Александр Ярошенко

Алла Демидова: снимая маски

Она часто говорит, что не надо ничего бояться. И в общении с этой удивительной женщиной понимаешь: а ведь она и правда не боится ничего, а ведь и правда в страхах нет никакого смысла. Зато как много смысла в ее метких наблюдениях, точных оценках и скуповатых признаниях. В ее непростой судьбе и потрясающе лёгком отношении к самым, казалось бы, важным вещам.

Стеснительная, с плохой дикцией

Невероятно, но помню себя годовалой. Помню, как я сделала первые шаги: отец стоял в углу, он протянул руки, и я пошла к нему. Он меня поймал и радостно прижал к себе. Вот этот миг счастья во мне живет до сих пор.

Потом в детстве и юности было много сложного: папа погиб на фронте, мать вышла замуж, я не принимала отчима, у меня с ним были сложные дела. Повзрослев, рано ушла из дома, снимала углы и комнаты, но матери звонила практически каждый день. Только отношений мать-дочь, о которых много и тепло говорят, у нас не было. В детстве я была стеснительным ребенком с плохой дикцией, что мне тоже не добавляло радости бытия.

Знаете, я так и не смогла понять у Любимова некоторые вещи. У него совершенно особые внутренние отношения. Николай Губенко, Зина Славина — они первыми его предали. Но при этом были его первыми актерами. Он их не распознал. Хотя с его умом это было совсем не сложно. Видимо, обманываться был рад.

Я никогда не позволяла Любимову кричать на себя. Никогда! Он кричал на всех, а когда на меня он однажды пытался крикнуть матом, я повернулась и пошла прочь со сцены. Высоцкий схватил меня за руку и стал что-то объяснять Любимову.

Я думаю, кричать на репетиции или на съемках можно. Это слишком широкие, слишком открытые и эмоциональные процессы. Но есть личная грань, она очень тонкая, но очень важная. Вот за нее переходить нельзя никогда и никому. Юрий Петрович часто этого не чувствовал.

Не позволять главному режиссеру театра на себя кричать, это никакой не поступок. Это характер, который часто вредил, но другого характера у меня нет.

Актерская профессия — подчиненная. Очень! А когда человек тебе подвластен, то как удержаться от соблазна и не повластвовать? Люди-то — существа слабые.

Когда у того же Высоцкого что-то не получалось, его Любимов нарочно обижал и унижал. Он считал, что так можно заставить актера встряхнуться. Вообще режиссеры много кричат, особенно в кино. И это понятно отчасти, кино — это такая громоздкая организация.

Тогда на Таганке мы были все примерно одинаковые и большей частью играли массовку. Это потом стали вырастать индивидуальности, как трава сквозь асфальт. Первым, как ни странно, выскочил Губенко, за ним Высоцкий, Филатов, Золотухин.

Сегодня «Гоголь-центр» очень похож на нас, на тех молодых с Таганки.

Молодежь из «Гоголь-центра» мне нравится своими поисками, я за ними наблюдаю, как за детьми. Часто думаю, что из вас дальше будет? Вопрос открытый.

Я первая всегда здороваюсь, отвечают мне или не отвечают, это их дело. И даже с теми, кто по молодости лет считались моими врагами и говорили про меня гадости, с ними тоже здороваюсь. Понимаете, сказанные гадости — это факт биографии тех людей, кто их произносил, а не мой факт. Это их мера жизни и их выбор.

Мой диплом экономиста, который я получила в МГУ, никакого отношения к моей дальнейшей жизни никогда не имел. Это все очень разные вещи.

Московский университет, он, скорее всего, дает кругозор, расширяет ощущения жизни. Я на всю жизнь запомнила фразу одного старого профессора: «Вы не старайтесь, все равно не запомните. Но вы будете знать, где это потом нужно будет искать…»

Специальность — это знать, где искать.

Вообще, меня формировало не образование, а общение. Окружающие люди больше всего прочищали мозги и редактировали мировоззрение.

До 40 лет все хороши

Актеру нельзя без таланта. Хотя сегодня пытаются: фонограмма, компьютерные технологии могут тебя выпихнуть. Но это все ненадолго. Это мыльный пузырь, который ярко блестит, а потом лопается. Чаще всего громко.

А если жить в профессии долго, то талант первичен и обязателен, к нему еще должно прилагаться много труда.

Актер по-настоящему проявляется после сорока лет. До сорока, по молодости лет, все хороши. Особенно в кино.

В театре совсем иначе. В театре актеры проверяются на больших ролях, на классике. Если ты личность, то после сорока тебя интересно смотреть.

Талант ранится, когда сталкивается с бытом, с грубой и чужой жизнью. Я с бытом вообще никак. Всю жизнь в это не вникаю. Честно говоря, мне это никогда не мешало жить.

Нет денег — не страшно, есть деньги — хорошо. Это моя формула жизни. Не хватает средств — могу поесть сухарь с чаем, хватает — могу пообедать в хорошем ресторане.

Ни то ни другое не делало мою жизнь счастливой или несчастной. Моя жизнь с деньгами более свободной и счастливой не становилась.

У меня никогда не было желания работать ради денег.

Я никогда не играла бытовые роли. Из-за этого я отказалась от многих фильмов, которые сейчас все смотрят. Отказалась от нескольких предложений Эльдара Рязанова. Он звал меня сниматься в «Гараже» и «Служебном романе». Мне тогда казалось, что это не интересно. Меня приглашали на главную роль в картине «Старые стены», которую потом сыграла Людмила Гурченко. Я тоже отказалась…

Виктюк останется в истории театра. Потому что он в этой истории открыл какую-то новую дверку.

Помню, меня пригласили в картину «Идеальный муж». Я согласилась, но после первого съемочного дня ушла оттуда. Мне не понравилась группа. А сейчас думаю, зачем я отказывалась?.. Это все были поступки молодости. Сегодня бы я себя так не вела.

Я соглашалась на нехарактерные для себя работы у Киры Муратовой, в картине «Настройщик», где играла состоятельную вдову. Согласилась сняться в ее последнем фильме «Вечное возвращение». Но это я откликалась на режиссера. Кира — это тема для отдельного разговора, в котором будет много Одессы. Этот удивительный город в Кире жил как ни в ком другом.

Мне всегда были интересны сильные, яркие, полные страсти роли, такие как Федра, Гертруда, чеховские «Три сестры» и «Вишневый сад». Но это все происходило в театре, это — классика.

Алла Демидова и Александр Яцко в спектакле «Федра».

Цветаевскую «Федру» мы стали делать с Виктюком. Цветаевские пьесы вообще никто не брал, они трудные.

Мы с Романом года два бились над Федрой. Она долго нам не покорялась, но труд все сделал, спектакль получился.

Гений ли Виктюк? Я ни про кого бы так не сказала из живущих. Я скажу так: Виктюк останется в истории театра. Потому что он в этой истории открыл какую-то новую дверку.

Гением себя мог назвать Иннокентий Смоктуновский.

Мы с ним были соседи по даче. Я однажды его спросила: «Иннокентий Михайлович, вы гений?»

«Да-а…», — вальяжно-серьезно ответил он мне. Поймав мой удивленный взгляд, Иннокентий Михайлович продолжил: «А как вы можете назвать актера, у которого за плечами есть роли Гамлета, князя Мышкина, Иудушки Головлева?»

Чувство слова у меня от того, что я всю жизнь много читаю. Раньше вообще читала все подряд, сейчас выбираю, но все равно читаю много.

Своя интонация

Умение писать случается от накопления прочитанного.

У меня нашлась своя интонация... Простая интонация о сложных вещах. Она сейчас востребована. Критики часто пишут полную заумь, которую сложно и утомительно разобрать и тем более понять. Я часто не понимаю, для кого они пишут. Может, друг для друга? Но не для зрителя — это точно.

О смерти говорить не люблю. Но об этом думающие люди, к которым я себя тоже причисляю, думают с детства. А о том, что там за чертой, вам тоже никто ничего определенного не скажет. Потому что никто не знает.

Спокойны и уверены только те, кто искренне верит. Таких мало, но они более спокойны. Но жить им не легче и счастья у них не больше.

У меня бабушка была человеком с абсолютной верой. Я не могу сказать, что она была счастливым человеком. Абсолютно счастливым может быть только идиот.

Уход с Таганки был трудным временем. Тогда Любимов уже вернулся в театр из-за границы, но у нас отобрали основную сцену, на которой были поставлены и игрались все мои спектакли.

Ситуация была такова, что Любимов вроде вернулся, но фактически его почти не было в театре. Он отрабатывал свои контракты. И началась вакханалия. Начался тот театр, который не дай бог.

Я перестала выходить на сцену. Директор театра меня пригласил и сказал, что актеры жалуются на мою исключительность, и предложил написать заявление о неоплачиваемом отпуске. Я написала в ту же минуту и ушла. И больше ни разу не переступила порог театра.

Зайти снова туда не хочется. Сейчас это совершенно другой театр, который мне просто не интересен.

Знаю, что бывшего директора театра, фронтовика Николая Дупака года два назад туда не пустили. Говорить, что это свинство, я не хочу. Поэтому повторюсь: это другой театр. Он давно уже не мой.

Театр — это не всегда лаборатория. Если режиссер — авангардист, тогда да, это чаще лаборатория. Если режиссер приверженец реалистического, классического театра — тогда трудно говорить о лаборатории.

В театре люди другие. На всю жизнь запомнила фразу Эфроса, который однажды сказал: «Актеры — это же не люди!»

Мы, конечно, люди, но с другой психикой. С какой? Это долгий разговор.

Талантливый человек часто поддержит чужой талант, а не талантливый не простит его никогда. Весь набор человеческих комплексов при неталантливом человеке. Но и талантливые люди не все щедрые. Все очень избирательно и индивидуально.

Никаких я!

Мы же всю жизнь живем в масках.

Так устроены люди. Когда человек говорит, что он без маски, он или лукавит, или не хочет замечать своих масок.

Я вот сижу с вами сейчас разговариваю — и играю роль актрисы, которая отвечает на вопросы. На которые она отвечала 132 раза. Но роль играю. Да.

Вы не обижайтесь, обычно люди спрашивают о том, что они про меня уже знают, а чего не знают — о том и спросить не могут.

Я в жизни много видела, много вижу, меня помотало по свету, поэтому много понимаю. Но я не исследователь.

Мне всегда была интересна жизнь маленьких городков. Не думайте, что моя жизнь в Москве ярче, чем в патриархальном Трубчевске. Жизнь везде одинаковая, очень многое в ней зависит от человека.

Чего хочется от жизни? Вопрос на полдня разговора. Скажу так, не прочь была бы вернуться в детство, но с этим опытом. Тогда жизнь была бы совсем другая. И не моя.

Религия нужна, она людей делает лучше. Ее люди обязательно должны были придумать.

Когда человеку все дозволено, это катастрофа. У него нет моральных запретов, и он будет ломиться во все открытые двери.

Почему всю жизнь стою отдельно? Вначале это было от застенчивости. Да и сейчас тоже. Театральные актеры — люди застенчивые. И с масками нам жить легче как никому другому.

У меня есть несколько масок, когда могу закрыть свою застенчивость.

Мы живем в интересном времени, и мне очень хочется дождаться и увидеть, куда это все повернет.

Знаете, давно заметила, что хорошенькая внешне актриса со средними способностями может хорошо играть в жизни. И ей многое удается, не в профессии, а в жизни.

Вообще сцена по молодости — это игра. В человеке заложено ощущение игры генетически. Возьмите сегодняшний все больший уход в виртуальную реальность. Это все из этой самой генетической схемы.

Сцена в молодости — это абсолютно виртуальная жизнь. Потом все это перерастает в чувство долга. Болен ты или здоров, но ты должен это делать. Если ты откажешься, то уже не актер.

У артистки муж умер или мама в реанимации погибает, она в этот же вечер выходит на сцену и играет. Для меня это понятно, и не возникает никаких вопросов.

Если у женщины умирает муж, но остались маленькие дети, она же все равно будет готовить им кашу и суп. Чувство долга. Так и здесь.

Вот если ты играешь самого себя в предлагаемых обстоятельствах, тогда трудно. Но обычно роль делается в театре по-другому. Никаких «я». Только отстраненно.

Искусство — когда негромко

Большие препятствия и большие роли — это составляющие актерского успеха. В опере надо петь, а в театре играть. А не существовать в предлагаемых обстоятельствах. Твое я мне не интересно.

Мне никогда не импонировало это очень нашенское желание доказать и показать. Искусство — когда негромко.

Я разучилась плакать, даже не помню, когда последний раз плакала. Вот так, прямо бронхами. Не помню. Счастливые люди, которые умеют плакать. Я думаю, им легче. Хотя могу ошибаться.

Мне жить по-прежнему нескучно, в моей жизни ничего не изменилось. По-прежнему работаю как вол. Если говорить о кино — снялась у Рустама Хамдамова в фильме «Мешок без дна». Который никто нигде не видел, кроме как на фестивалях.

Что касается театра — работаю у Кирилла Серебренникова в «Гоголь-центре», играю там спектакль «Поэма без героя» по Ахматовой.

Знаменитый режиссер Анатолий Васильев, который лет пятнадцать в России ничего не ставил, в прошлом году поставил со мной спектакль «Старик и море» по Хемингуэю.

Удивительно, что для женщины поставил. Я два с половиной часа на сцене, нет, старика я не играю. Я текстом держу зал.

К сожалению, этот спектакль мы играем редко, он дорогой и технически сложный: четыре дня уходит только на то, чтобы выставить декорацию. Не каждый театр может себе позволить пустить нас на четырехдневную установку декораций. Деньги, знаете ли. Сейчас их все считают.

Не расстаюсь с моими поэтическими концертами, хотя два часа стихами держать в напряжении зал непросто, мягко говоря.

Не по возрасту уже, но пока могу.

Высоцкий чувствовал время

В следующем году выходит, простите за выражение, полное собрание моих сочинений. Под одной обложкой будет шесть книг моих жизненных масок и альбом с фотографиями из моих ролей.

Театр одним из первых откликается на изменение общества, развитие театра идет волнами, и волны эти не равномерны.

Циклы у этой «кардиограммы» примерно двадцатилетние. Почему шестидесятые годы прошлого века дали взрыв театру?

Потому что после войны, после этого колоссального сгустка тяжелой военной энергии, прошло двадцать лет. Выросло новое поколение, и случился взрыв искусства.

Вспомнился случай. Я однажды летела в одном самолете со знаменитыми фигуристами, олимпийскими чемпионами Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым. Мы узнали друг друга, разговорились. Я не выдержала и спросила: «Как вам удается столько лет держать пальму первенства?»

Белоусова мне ответила: «Мы всегда тренируемся в чугунных, тяжелых поясах. И снимаем их только на соревнованиях, вот тогда и появляется вот эта легкость, которая всех изумляет». Ответ меня поразил. Я его запомнила на всю жизнь.

Вот так и после войны, когда люди освободились от этого ужаса, появился этот взлет искусства. А за пиком всегда следует спад…

Театр авангардный сейчас ищет новые пути. Но для этого театру нужны большие актеры, а их нет. Нет по одной простой причине: личности сейчас не востребованы.

Мы, живущие внутри профессии, понимаем, кто есть кто.

Мы живем в очень интересном времени, мне очень хочется дождаться и увидеть, куда это все повернет.

Молодые, новые мне многие интересны. Но после сорока надо что-то такое взять от жизни, чтобы потом поделится со зрителями.

Был бы сегодня востребован Высоцкий? Это все неизвестно и только догадки.

Он очень хорошо чувствовал время и откликался на это время, но чаще всего пародийно. Он пародировал лагерные, дворовые темы, он очень любил общаться с новыми людьми и через них узнавать что-то новое.

Я очень хорошо помню, как он пришел на репетицию такой возбужденный и говорит: «Мне журналист Феликс Медведев рассказал, что на волков охотятся, ограждая их красными флажками»… Вот так и родилась песня «Идет охота на волков». Он в этом смысле был очень живой человек.

Но хватило ли бы у него поэтической энергии? Это уже вопрос к Богу… Нередко случается, что очень хорошие поэты замолкают.

Главное — не бояться

Чего больше всего не хватает в искусстве? Личностей!

Очевиден общий упадок культуры, дозволенность всего, поэтому многие находят деньги и делают средние фильмы и средние спектакли. Это все заполонило.

Мы, живущие внутри профессии, понимаем, кто есть кто. А зрителю трудно ориентироваться. Идет бесконечный размыв границ, понижение культуры, некая всеядность. Она, к сожалению, и дальше будет продолжаться.

Что такое поэзия? Это когда очень точными словами выражается ясная мысль. Гений Пушкина нас поражает до сих пор по одной простой причине: он очень простыми и очень точными словами выражал свою мысль.

Еще у поэзии должна быть тайная музыкальная река. Знаете, если бы словами все было можно объяснить, то как легко бы жилось!

Что в жизни главное? Не знаю. Одна из составляющих этого главного — умение принимать время.

Возраст? Как ни странно, но только в последние пару лет я стала об этом думать. До этого вообще не думала. Человек внутри не меняется, он и не стареет, и не молодеет. Он живет с той душой, с которой родился. Но возраст внешний — это неприятно. С этим приходится немножко бороться. На что-то уже не хватает сил. Не скажу, что это печалит. Нет, просто с этим вынуждена считаться.

Что касается души — мне всю жизнь было сорок лет, потом я была вровень, а сейчас мне тоже сорок. Это про душу.

У меня есть подруга Зоя Богуславская, жена поэта Андрея Вознесенского. Ей девяносто пять лет, она летает в Лондон и Париж. Прекрасно проводит там время, потом с легкостью рассказывает мне об этом. Я ее слушаю и думаю: чего я тогда сижу в Москве? Что в жизни главное? Правильно: не надо бояться.

Из биографии

Алла Демидова родилась и всю жизнь живет в Москве. Выпускница экономического факультета МГУ и театрального училища имени Щукина. Была исключена из театральной студии с формулировкой «за профнепригодность».

Почти 30 лет была ведущей актрисой тетра на Таганке. Актриса никогда не признает протоптанных театральных троп. Ее Раневская в чеховском «Вишневом саде» была дама из эпохи декаденса. Актриса глубоко и очень талантливо читает поэзию Анны Ахматовой и Марины Цветаевой.

Алла Демидова снялась более чем в пятидесяти картинах, среди которых «Любовь Яровая», «Зеркало», «Щит и меч».

Лауреат Госпремии СССР, народная артистка России. Актриса уверяет, что никогда не вмешивается в свою судьбу, но часто прислушивается к ее знакам.

Материал опубликован в «Российской газете»