардии майора Ситникова, я сразу же подал рапорт о направлении меня в школу младших командиров при том же полку. Оценки за успеваемость были только четверки и пятерки. Но через девять месяцев учебы, когда нам должны были присвоить воинские звания, меня отвели в строевую роту, состоявшую сплошь из зэков. Сняли курсантское обмундирование и одели в ужасное рванье. Глубокой ноябрьской ночью нас повели через весь Шимановск на железнодорожную станцию, затем распределили по вагонам-теплушкам. Наутро их подцепили к проходящему с востока эшелону с зэками Магадана, Камчатки, Сахалина и отправили на запад, на фронт. Когда прибыли на фронт, командир батареи старший лейтенант Факторович, у которого я был наводчиком, ни с одним из зэков не обращался так жестоко, как со мной. Помню, один наш подносчик снарядов сварил и съел четыре солдатских котелка конского мяса (уже четвертые сутки нам не могли доставить пищу), а вскорости мучительно умер. Факторович меня одного заставил три раза закопать и откопать труп этого несчастного. Хотя я-то как раз не смог отрезать себе ни кусочка мяса от той конской туши -меня, пацана, все легко отталкивали. Факторович изголялся надо мной постоянно. Все видели издевательства фашистов над мирным населением, гневно осуждали это. Но ни один из наших офицеров не заступился за меня, видя, что вытворяет командир батареи. Тот всегда старался выразить пренебрежение к моим знаниям, полученным в школе младших командиров. Посылал меня туда, где не было шанса остаться живым. И все испуганно-удивленно смотрели на меня, вернувшегося с задания, не веря своим глазам. К примеру, для поиска разрыва телефонной связи и восстановления Факторович отправлял только меня, не давая ни одного бойца для прикрытия. Пропуск на родину 2 марта 1944 года судьба «пожалела» меня. Я был не просто легко ранен в очередной раз, а покалечен: мне разворотило правое плечо. И повезли меня по восьми госпиталям. В июне уже на Кузбассе я был комиссован по инвалидности. С огромной радостью, что увижу свой Благовещенск, родную Астрахановку, поехал я в Амурскую область. Но капитан пограничного наряда не пропустил меня в пограничный город, требуя пропуск. - Я же с фронта, из госпиталя вернулся на родину! - возмущенно доказывал я. - Вот у меня пропуск - калеченое плечо, рука, другие ранения... Что же, я у Гитлера должен был пропуск на родину попросить? Но капитан был неумолим. И я был вынужден вернуться в тот же советский концлагерь, где жили, если это можно было назвать жизнью, мои родные. За все это время мне от них не пришло ни одного письма: я и этой возможности был лишен. Слава богу, что комендатура концлагеря не напомнила мой побег в армию. Но мне, инвалиду войны, не делали никаких скидок: работу требовали как от стопроцентно трудоспособного. И никому не было дела до моих болей в плече, когда я катил бревна, грузил на лесовозные узкоколейные платформы, таскал шпалы и рельсы, прокладывал новые таежные лесовозные «усы»... Лишь в марте 1961 года, когда от концлагерей остались страшные воспоминания и надорванное здоровье, я решился уехать далеко от этих мест, чтобы не мучиться видениями прошлого.

Возрастная категория материалов: 18+