— Людмила, на данный момент у вас есть постоянное место работы, как у режиссера-постановщика?

— В этом году меня позвали в небольшой частный театр в Санкт-Петербурге. Он называется «Крошка Арт». Его специфика в том, что он для детей от одного года. Это такие спектакли-уроки с применением куклотерапии, когда дети после спектакля могут пообщаться с персонажами, пощупать кукол. Происходит постепенное приучение ребенка к театру через игру. Руководитель театра Инна Хабарова и пригласила меня в качестве режиссера.

— Как в принципе возможно сделать постановку для таких крох?

— Конечно, это совершенно другая специфика. Но я уже ставила в этом театре два спектакля. Опыт есть. Постановка для таких маленьких зрителей — это скорее попытка визуализации и интерактив.

— В Благовещенске вы поставили «Кентервильское привидение». На афише написано «6+». Спектакль довольно жутковатый: привидение, мистика… Нет опасения, что могут предъявить претензии?

— Все эти ограничения 0+, 6+ и 12+ — довольно условные. По-моему, современный ребенок в связи с тем, что много интернета и мультиков, фильмов (один «Властелин колец» чего стоит, а туда и с 4-летними ходят) вряд ли испугается. В спектакле поднимаются довольно серьезные темы, но вначале мы стараемся больше шутить, чтобы затем подойти к ним. Кроме того, в спектакле есть два персонажа — близнецы как раз этого возраста «6+», и я рассчитываю, что маленьким зрителям будет за что «зацепиться», что узнавание нового будет происходить через них. Например, они сначала издеваются над этим привидением. А потом оказывается, что оно несчастное. Мы надеемся, что не будет перекоса, потому что стараемся говорить на тему смерти светло, не рисуем кресты и гробы для этого.

— Но скелет там все же появляется…

— Ну как раз скелет — такая атрибутика, которая в этом возрасте скорее интересна, чем страшна. И к тому же он появляется только в самом конце спектакля.

— Кстати, о близнецах. Они ведь играют в американский бейсбол, да и сама история написана английским писателем… В нынешних политических реалиях, как думаете, не поймут ли превратно? Примеры есть, концерты запрещают, вдруг и «Кентервильское привидение» попадет под опалу.

— Надеюсь, что этого не произойдет. История придумывалась и текст писался тогда, когда с Украиной все только начиналось. Я почти не слежу за политикой. Но мы думали на эту тему, что, может быть, нас не правильно поймут. Однако из песни слов не выкинешь, это то, что есть у Уайльда. Тематика эта поднималась на рубеже 18 и 19 веков. Я надеюсь, что спектакль не попадет под запрет, потому что никаких лозунгов в нем нет, он совсем о другом,

— В спектакле все персонажи — куклы, а призрак — человек. Это какой-то символ?

— Во-первых, это масштабность. Мы хотели сделать призрака, который был бы больше людей. А во-вторых, когда с художником Ольгой Ивченко придумывали эту историю, подумали, что призрак в каком-то смысле выглядит человечнее, чем эти люди. Они настолько в этом материальном мире, где все можно купить и продать, что они скорее «окукливаются», чем призрак, который становится человечным.

— В спектакле присутствует тема, что люди ничего не боятся. Сегодня много говорят о том, что «люди страх потеряли». Вообще это называют еще совестью. В этом смысле ваш спектакль — это некое послание?

— Когда делаешь любую работу, есть стержень, который тебя ведет. Здесь много тем затрагивается: для взрослых это будет одно послание, а для детей мы хотели акцентировать внимание на Вирджинии. Ведь даже в этой «окукленной» девочке (а мы видим через маму, какой она может стать) происходят перемены — она единственная призрака пожалела.

— Что вы преподаете в Санкт-Петербургской академии сегодня?

—  Это спецкурс марионеток у Наумова. До этого пять лет работала с педагогами Стависскими. У них там был целый курс, который был набран на пять лет, и я была в их команде. По-разному складывается эта работа. Зависит это от того, как мастер распределяет часы, как он придумывает программу.

— Сегодня в вузы, которые готовят актеров и режиссеров для театра кукол, молодежь идет? Это им интересно?

— Да, интересно. Например, у нас в этом году на факультете театра кукол был второй по счету конкурс. Когда я поступала, в шутку говорили так: «Калеки и уроды, идите в кукловоды». Сейчас этого нет, потому что театр стал синтетическим, и ты абсолютно не знаешь, что потребует от тебя режиссер. Вот и в нашем спектакле «Кентервильское привидение» — абсолютно драматическая роль. Многие идут учиться, потому что на драме нет этой специфики, на драме не дают работу с куклой. Есть такое понятие сегодня «театр объектов». Вся Европа уже давно театр объектов. То есть не понятно, кем тебе придется работать: ростовой куклой, или спичку придется оживить. Мне кажется, что театр уже перешел все границы разделения, вот это театр драматический, а это — оперный, а это — театр кукол, и так далее. В спектакле сегодня могут попросить сделать все что угодно.

— По вашему мнению, это не попытка молодых людей уйти от реальности, которая прямо-таки гнетет иногда? Почему они идут в театральное искусство? Это не уход от проблем, как например, кто-то уходит в глобальную сеть, интернет, кто-то подсаживается на всякие препараты..? Ведь театр – это не жизнь… В театре можно поиграть, уйти в фантазию, забыть о том, что происходит снаружи.

— Театр — это сложный организм. Может быть, со стороны кажется, что это уход от реальности, что можно от чего-то скрыться… Безусловно, театр — это диагноз. Скажу больше, я бы своего ребенка никогда не отправила бы в театр, потому что это очень специфическая вещь. Это затягивает и погружает. Могу сказать про пять лет обучения.Это были пять лет какие-то волшебные, потому что ты попадаешь в тепличные условия, отрываешься от реальности. Ты там с восьми утра до двенадцать ночи, ты не видишь солнца, потому что, когда уходишь, его еще нет, когда возвращаешься домой, его уже нет. Ты постоянно в аудитории, а там происходит некая аккумуляция молодых мозгов, молодой энергии, идей, творчества. Ты варишься в этом соку, это какая-то фантастика. Все вспоминают время учебы с ностальгией, потому что потом разбредаются по театрам, кто-то вообще уходит из профессии (дай бог, если сорок процентов останется из ста). Но в любом случае то, что дает студенчество, вот эту сплоченность, оно дорогого стоит.

— А сколько ваших сокурсников осталось в профессии, вы знаете? И насколько выход в «реальную» жизнь из той, студенческой, это шок для молодого человека?

— Первый год — это просто погружение в жесткую депрессию. Во-первых, по времени ты был занят везде и всюду, всегда был некий «волшебный пинок» в виде зачета, а тут ты оказываешься свободным и понимаешь, что эти пинки должен теперь давать сам себе. А если нет мастера, который тебе эти пинки дает, то ты либо их себе делаешь, либо никак не двигаешься. Как себя заставить это делать? Кто-то как бы сажает в зрительный зал «око мастера», которое всегда присутствует, и «что бы сказал он?» – это всегда держит. Кто-то другой придумывает стимулы и способы самодисциплины. Конечно, первый год очень тяжелый. Кто где остался? Не все остались в профессии. Кто-то в смежные ушел. Одна девочка вообще свой театральный центр открыла. Кто-то драмой занимается. А кто-то вообще не занимается. Это касается, наверное, любой профессии. Есть даже такая статистика, что если четверо из десяти осталось в профессии, то эта профессия необходима. Это касается всего, не только театра.

— Возвращаясь к вашему спектаклю, как бы вы сформулировали основную его идею?

— Идея в том, что в каждом есть сочувствие, будь то ребенок или взрослый. Несмотря на то что спектакль называется «Кентервильское привидение», главное изменение происходит в Вирджинии, и именно она является носителем этой идеи. Она помогла призраку, и случилось это потому, что она смогла понять, почему он такой и почему он бродит и всех пугает. Другими словами, идея в том, что никому не чуждо сопереживать другому.

— То есть спектакль о взаимопонимании, что если оно есть, то можно решить любую проблему, а здесь вопрос жизни и смерти…

— Конечно, ведь проблема еще в том, что эти люди въезжают в замок и воспринимают его, как собственность. А то, что до этого момента это было чье-то, и привидение тоже является полноправным хозяином, никто об этом не думает. Хотелось сделать как бы столкновение миров — совсем старый мир, 16 век и наш реальный. Это как бы и проблема отцов и детей. Нет других точек соприкосновения между ними кроме как какие-то общечеловеческие вещи. Даже если ты что-то купил, и имеешь все права, однако в этом присутствует частичка души прежнего хозяина. И это надо учитывать и почувствовать.