Александр Ярошенко

Ромашки спрятались

Однажды ей, начинающей певице, известные музыканты сказали: «Бросай цыганщину. В тебе Россия живет, Оля!» До последнего часа она осталась верна русской песне.

Десятки ее песен ушли в народ и стали застольными. «А где мне взять такую песню?», «Деревенька моя», «Сладка ягода», «Расцвела под окошком белоснежная вишня». Это «наше все» нам оставила Ольга Воронец. Лет десять назад, едва услышав в телефонной трубке, что я с Дальнего Востока, она не раздумывая сказала: «Приходи в гости, и чай попьем, и за жизнь поговорим. Чего не поговорить-то, она ведь не краденая…»

Ее крошечная квартирка у станции метро «Аэропорт» была вся уставлена статуэтками, увешана фотографиями. Все было таким домашним, милым, простым.

Успех случился уже на первом концерте

С песней надо родиться, это мое непоколебимое мнение. Я даже мечтать не могла, что стану певицей. Артисткой всегда хотела быть, но драматической, со школы ходила в детский драмкружок. Была старательная и, как говорили, подавала надежды.

Но почему-то всегда меня просили петь, на всех школьных вечерах. Просили — пела. А желания петь у меня в детстве и даже ранней юности никогда не было. Меня даже выгнали из музыкальной школы. За лень. Думала, что если буду петь, то только в дуэте с Лемешевым, я его боготворила. У меня мама была певица, прекрасно играла на фортепьяно. Папа тоже. Его в войну тяжело контузило, но, несмотря на это, он до самой пенсии в военном ансамбле выступал как певец. Родители развелись, когда мне было три годика, но отец ушел от матери, а не от меня. У нас с ним были очень теплые отношения до самой его смерти.

В 1943 году я, полуживая от голода, поступила во ВГИК, поучилась и попала на эстрадное отделение оперной студии Сокольнического района, там проучилась три года. На втором курсе к нам пришел конферансье и попросил послушать девочек для эстрадного ансамбля одного из милицейских клубов.

Педагог предложила послушать меня. Художественным руководителем того ансамбля был Марк Соломонович Местечкин, он меня послушал и сразу предложил работать.

Зарплату мне положили в 70 рублей, чему я была безумно счастлива. Успех у меня случился уже на первом концерте, после которого мне на двадцатку подняли зарплату. Там я проработала два года, и коллектив распался.

Я осталась не у дел, и на хлеб с постным маслом, именно с постным, о сливочном и мечтать не могла, зарабатывала только «левыми» концертами, вернее концертиками. Пела тогда в основном романсы. Пела в «красных уголках» банно-прачечных трестов, в теплицах и посреди пошивочных цехов. Господи, чего только не было.

Оль, русские песни пой, в тебе Россия живет.

Однажды заболела певица Зина Казакова из хора имени Кутузова, и меня спросили: «Оля, ты сможешь спеть три русских песни?» Что за вопрос? Конечно, смогу! Спела! На том концерте было три знаменитых баяниста: Попков, Кузнецов и Данилов. Они еще у Мейерхольда работали. После того выступления они подошли ко мне и говорят. «Оль, ты пой только русские песни. Какие цыганские романсы? Ты никогда не споешь лучше Изабеллы Юрьевой или Тамары Церетели! В нашем социалистическом обществе вся эта цыганщина никому не нужна. Русские песни пой, в тебе Россия живет. Неужели ты этого не понимаешь?» Что могла понимать в двадцать лет? Но фраза в тебе «Россия живет» меня как током пронзила.

Это трио тогда работало с Лидией Андреевной Руслановой, она не так давно вышла из заключения и у нее была оглушительная волна популярности. Те баянисты, поклон им земной, пригласили меня. Я разучила несколько песен из репертуара Лидии Андреевны и стала с этими песнями выступать. Потом меня пригласили в Московскую областную филармонию солисткой, семь лет там работала, объехала все поселки, села и деревни. Затем перешла в Московскую эстраду, это была девичья фамилия знаменитого «Москонцерта». С тех пор я там и тружусь.

Ревновала ли меня Русланова к репертуару?

Боже сохрани! Она знала себе цену. Мы много лет жили с ней в соседних домах. Приятельницами были, она меня даже к Шульженко ревновала. Говорила, мол, к Клаве часто в гости ходишь, а ко мне редко.

Знаете, концерты Руслановой — это было нечто незабываемое. Она, матушка, выступала везде. В каком-нибудь поселке мужики строили дощатую сцену, которая пахла смолой и лесом. На нее выходила Лидия Андреевна, и весь поселок пару часов дышать не смел. После войны на ее концерты приходили плохо одетые, полуголодные люди в лаптях из дальних деревень. Многие рыдали под ее песни. Я сама не раз видела.

Говорили ей: «Матушка ты наша, голубушка, тебя злые вороги хотели извести. Ты наша одна надежда и песенница наша». Она часто не могла начать петь от слез.

Раз на ее концерте море людское так жалось, так давилось, что в самый апофеоз тишины и руслановской песни из толпы раздался жалобный голос: «Тихо, яйца раздавили!» Лидия Андреевна остановила песню…

С Зыкиной подругами не были

Ольга Воронец и Людмила Зыкина.

Путь к известности у меня был тернистым, я никогда за себя не просила. Боже сохрани! Ни одного дня не была комсомолкой, про партию и говорить не стоит. Никаких партий, артистам они не нужны. У нас одна партия — зрители. Поэтому все в моей жизни решал случай или судьба — это ведь одно и то же.

Как-то послушал меня главный редактор телевизионного новогоднего «Огонька» и спрашивает. «Оль, а вас никогда на телевидение не приглашали?» — «Нет», — говорю я. — «А на радио?» — «Тоже нет». Подготовьте несколько песен, мы вас послушаем. Несколько дней не спала, не ела — готовилась. Послушали и решили сделать обо мне маленькую передачу на радио, в которой прозвучали две моих песни, одна из них была «Вьюга» Григория Пономаренко.

И «Вьюга» пошла в народ! После этого меня пригласили на Московский кинофестиваль, сказали: «Что вы все Зыкину, да Зыкину. Зыкина — прекрасная певица, но надо и других». Вот так я и пошла в горочку.

Была ли Зыкина мне соперницей? Скажу так, подругой не была никогда.

О нашем соперничестве с Зыкиной больше люди говорили. Мы с ней совершенно разные — и внешне, и по голосу, и по репертуару. Что я могу, она не может, и наоборот. Она бывала у меня дома, за одним столом сидели. С днем рождения могли друг дружку поздравить. Потом и этого не стало. Люся всегда была вхожа во все кабинеты, с властью была не разлей вода. Ну вы понимаете: если ты с властью дружишь, то тебе от власти блага сыпятся.

А я другая. Как-то раз один крупный начальник из «Моссовета», говорит мне: «Вы, наверное, во дворце живете?» Говорю: «Поехали, покажу мой дворец, аж двадцать семь квадратных метров». Он от удивления брови поднял выше лба, поверить не может. Я прошла весь жилищный ад в ногу со своей страной. Койка в общежитии, съемная комната, своя комната, однокомнатная квартирка и, наконец, вот эта моя «двушечка».

Мне ее никто даром не дал, купила через кооператив. Полгода по нетопленным сибирским клубам пела, на первый взнос зарабатывала. Строчка гения «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь» для меня всю жизнь была как молитва.

Этажом ниже меня жила Клавдия Ивановна Шульженко. Она была народная артистка СССР, у нее квартирка была аж на пять метров больше моей.

Клавдия Шульженко. 1965 год. © / Михаил Озерский / РИА Новости

Мы с ней дружили больше двадцати лет, несмотря на разницу в возрасте. Часто завтракали вместе. Она была моей наставницей в профессии и бесконечным авторитетом. Как-то показали меня в телевизионном «Огоньке» для космонавтов, я пела песню: «Когда ж полетит космонавт холостой?» Помню, Гагарин так хохотал, как мальчишка на стол падал. Он такой был, очень непосредственный.

А на мне было платье чуть выше колена. Программа вышла в эфир, песню хорошо спела. Прибегаю к Клавдии Ивановне в прекрасном расположении духа — в надежде, что сейчас похвалит. Как она меня отругала: «Ты что вышла в коротенькой подергушечке, коленки оголила на всю страну! Ты, что, из кухни вышла?! Ты серьезная певица и должна выходить на сцену, как артистка!»

Она репетировала каждый день в полную ногу. Она сердечница была, гипертоник, часто приходила ко мне давление мерить. Давление зашкаливало, а она репетировала. Не жалела себя никогда.

«Дура ты! Это же образ!» — и песня пошла в народ.

В конце жизни она стала память терять, у нее было отмирание клеток головного мозга. У Клавдии Ивановны был очень хороший сын, часто ночевал у нее и готовил ей. У нее была преданный костюмер Шурочка, которая 23 года с ней работала. Была членом ее семьи.

Мы друг у друга десятилетиями деньги занимали. Никогда богатыми небыли, от гонорара до гонорара жили. Да что говорить? Когда умерла Шульженко, выяснилось, что у нее даже не было сберкнижки! Министерство культуры дало десять рублей на похороны, остальное сын занимал у людей.

Он после похорон продал ее беличью шубку, чтобы с долгами расплатиться. Клавдия Ивановна никогда не ходила по кабинетам, в жизни ничего ни у кого не просила. Могла позвонить в Министерство культуры и отчистить по телефону Фурцеву так, что перья летели. Ее начальство не жаловало. На Новодевичьем всегда к ней и к Лидии Андреевне подхожу. Поговорю с ними, могу пожаловаться на жизнь… Знаю, что всегда поймут и никому не расскажут.

Под электронную музыку петь было ужасно

Знаете, чтобы спеть «А где мне взять такую песню и о судьбе, и о тебе», нужно было жить одной жизнью, одной судьбой с теми, для кого пела. По-другому эта песня бы не стала народной.

Народная артистка РСФСР Ольга Воронец на Празднике Труда и Песни, 1979 год. Лев Устинов/ РИА Новости

У меня все схоже с миллионами женских судеб. Два раза замуж выходила. Оба замечательные мужики, талантливые. Но водка оказалась сильнее их. Первый был гениальный баянист Рафик Бабков! Но бутылка была сильнее его воли и его таланта. Как я за него билась! Боролась 14 лет, но водка победила. Потом мы с ним еще много лет работали, но уже не жили.

Второй муж, Володя, врач по образованию. Меня как-то в Латинской Америке так продуло, что я полгода ходить не могла. Радикулит был страшный, лежала в ЦИТО. Он там работал, помогал мне на ноги подниматься, потом симпатия, вспышка между нами произошла. Без вспышки и начинать не стоит.

Но тоже водка большой бедой оказалась! Так что «и о тебе, и о судьбе» — из самой сердцевины моей жизни все идет.

У меня нет детей. Все очень банально для артистки, сделала аборт. Один. Больше никогда не беременела. Бог второй раз не дал мне этот шанс, хотя я очень хотела. Годами ходила по врачам, надеялась. Но это очень тонкая нить: если рвется, то уже не клеится снова, выше природы не прыгнешь.

Когда Оскар Фельцман предложил мне песню «Взрослые дочери» я сразу категорически отказалась. Больное материнское естество взбунтовалась! Потом смущало, что я еще молодая для песни о взрослых дочерях.

Оскар Борисович мне интеллигентно, но убедительно говорит: «Дура ты! Это же образ!» Убедил, и песня пошла в народ. Русланова до самой смерти пела «Я молоденька девчонка, у меня русая коса» Пела так, что ей все верили. Песня возраста не имеет!

Я, когда «Дочерей» пела, всегда вспоминала свою маму, как она в войну водовозом работала, как полуголодная несла мне кусок хлеба. Вспоминала ее руки, запах, глаза, и песня шла у меня из самого сердца. Ничего не придумывала, никаких интонаций, все из души шло и в сердца попадало.

Многие песни Григория Пономаренко имели особый успех. Гриша же был самородок чистой воды, деревенский, в шесть лет так играл на гармошке, что вся округа плакала. Он все ноты брал от Земли и из народа. Секрет прост, вернее секрета в его случае не было. Что от народа шло, то в народе и оставалось.

Очень большой успех я имела, когда спела пономаренковский «Колокольчик». Ее страшно любили дети, они мне пачками письма писали.

Еще «Тополя» его же пользовались необыкновенной популярностью. Гриша, бывало, одну песню мне отдаст, другую Люсе Зыкиной. Чередовал.

Но с композиторами бывало всякое. Когда Вано Мурадели первый раз услышал «Я Земля» в моем исполнении ему это жутко не понравилось. Кавказская кровь, вспыхнул как спичка. Потом подходил, благодарил, руки целовал...

Электронную музыку не понимаю, она не трогает мою душу. Один раз в жизни в Колонном зале спела под электронное сопровождение. Это было ужасно и для меня, и для публики. Я 20 лет пела под сопровождение оркестра Юрия Васильевича Силантьева. Мой инструмент — баян. Не аккордеон — баян. Наши души с ним созвучны.

Фонограмма — Боже сохрани! Это оскорбительно для певца.

Зрители приносили жареных в сметане карасей

Советские артисты были как солдаты. Куда посылали, туда и ехали. За границу нас особо не выпускали. Нужно было пройти через все унижения — собеседования в парткомах и райкомах. Часто видела, какая сволота, какая пьянь в наших посольствах и торгпредствах работала. Морды холеные, норовили порой под юбку залезть. По рукам давала сразу. Никогда не могла понять, что ж их через райкомовское сито не просеяли? Что они страну-то нашу позорят?.. А по Советскому Союзу ездила везде. Нет такого уголка во всем бывшем Союзе, где бы ни побывала.

На БАМе было очень интересно. Время было романтическое до невозможности.

Помню, на БАМе была, когда забивали «серебряный» и «золотой» костыли. Видела, как две бригады сходились навстречу друг другу. Как мужики-работяги плакали.

На БАМе было очень интересно. Время было романтическое до невозможности. Раз поехали через тайгу, по дороге разожгли костер, по рюмке выпили, сало в тайге ели у костра. Комары голову отъедали, но осталось ощущение абсолютного счастья.

У меня стезя не поп-дивы, не звезды, а народной певицы. Мне народ на концерт мог запросто принести противень жареных в сметане карасей. Мы после концерта с музыкантами в кружок садились и уминали этот противень. Вы что думаете, я рыбы в жизни не ела? Но карасей тех помню, потому что они от души были дадены. Это же все чувствуется.

Знаете, часто у артистов сквозит, что лучшую песню еще не спел, лучшую роль не сыграл. Я, когда это слышу, телевизор выключаю. Все лучшее уже спела! «Деревеньку, деревянную, дальнюю» вторую не придумают.

И второй «Сладкой ягоды» тоже уже не будет. Не будет! Но слава Богу, что это было. Поэтому все эти разговоры неискренние, публика же все понимает. К чему это жеманство?

На концертах часто просят петь старые песни. Они — ностальгия по прошлому! Раньше лучше жилось, говорят многие, и жрать было нечего, а жилось лучше! Тебе 20 лет было — конечно, лучше жилось! У меня нет ностальгии по тем временам. Каждому овощу свой срок!

Фото: Ольга Лисинова / РГ

Когда просят петь, соглашаюсь! Нога болит, сил нет, артроз сустав разрушил, операцию сделали. Но того, что было, уже не вернешь. Поэтому баянистов своих беру под руки и выхожу на сцену. Пусть думают, что у меня радикулит…

Еще получается как-то зарабатывать, слава Богу, последний кусок хлеба не доедаю. Рука голода меня не душит. Пенсия такая, как у всех, еще как народной артистке полторы тысчонки доплачивают. Пойдет.

Я так наголодалась в войну, что голода боюсь генетически. Это в подсознании сидит. На пенсию прожить невозможно, поэтому не отказываюсь от приглашений петь. Я же женщина! Артистка, в конце концов. Мне нельзя выходить за порог без маникюра, прически, а это все стоит денег и немалых. Потом возраст с его неизменными спутниками-болячками. Как отбиваться от них с пустыми карманами?

Голос еще звучит, поэтому, пока могу, петь буду. Другого ничего в жизни не умею.

Каких ягод в жизни больше было, горьких или сладких?.. Не совру, если скажу, что горчинки было немало…

ДОСЬЕ АП

Ольга Борисовна Воронец родилась 12 февраля 1926 года в городе Смоленске. Ее голос несколько десятилетий был олицетворением России. Гастролировала в 32 странах мира, шесть раз была на БАМе. После исполнения в Париже знаменитой «Калинки» французская пресса ее дружно называла «Ольга-Калинка».

Записала 135 песен, большая часть которых стала застольными и разобрана народом на цитаты.

В амурском селе Тамбовка перед концертом просила парного молока, растерянная техничка клуба подоила первую попавшую корову, которая паслась рядом с «очагом культуры». Молоко процедили через …капроновый чулок. Певица выпила целую кружку, подкрасила губы и пошла на сцену. Народная артистка…

Ольга Борисовна умерла 2 августа 2014 года. Похоронена в Смоленске, почетным гражданином которого являлась.

Возрастная категория материалов: 18+