Открытая реанимация: почему родственников не пускают в палаты интенсивной терапии

Бригада неврологов работает с маленьким пациентом. Фото: Андрей Ильинский

В некоторых вопросах больные и врачи — это две силы, которым трудно договориться. Реанимация и палаты интенсивной терапии — как раз тот случай. Но сегодня даже сами медики признают, что закрытая реанимация — это рудимент советской медицины. «Любая закрытая дверь — повод что‑то домысливать и фантазировать. Так что пусть двери будут открыты. Только в пределах разумного», — уточняют ведущие анестезиологи-реаниматологи Приамурья. «Амурской правде» разрешили заглянуть в святая святых двух клиник — реанимационно-анестезиологические центры Благовещенской городской клинической больницы и АОДКБ. Из первых уст мы узнали, что думают врачи о свободном доступе родственников пациентов в реанимацию и отделения интенсивной терапии — такой законопроект сейчас готовится в Госдуме РФ.

«Здесь чище, чем у вас в постели»

В центре анестезиологии и реаниматологии главной детской больницы Приамурья несколько подразделений: группа анестезиологии, оперблок, два блока интенсивной терапии — педиатрического корпуса и терапии новорожденных и отделение реанимации хирургического профиля. Медицинского персонала центра — порядка 120 человек. Работу всей этой «интенсивной цепочки» координирует профессионал высочайшего уровня Олег Марков.

Поднимаемся на лифте на пятый этаж. При входе в отделение РИТ — небольшой предбанник, где мы, как и другие посетители, переоблачились в стерильные разовые халаты, шапочки, маски, надели бахилы и еще обязательно обработали руки антисептическим средством, которое стоит тут же. Потом при выходе из отделения весь медицинский «камуфляж» снимаешь и выбрасываешь в специальный закрытый контейнер. Даже если через полчаса захотите снова зайти в палату интенсивной терапии к больному и вам это позволят, нужно снова переодеваться. И так — каждый раз!

Первый вопрос, который возникает: кто должен закупать все необходимое для санитарного барьера? Многие ответят: «Больница, конечно! Медицина ведь у нас бесплатная!»

— Вот и посетители все так говорят. Приходят и требуют у нас чистые бахилы, халаты, шапочки… Но все это не входит в обязательный перечень медицинских услуг, — рассказала встретившая нас старший ординатор отделения реанимации хирургического профиля Ксения Горбунова. — А посещений сколько?! Если мы начнем закупать бахилы и халаты для всех родственников за свои средства, то ОМС скажет: нецелевое использование бюджетных средств. Посетители могут и должны приносить в реанимацию свои сменную обувь, халат и шапочки либо косынки. Милости просим, если это будет чистое. Но люди приносят такие засаленные халаты… Некоторые как ходят по улице в шапках зимних, так и заваливают сюда. Говорим родственникам: «Вы же в постель в этом не ложитесь? А здесь намного чище, чем у вас в постели!»

«Я с горя напилась, пропустите меня!»

Реанимация — одно из самых таинственных мест любой больницы. Сами медики реаниматологов иногда называют «бойцами невидимого фронта». Потому что их, как правило, редко помнят пациенты и благодарят родственники. Когда человек находится между жизнью и смертью, он не в состоянии адекватно оценить ту помощь, которую ему оказывали. Да и психика наша так устроена, что хочется быстрее забыть все, что пришлось пережить, когда ты был на грани.

— У нас в этом плане самолюбие атрофировано. О вознаграждении мы даже не думаем, — заметил Олег Владимирович, начиная нелегкий разговор.

Скоро исполнится 25 лет, как он трудится в реанимационной службе. Усталый взгляд. По всему видно, что уже не осталось сил на досужие разговоры с журналистами. Вторые сутки на работе. Спал всего три часа, день очень напряженный — пять операций дополнительно отстоял ко всему прочему.

— Однажды я посчитал, что из 12 месяцев в году три — меня нет дома. Но об этом здесь никто не говорит. Все мои золотые сотрудники работают еще больше, чем я. Но почему‑то россияне забыли, что мы, врачи, тоже люди. У нас тоже есть дети, сады и все остальное. Мы тоже сильно устаем. Но я всех посетителей и пациентов называю на «вы», независимо от возраста. И меня возмущает, когда люди приходят и на «ты» начинают называть медработников. Я не приемлю такого общения. В нашем отделении проблем с посещением не возникает. Хотя взаимодействие между родственниками и медицинским персоналом иногда бывает весьма накаленным, — признает Олег Марков.

Реанимационные сестры рассказывают: «Иногда мама приходит, а от нее разит алкоголем. Не пускаешь, начинает кричать: «Я так люблю своего ребенка, я напилась с горя, дайте пройти!» Набирает телефон минздрава и звонит на горячую линию, жалуется… Представляем, что здесь будет, если реанимацию сделать еще более открытой».

Правовые ножницы для реаниматолога

Проблема доступа в реанимацию и палаты интенсивной терапии существовала во все времена, но на высоком уровне была озвучена в начале 2016 года на прямой линии с президентом. В мае того же года появилось методическое письмо Минздрава России — на сегодняшний день это единственный рекомендательный свод правил для службы реанимации всероссийского уровня. И хотя в самом документе написано, что все рекомендации «обязательны к исполнению», по сути — это не приказ и не закон.

И это не единственные правовые ножницы, между которыми оказались зажаты реаниматологи. С одной стороны, они обязаны обеспечить защиту персональных данных каждого пациента, а с другой — создать условия, обеспечивающие родственникам возможность посещения больного с учетом его состояния,  соблюдения эпидрежима и интересов других пациентов реанимации. Как это сделать? Никто не объяснил.

Посещение пациентов с кардиореспираторной поддержкой, то есть тех людей, за которых реаниматологи с помощью аппаратуры осуществляют работу сердечно-сосудистой и дыхательной систем, ограничивается несколькими минутами. И этому есть здравое объяснение.

— Наши реальные будни — это не кино, где в палате интенсивной терапии с прозрачными стеклами лежит один больной и при нем сестра, — говорят благовещенские реаниматологи. — У нас одна сестра и трое больных. Если мы их разделим по разным палатам, не факт, что все реанимационные пациенты выживут. Вы пробовали переходить из одной комнаты в другую? Сколько на это времени тратите? А когда речь о пациентах в критическом состоянии, все может случиться в течение нескольких секунд.

У медицинской сестры, которая работает в палатах интенсивной терапии для новорожденных, масса обязанностей. Чтобы заменить на аппарате одну магистральку (дозатор, позволяющий вводить какое‑то количество вещества за единицу времени через трубочку), которая подсоединена к катетеру в тело пациента, она должна вымыть руки, обработать их антисептиком, надеть халат, перчатки, сделать забор препарата, поменять шприц. На это уходит минимум пять минут. «А видите, сколько здесь дозаторов? — Олег Марков указал разные трубочки, окутавшие тело ребенка. — Каждый раз медсестра должна выполнить массу таких манипуляций, соблюдая стерильность. Сначала у одного пациента провести все манипуляции, потом у другого. И вы сюда предлагаете в любое время пропускать родственников?!»

В глазах реаниматолога и медицинских сестер недоумение.

— Мы каждого посетителя спрашиваем: с какой целью вы приходите? — продолжил Олег Владимирович. — Если хотите проконтролировать нашу работу, пожалуйста, вот вся документация. Секретов вообще никаких нет. Все истории болезни проверяются. У нас есть внутренняя лечебно-консультативная комиссия. Если возникнут вопросы у родственников, то будет проверяться экспертами Росздравнадзора. А если хотите просто постоять и за ручку подержать, то мы вам предоставим такую возможность, но только в определенное время.

Перед посещением лечащий врач-анестезиолог-реаниматолог или заведующий отделением обязательно беседуют с родственниками, объясняют всю сложность ситуации.

— Если мы видим, что человек готов сотрудничать, то пропускаем. Но иногда пациента доставляют к нам в таком тяжелом состоянии… И тут еще родственники начинают истерить — падают, бьются головой о стену: «Мы так его любим, пропустите!» Успокаиваем, даем попить воды, просим: «Пожалуйста, возьмите себя в руки, не мешайте, сейчас мы поработаем с вашим ребенком и к вам выйдем». Не всегда помогает. Некоторые начинают прорываться в палату интенсивной терапии. Когда мужчины есть, несколько проще. А когда дежурят одни женщины, становится не по себе.

Родственные парадоксы

Многие обижаются на то, что им не дают информации о состоянии пациента по телефону или говорят самый минимум — какое состояние пациента в динамике. И это, если реаниматологи уверены, что вы именно тот родственник, кому можно доверять. Недавний случай: в реанимацию обратился мужчина и представился родственником ребенка, получившего тяжелые травмы в ДТП. Он убеждал, что давно не видел его родителей, сам он двоюродный брат отца, переживает за племянника.

— Естественно, никакой информации мы не предоставили, мужчина ушел, а следом заходят недоумевающие родители: «Этот человек сбил на дороге нашего ребенка. Что он здесь делает?!» Чтобы таких ситуаций не возникало, мы требуем документы. С паспортом пришли, я посмотрел — все данные совпадают, тогда будет информация. Нет? Извиняйте. Естественно, сыплются угрозы и проклятия в мой адрес, но ничем помочь не могу. Факт обращения человека в больницу является медицинской тайной, поэтому никакой информации никто от меня не получит, — объяснил главный анестезиолог-реаниматолог детской больницы.

С родством тоже не все так просто.

— Вы знаете, что по закону бабушке мы вообще не имеем права давать никакую информацию о ребенке, а маме — обязаны, — в глазах реаниматолога бесконечная усталость. — Приходит в реанимацию бабушка: «Я люблю этого внука, я его сама воспитываю». И приходит мать — алкоголичка, променявшая родное дитя на разгульную жизнь, но которая не лишена родительских прав. Кому давать информацию? Не часто, но периодически такие ситуации возникают.

В палате реанимации новорожденных часто можно услышать колыбельные песни.

Микробный пейзаж для тяжелого пациента 

Руслан Белоус, опытный хирург, главный врач АОДКБ:

— Мы никогда не ставили препоны родителям. У нас в неонатологической реанимации  мамы находятся рядом с детьми. И это очень важно для новорожденных.  Посещают  родители и другие реанимации — у нас их три. Но свободного доступа — когда захотел, тогда и пришел — не должно быть. Реанимация — это отделение с особым статусом режимности, там существуют определенные санитарно-эпидемиологические требования нахождения пациентов. Даже несмотря на то, что посетители в масках, колпаках и халатах, они несут на себе определенный микробный пейзаж. Но дело даже не в инфекциях. Реанимационные сестры ежечасно, а бывает, и ежеминутно проводят какие-то манипуляции с пациентом. И если это идет вразрез с лечебным процессом, то, конечно, никакого посещения не должно быть. Пускать родителей к тяжелым пациентам надо, конечно. Но все посещения должны быть в определенное время.

Нас часто спрашивают: «Почему в зарубежных клиниках в реанимацию пускают родственников в любое время, а у нас нет?» Мне непонятно, откуда у людей складывается такое мнение — по сериалу «Доктор  Дулиттл», что ли? Я учился в Германии, во Франции и такого не видел, чтобы в реанимацию к детям пускали родителей, когда они захотят. Уход за реанимационным пациентом осуществляется специализированным персоналом. Никакой родственник такой уход не сделает.  А еще есть вещи, которые не нужно видеть, которые могут шокировать неподготовленного человека, но таким образом мы выводим пациента на путь выздоровления. Это наш долг.

«Мы с тобой прорвемся через все на свете!»

— Раньше нас учили, что реанимация — это табу для родственников, — вспоминает врач-анестезиолог-реаниматолог палаты реанимации и интенсивной терапии блока новорожденных Наталья Топоркова. — Когда я 6 лет назад сюда пришла, маму и папу всегда пропускали к ребенку в дневное время. А последние два года мы пускаем мам даже в ночное время к малюткам. Они живут в этом же корпусе на первом этаже. Контакт именно матери и дитя — это огромный плюс и помощь нам в выхаживании детей. Иногда ребенок очень тяжелый, казалось бы, выживаемость при такой патологии очень низкая. Но приходит позитивно настроенная мама, говорит: «Мы с тобой прорвемся через все на свете!» И ребенок идет на поправку. Мы мамам даже колыбельные песни петь в реанимации разрешаем.

«При виде близких родственники падают в обморок»

Реанимация — это зрелище не для слабонервных. Казалось бы, люди стремятся попасть сюда, чтобы поддержать тяжелобольного родственника, но, как показывает жизнь, только каждый десятый адекватно воспринимает все, что там увидит.

— Остальные 90 процентов — это обычные люди, которые, конечно, любят своих родственников, но когда видят их подключенными к аппарату искусственной вентиляции легких, с катетерами и прочими трубочками, им становится плохо. У нас бывают случи, когда родственники заходят в палату и падают в обморок или кого‑то начинает тошнить. Хотя мы заранее всех готовим к тому, что они могут увидеть, — рассказывает заведующий реанимационно-анестезиологическим отделением Благовещенской городской больницы Виталий Погорелов.

Некоторые пишут в соцсетях: медики не пускают в реанимацию, потому что боятся — бардак у них там.

— Вот уж чего-чего, а страха на этот счет абсолютно нет, — возразил профи анестезиологии. — То, что капли крови на простыни или еще что‑то увидите, извините, то издержки лечения. Идет рабочий процесс. А вот за психику родственников переживаем. Я могу вас провести в палату и показать, какие пациенты там лежат. Это страшно.

Посетители реанимации не всегда оказываются готовы увидеть своих родных с трубками и под аппаратом ИВЛ.

Раньше в реанимацию могли положить пациента после банальной операции под наблюдение до утра. Сейчас от этого ушли: это отделение — одно из самых затратных в любой больнице. Здесь лежат больные — 80 процентов из которых, а порой и все сто в медикаментозном сне либо в коме с искусственной вентиляцией легких и поддержкой жизнеобеспечения. Аппараты работают непрестанно.

— Когда человек начинает идти на поправку, мы только приветствуем, если приходят близкие. У нас есть легочный больной на ИВЛ, неизвестно, сколько еще он пролежит, потому что не может без аппарата, хотя находится в ясном сознании. Дочь только что приходила, покормила его и ушла. Вечером опять придет. И это уже на протяжении двух недель продолжается. Еще одна очень тяжелая женщина два месяца лежала с сепсисом — родственники проведывали ее постоянно — дочка, сын, — приводит примеры заведующий отделением. — Но если честно, очень много неадекватных: «Мне надо, вы обязаны пустить!» Беседы с родственниками отнимают очень много времени. Стараемся найти компромисс, объяснить все. Есть пациенты, которым постоянно проводятся какие‑то манипуляции. Один специалист ушел, другой пришел — кардиограмма, гастроскопия, УЗИ… Прежде чем спорить с реаниматологами, поставьте себя на место другого пациента или его родственников и ответьте на вопрос: вы бы хотели, чтобы вашим маме или папе проводили манипуляции, а кто‑то пришел к другому пациенту и все это видел?! 

Возрастная категория материалов: 18+