Александр Ярошенко

Татьяна Окуневская: полет вне системы

Татьяна Окуневская была одной из самых блистательных актрис довоенного советского времени. Яркая, красивая, бесконечно талантливая. Характер имела резкий, категоричный. Ее мнение часто шло вразрез с общественным. Прошла через сталинские лагеря, травлю и забвение. Мне довелось побывать у нее в крошечной однокомнатной квартирке, где кроме кровати и стола практически ничего не было за год до ее кончины. Помню, мы пили пустой чай и ели одно зеленое яблоко на троих — больше в холодильнике ничего не было.

«Для меня враги прозрачны…»

— Вам понравился этот портрет? Его через месяц после освобождения написал мой солагерник, интеллигентнейший мужчина, сейчас таких нет. Когда освободилась, у меня ничего не было. Я из лагеря вышла в одном ватнике, все мое имущество разворовали, растащили. В мою квартиру новая жена Бориса Горбатова меня даже не впустила. Какие-то крохи отвоевала по суду и все. Травля была страшная. Но я благодарна лагерям за то, что там научилась фантастически разбираться в людях. Когда вышла, освободилась и вошла в мир, людей стала просто рентгеном видеть.

Вот, допустим, я знаю, что ты стукач. Что делать? Драться, скандалить? Знаю всех подлецов, но «не вижу» их. Я делаю вид, что не замечаю, они для меня прозрачны. Была такая популярная советская актриса Тамара Макарова. Так вот она для меня столько гадостей сделала, доносов кучу написала. Срывала мне столько зарубежных гастролей. Когда ее встречала, то просто не замечала. Я по походке могу сказать, что это за человек, это совсем не трудно заметить. После моих лагерей прошли десятилетия, и поверьте, вспоминать то время уже не больно. Хотя остались какие-то фантомные боли. Актриса Валя Талызина предложила мне как-то пожить у нее на даче. Приехала, место дивное, сосны, воздух! Но увидела на окнах решетки и поняла, что не смогу здесь пробыть и часа…

До сих пор болят какие-то личные, интимные вещи. Я сейчас, когда об этом вспоминаю, заливаюсь краской. Теперь изнасилование для девушки — это даже интересно, даже как сенсация. Для меня это было хуже, чем арест. Быть подвластным какому-то Берии, этому уродцу с узким лбом… Это самое страшное. Я понимаю, когда красавцы, воины Александра Македонского врывались и брали женщин, то, наверное, тут было какое-то наслаждение. Оставались после них красивые римляне. А вот так, под дулом пистолета, от какого-то хама. Меня до сих пор интересует, почему он выбрал меня. Для него подбирали молоденьких девочек, по всей Москве подбирали. А тут вдруг я, тридцатилетняя баба. Видимо, я его внутренне раздражала своей независимостью, и он этим самым хотел меня сломить. Когда меня привезли к нему в особняк, я сидела, стиснув зубы, и на лице у меня было все презрение.

Когда его обвинили в шпионаже и расстреляли, я была в лагере в Коми. Помню, когда узнала об этом, то подумала: какой очередной идиотизм. Он был кем угодно, но не шпионом…

До сих пор не знаю, за что меня арестовали. Я под все указы Сталина подходила: арестовать тех, кто впервые был за границей; арестовать тех, у кого арестованы родители; арестовать тех, у кого язык… Я не могла сдерживаться, нет… Помню, сразу после войны в каком-то посольстве был прием, пришла жена одного генерала в роскошном платье, ну просто в роскошном. Но, по правде говоря, это была ночная рубашка. Но она в ней ходила, как царица Савская! Я не выдержала и громко об этом сказала. И так во всем — я не подходила под их систему.

Были ли у меня минуты отчаяния? Нет!

Папа, папа… Его воспитание. Это был совершенно необыкновенный человек, красивый внутренне и очень интересный внешне, он меня воспитал так. Папа очень хотел сына — родилась я, поэтому он меня воспитывал как мальчишку. Я лет шести чуть руку не отрубила — он меня учил дрова колоть. А как плавать меня учил? На середине Волги взял и выкинул в воду. С мамой обморок, а папа говорит: ничего, если будет человеком, то выплывет. Это воспитание. А в тюрьме? Ну и что, ну холодильник, ну и голод… Смешно. Помню, меня раздели догола, дали какую-то коротенькую рубашечку, которая едва до пупа доходила, и закрыли в камеру, стены которой все были обросшие льдом.

Я сначала как сумасшедшая прыгала, бегала, боялась замерзнуть. Потом думаю, какой абсурд: они же не дадут мне замерзнуть, они меня просто доводят. Я им еще живая нужна. Взяла и села на железный угольник, попка сразу прилипла к металлу… Через несколько минут распахнулась дверь камеры, и меня вытащили в коридор.

Декольте протеста

Я так привыкла, что меня всю жизнь ругают, что комплименты не люблю.

Сейчас нет места, куда бы меня не звали, какие бы программы, интервью и разные ток-шоу не предлагали. Не хожу никуда. Я бы и вас не приняла никогда, если бы не просьба Любы Соколовой, Люба — это последнее чистое и светлое, что осталось от нашего кино. Спрашиваю, почему я, когда полно молодых звезд? В телефонной трубке замешательство и сопение...

Скажу вам один секрет. Я из профессии ушла не по возрасту, еще была в прекрасной творческой форме. Но этих зрителей видеть не могла. Такое отупение, такое поведение. Помню, вначале перестала Бродского и Пастернака читать. Как начну читать их стихи — народ из зала уходит. Я была в ужасе. Ну не буду же шансон петь?

Актриса Татьяна Окуневская и писатель Борис Горбатов (в центре). Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС). 1946 год. Фото: РИА Новости/ Анатолий Гаранин.

Почему я пользовалась успехом у интеллигенции? Я пела совершенно нестандартные песни. А мне кричали из зала: «Кипучая, могучая…» Я этого ничего не могла петь. Ну не вписывалась я в их систему. Вот Ладынина, Орлова — наши партийные актрисы. Во-первых, это жены режиссеров. Во-вторых, это вкус правительства. Вся наша система награждения — это не что иное, как вкус чиновников. Дать звание или не дать, приколоть орденок к круглой дате или не приколоть. Это трагедия России ХХ века. Я же раздражала наших деятелей. Помню, сшила роскошное белое платье с умопомрачительным декольте и пришла на прием в югославское посольство. Там всех перекосило, а я это нарочно делала, назло ночным рубашкам партийных жен.

Ну была бы я в своем жутком «Ленкоме», снималась бы в этих жутких картинах. Это же неприлично. Сейчас, когда совсем не хватает денег, я соглашаюсь сниматься. Недавно снялась у режиссера Фокина, после съемок на четыре месяца уехала из Москвы. Вернулась, звонит Фокин и каким-то несчастным, женским голосом говорит мне, что они не могли меня найти и поэтому мою роль озвучила другая артистка… Что делать? Ругаться? Крыть матом?... Я рухнула в себя, как в пропасть, и молча положила трубку. Ну, это же уже не я! Это уже вообще не искусство. Можно подумать, что я мню себя как Лихачев или Сахаров? Нет. Для меня это боги. Но в том состоянии, в котором находится мой интеллект, мне оскорбительно и гнусно стало общаться со зрителями, которые уходили из зала на стихах Мандельштама.

Почему зритель стал тупеть?

Потому что страна так живет. Христианство тысячелетиями взращивало в человеке все самое лучшее, а все рушиться стало в гражданскую войну. Но думаю, что эти дети новых страшных русских, у которых души в малиновых пиджаках, они приедут уже другими из-за границы. Со своих кембриджей.

Когда я была в «Ленкоме», то застала еще эту великую тройку — Берсенев, Бирман, Гиацинтова. У нас по театру на цыпочках ходить надо было. Была актриса Сергеева, которая сыграла главную роль в картине «Пышка». Красотка и способный человек, но поесть любила просто патологически. Репетировали спектакль, маленький перерывчик, она вышла и начала сразу есть бутерброд. Я не выдержала и спрашиваю: «А вы сегодня не завтракали?» — «Завтракала…» — отвечает она с полно набитым ртом. Ну ее вскорости из «Ленкома» и уволили, там такие были тогда порядки…

Я ненавижу молодых любовников. Это так скучно и неинтересно. Какого-нибудь Кеннеди встретить, с проседью — это интересно.

А когда я, выйдя на свободу, пришла в свой «Ленком» и вышла на сцену, зал встал. Это было до кома в горле… Потом слышу, дымом несет из-за кулис. Первая мысль: пожар в театре. А когда присмотрелась, то в ужас пришла — за кулисами стояли молодые актеры и курили. Это уже был не театр...

Но обязательно наступят времена, когда будут снимать картины не о погонях и убийствах.

Старики уходят, а молодые не видят другого формата. Я на фестивалях бываю крайне редко, только когда из-за эгоизма мне хочется на молодых актеров посмотреть. Как-то летели на фестиваль в Анапу. Самолет еще от земли не оторвался, а все актеры уже пить начали. Ну что это? Я в ужас пришла…

Есть бесконечно талантливые артисты, такие как Маргарита Терехова. Смотрю на нее — она просто жизнью вышиблена. В том же ВГИКе, где такая перхоть старческая, пробивается талантливая поросль. Тот же Тарковский, он ведь тоже из этой гнили, из ВГИКа вылез…

«Ненавижу молодых любовников…»

У меня вся квартира залита солнцем, я же сумасшедшая, всю зиму сплю с открытым балконом. Утром из-под одеяла выскакиваешь: свежо — не то слово…

Занимаюсь ли я йогой? Обязательно. Сегодня на голове стояла. Как только закончу заниматься йогой, то умру. Я уже сорок два года ею занимаюсь. Что меня привело к этому? Совершено безнадежное состояние здоровья. Я вышла в чудовищном состоянии из лагеря, 42 килограмма веса. За шесть лет моей неволи выросла, вышла замуж дочь, мой сват оказался очень крупным врачом. Он меня осмотрел и сказал: «Очень плохо». Организм был настолько ослаблен, что не принимал никаких лекарств. Мне советовали ехать в деревню, где трава, тишина, молоко, и чтобы даже репродуктора не было слышно. Но когда голая и босая, куда ехать. Это лирика. Пошли мы с моим другом в Лужники, купила газету, стала читать, там поливали такой грязью одного врача. Я тогда понимала, что если ругают, то человек как минимум интересен, а если хвалят, то, скорее всего, ничтожество. Евтеев-Вольский, фамилия нестандартная — стало интересно. Нашла этого врача, и он меня посмотрел. Каких диагнозов у меня только не было: стенокардия, эмфизема легких. Врач говорит, давайте начнем с дыхания. Тогда йога была как контрреволюция, за это опять могли в тюрьму посадить. За 42 года я не выпила ни одной таблетки, даже травы не пью. Я чистая вегетарианка, не ем ничего, убитого руками человека. Яйца и молоко очень редко могу позволить, это тяжелые вещи.

Я же книгу пишу, продолжение «Татьяниного дня». Буквально на днях приходил один из редакторов издательства «Вагриус». Все мнется: Татьяна Кирилловна, как ваше здоровье, как вы себя чувствуете?.. Я ему прямо говорю, вы боитесь, что умру и не закончу книжку, а? Он залился краской, заулыбался. Мне скоро 90 лет, я уже живу не годами и даже не месяцами, живу днями и часами. Я ничего не успела сделать в профессии, и меня просто удивляет, что меня до сих пор любит народ. Ролей-то особых не было. Ну «Горячие денечки», ну «Пышка»…

Все-таки было что-то такое, что запало людям в душу. Иного ответа нет. Мне один мужчина из Донбасса уже 40 лет пишет восторженные письма, прислал мне массу моих фотографий. Когда вышла из лагеря, у меня и снимков-то не было — всю биографию пытались уничтожить…

Я говорю дочери: «Заяц, ну что они маются, распускают про меня сплетни, что у меня молодой любовник! Мне 87 лет, мне скоро умирать…»

Вообще, я ненавижу молодых любовников. Это так скучно и неинтересно. Какого-нибудь Кеннеди встретить, с проседью — это интересно. В меня был влюблен маршал Тито. Вот это был мужчина! А как ухаживал! Самолеты полные черных роз к моим ногам присылал. Звал в Белград, говорил, что откроет для меня киностудию. Отказалась. Во-первых, без России и дня не могла жить; во-вторых, я всегда понимала, что Тито — диктатор, а все диктаторы очень плохо заканчивают свои дни. Их свиту тоже не жалеют… Я вообще никогда ни о чем не жалею. Моих окунявок-поклонниц, из тех довоенных девочек, осталось только трое. Они каждый Татьянин день приходят ко мне домой с цветочками. Так это трогательно. Они уже сами седые и состарившиеся…

Садимся пить водку, и они все мне зудят, что я сама виновата в своем аресте: и то сказала не так, и то сделала неправильно. Как-то я не выдержала и говорю: «Да, вы правы. Что было бы со мной — я была бы депутатом Верховного Совета?..» Йога учит: кем ты вошел в этот мир, тем и будешь. Или, по-русски говоря, что на роду написано...

С актерами дружить не получается. Нас 10 тысяч штук. Я очень люблю талантливых людей — это тяжелая черта. Когда сидит напротив бездарь и видишь пустые глаза — ужас. Марина Неелова очень талантлива. Когда вижу, как она играет — плачу… «Ленком» обо мне не помнит, они единственные, кто забыл поздравить меня с 85-летием. Я с книжки соскребла все деньги и устроила частную вечеринку. Собрала 35 человек. Вдруг мне позвонили двое интеллигентных мужчин, принесли поздравление и роскошный букет цветов от президента Ельцина. Я была ошарашена! Могу признаться, что у нас с Наиной Иосифовной какой-то внутренний роман, она устроила нам прием в Кремле. И произвела на меня просто колоссальное впечатление.

Я женщин очень чувствую. Очень! Вы, мужчины, все-таки другие, более пробивные. А как трудно русской женщине. Были бы у меня деньги, я бы ей построила памятник, как статуя Свободы. Как они умудряются выглядеть прилично и главное — сохранить духовность. Беда в другом. В том, что нет середины: либо она ломается, спивается и валяется на улице, либо из последних сил держится и сражает всех своей духовной красотой. Когда меня выкинули из театра, то меня подхватил «Госконцерт», я сборы делала. Так вот, благодаря этому я объехала всю Россию. Это на всю жизнь осталось со мной. Самое сильное эмоциональное потрясение для меня.

Помню, в одну деревню под Курганом мы ехали на розвальнях — больше ни на чем не проехать, снега было столько. Идут люди, дети, взрослые. Старики со сверточками из соседних сел шли. У меня ком в горле... Я тот концерт отработала так, как никогда бы не выступала ни в каком Кремлевском дворце. Я так читала стихи, что они все плакали. В третьем ряду сидела бабулька, чистенькая, румяненькая, в платочке. А глаза? Таких глаз я бы ни в одном театре не нашла. Это то самое, что аршином общим не измерить.

Вы говорите, что у меня много икон.

О Боге я не разговариваю. Это невероятная тема. То, самое глубинное, которое только может быть в тебе. Я к православию пришла через йогу, когда впервые оторвалась от земли в переносном смысле этого слова. Я чуть от страха не умерла…

Когда отрываются от земли в прямом смысле, то это уже на продажу…

Чего еще хочу? Достичь высокого понимания всего. В любую свободную минуту сажусь за книгу и читаю, читаю. Книги — это же история вечности. Не хочу и не буду лежать, гнить беспомощная. Никогда. У меня на этот счет припасено снотворное. Если что-то во мне сорвется, выпью таблетки — и все… с блаженной улыбкой на лице.

Это грех?!

А вот тут я не понимаю. Евангелие для меня мудрая книга, но не более… Эти все секты — это падение хуже, чем коммунизм.

Главное — не биться головой об пол, а сохранить в себе духовную чистоту. А дальше? Дальше полет...

Из биографии

Татьяна Окуневская (1914 — 2002 гг.), заслуженная артистка РСФСР. Выпускница Московского архитектурного института, она стала одной из самых популярных актрис СССР. В 1948 году была арестована и осуждена на десять лет лагерей за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Среди ее поклонников были югославский маршал Иосиф Броз Тито, министр госбезопасности СССР Абакумов.

В 1954 году Окуневская выпущена из лагеря на свободу и вернулась в труппу театра им. Ленинского комсомола, в котором работала до 1959 года. С 1959-го по 1979 год — артистка Госконцерта и Москонцерта.

Автор мемуаров «Татьянин день».

Даже на склоне лет Татьяна Окуневская сохраняла прекрасную физическую форму и острый ум. На 86-м году жизни она решилась на пластическую операцию. Это был роковой шаг: ей занесли тяжелую инфекцию (гепатит), и почти два года Татьяна Кирилловна боролась с недугом.