Александр Ярошенко

Её уже не сглазят

Киру Крейлис-Петрову называют главной комической старухой страны, и она дорожит этим титулом. От ее реплик, жестов, а порой даже от одного только ее вида взрывается от хохота зрительский зал. И она ценит этот хохот как самую престижную награду. Но еще она может легко расплакаться от недоброго взгляда, едкого слова, обидного замечания. Между слезами и смехом в ее душе нет перегородок. Наверное, потому и то и другое у нее получается очень искренним.

Суп из дуранды

Самое первое воспоминание из детства — это когда мама вывезла нас с сестренкой на дачу-халупу в деревне под Ленинградом. Помню, как нас там съедали клопы, спать было просто невыносимо. Эти гады на нас рождались и умирали.

Если бы мне сейчас предложили вернуться в детство или в юность, никогда не согласилась. Пусть лучше буду старухой. Все разговоры про беззаботное детство — это не про меня. Оно у меня было очень трудным. Нас бросил отец, самым жестоким и подлым образом. Ушел к молоденькой девочке, ровеснице моей старшей сестры. Он потом одумался, просился назад, но мама его простить не смогла.

Она и умерла раньше срока от горя, сердце разорвалось у нее. Помню, мы ее хоронили ветреным февральским днем, стужа стояла лютая, долго не могли выкопать могилу, гроб стоял на снегу. Пришел отец и без шапки несколько часов ходил кругами возле ее домовины, что-то беззвучно шептал губами. Но все уже было поздно…

Что говорить про мое детство? Я пережила блокаду Ленинграда — с первого до последнего ее дня. От первой сирены до последней. Даже сегодня, когда с того ада прошла целая жизнь, я не могу все вспоминать. Почти все жильцы нашего многоэтажного дома умерли с голоду. Такие ужасы и такие драмы там происходили, что в самом страшном сне не приснится.

Из людей словно уходило все человеческое. Был у нас сосед, так он отбирал у жены и детей хлебные карточки и все пайки съедал один.

Кира со своей старшей сестрой Надеждой и мамой Екатериной Николаевной.

Знаете, как только семья начинала делить эти крохи хлеба на твое и мое — погибель была неизбежна всем. Мы выжили благодаря маме. У нас был общий кусок хлеба. Помню, как мы с сестрой часами нюхали старую духовку, в которой до войны мама пекла печенье. Выковыривали из щелей крошки горелого теста — нам казалось, что духовка та хранила в себе запахи довоенной ванили и жизни.

Я до сих пор к еде неравнодушна. У меня холодильник забит едой. Для меня это святое. Правда, сейчас я, подлая, уже могу и не доесть, и даже кусочек хлеба выбросить.

Вы знаете, я всю блокаду жила одной мечтой: как кончится война, я возьму булку черного хлеба — не батон и не пирожное, а именно черный хлеб грезился мне — и с хлебом и кульком подушечек сяду на первый ряд в кинотеатре и посмотрю хороший фильм. Верите? Других мечтаний я себе и позволить не могла.

Война же оголяла все человеческое нутро. Каких людей было больше? Хороших или плохих?.. Половина на половину.

У нас на площадке жила седая учительница Серафима Антоновна, очень образованная и благородная дама. Родственники предали ее и украли все продовольственные карточки, забили двери ее квартиры на гвозди и бросили умирать. Мы услышали стон, который еле-еле пробивался сквозь заколоченные двери. Взломали доски и вошли к ней. Верите, большего ужаса я в жизни не видела.

Кира Александровна в детстве с мамой.

От нее остался скелет, обтянутый кожей, а одеяло на ней шевелилось от вшей. Просто волнами ходило. Вши — глашатаи смерти, они всегда нападали на умирающего. Помню, мы принесли ей горячий суп из дуранды. Дурандой называли плесневелые куски промерзшего комбикорма. Как была рада она этой баланде! Знаете, у моей матери было золотое сердце. Бывало, идем сами полуживые и видим, что лежит человек в снегу, еще живой, но обессиленный настолько, что сам встать уже не сможет никогда. Многие люди-тени проходили мимо, мать наша не могла. Спрашивала адрес у несчастного, и мы из последних сил тянули его на себе.

«Где я, и где скрипка?»

Но я даже в том аду была девчонка-клоуниха. Рядом с нашим домом стояла школа, в подвале которой мы прятались от бомбежек. Мы уже по звуку падающей бомбы определяли, куда она упадет. Страх, ужас, постоянное ожидание смерти. И вот посреди этого я надеваю пальто навыворот, усики подрисую, гримасу скорчу а-ля Гитлер. Все смеются, и уже не так страшно.

Я вот такая дура уродилась, всегда и всех люблю смешить.

Вот говорят, что комики часто желчные, злые люди в жизни. Это опять не про меня. Я такая, какая есть, злой практически никогда не бываю. Я теряюсь и робею перед хамством. В магазине или в трамвае обхамят порой, и не знаю, как себя вести.

В моей жизни все происходило случайно. Мама отдала меня учиться играть на скрипке. Ну скажите, где я и где скрипка?.. Я прогуливала занятия, врала безбожно педагогу, могла сочинить даже, что собака съела ноты.

Кира (в центре) училась в музыкальном училище по классу скрипки у знаменитого педагога Ландау Магды Владимировны, ученицы профессора Ауэра. Подавала большие надежды.

Сбегала в кино и смотрела по сто раз одни и те же картины. Луч света на белом полотне экрана меня гипнотизировал.

В школу-студию МХАТа попала чисто случайно, шла по улице и увидела объявление. Зашла туда, а там абитуриентки, красавицы писаные, трясутся от страха, а я оборванка, одетая бедно. Платье в заплатках, серая мышка какая-то. Думаю, куда я попала?

Мне сразу сказали, что шансов у меня ноль. Слишком характерная внешность, а им героини нужны. Но строгая комиссия разрешила попробоваться в творческом конкурсе. Я пришла под занавес испытаний, комиссия, состоявшая в основном из народных артистов, дремала, разморенная страшной духотой. «Ворона и Лиса», — бойко объявила я. Они все сникли, им, бедным, эту басню приходилось слышать, наверное, в тысячный раз. Меня злость взяла, что они на меня никакого внимания не обращают, и я так стала читать, что раздался хохот. А когда зрители смеются, то у меня все шлюзы открываются. Я так раззадорилась, что комиссия уже начала смеяться в голос.

Вот так я и поступила. А какие у меня знаменитые однокурсники оказались! Игорь Кваша, Леонид Броневой, Людмила Иванова, Ирина Скобцева, Галина Волчек. Тогда мы все были равны, и большой звездности в них не просматривалось.

Через много лет после выпуска я попыталась собрать наш курс. Пришли те, кто не стал звездой. У именитых времени не нашлось. Я как-то встретилась с Волчек и Квашой, они были у нас в Александринке на гастролях. Мы не виделись лет тридцать. Захожу в кабинет директора театра, они там отдыхают в антракте. Кваша лежал на диване, я зашла, он даже не встал с дивана. «Привет», — и все. Будто вчера расстались. А Волчек мне вместо здравствуйте сразу вопрос задает: «Кир, у тебя ноги болят?» «Нет», — растерянно ответила я. «А у меня болят...» — скорбно продолжила она. Вот она, старость, пришла на наш двор.

«На таких, как я, ролей не пишут»

Долго ли я сидела «в девках» в родном театре? Годами без ролей умирала. Ну что с того, что я характерная и русопятая? На таких ролей не пишут. Прошу: хоть какую роль дайте! Звоню одному режиссеру и говорю: «Вам старые проститутки не нужны?» Хохочет, но не берет. Дадут какой-нибудь крошечный эпизод — радуюсь до самозабвения и стараюсь сделать конфетку.

«Лес», 1980 г.

Первая моя заметная роль в кино — работа в картине «Лес». Помню, Стас Садальский был еще совсем зеленый пацан, а уже учил меня жить. Говорил, как надо уметь постоять за себя. Это я на сцене герой или в кино. Когда в образе — порву любого. А в жизни слова не могу поперек сказать.

Людмила Целиковская была чудным человеком, рассказывала про своих мужей, делилась женскими секретами. Учила готовить. Она была замечательная кулинарка.

На тех съемках, мне кажется, она была влюблена в Садальского и подарила ему красивый перстень. В актерской профессии очень много страстей. Очень…

Вообще, профессия наша бесконечно зависимая. На кинопробах на каждую роль по 15 претендентов, каждой при этом врут, мол, ты самая лучшая. Все верят и друг друга не выносят на дух. Помню, на пробах на роль Гарпины Дормитонтовны из «Свадьбы в Малиновке» мне сказали, что я лучшая. «Вам даже грима не надо», — уверяли меня. Но взяли Зою Федорову. Это кино...

Целуются друг с другом, а через метр плюются. Я всегда такая доверчивая была, верила каждому слову, за что и платилась жестоко. Обижали страшно.

Я сама была свидетелем актерских истерик, когда им от души говорили: «Ой, как вы постарели...» Это оборотная сторона публичности.

Я восемнадцать лет в ТЮЗе оттрубила, играла там пней да избушек на курьих ножках. А пришла в императорский Александринский театр, борьба тут за роли шла страшная, зачастую подковёрная. Как меня ели! Поедом!

Обидеть меня ничего не стоит — один косой взгляд, и я вся потекла. Помню, сыграла там первую премьеру, а у актеров принято «поляну» накрывать по такому случаю. Вкусной еды из дому принесла, все красиво накрыла в гримерке. И не пришел ни один человек. Лучший друг моего мужа забежал на минутку, шепотом поздравил и убежал. Я думала, что у меня остановится сердце от боли…

«Именины», 2004 г.

Как-то один актер, молодой парень, на гастролях меня спрашивает: «А что вы сделали такого, что вас так любят люди?..» Я опешила и не знала, что ответить. «Просто надо работать. Много. И не врать», — сказала я ему и душой не покривила.

Знаете, я написала пьесу «Надоело бояться». Спектакль получился неплохой, остросоциальный, Саша Панкратов-Черный в нем играет. Много ездили по России с этим спектаклем. Публика принимала великолепно. А прокатчики порой боялись брать, слишком там все правдиво и обнаженно. Про то, как не защищены у нас старики сегодня, как запросто можно обидеть старость. И причем безнаказанно.

«Кира, ты здесь никто»

Откуда Крейлис прицепился к моей фамилии Петрова? От мужа-латыша.

Мой Крейлис был такая прелесть! Я с ним 45 лет прожила как один год. Такое счастье было с ним делить жизнь пополам. Хотя мы очень разные. Огонь и вода. Он спокойный и даже флегматичный, аккуратист страшный. Деликатный до невозможности. А как красиво стол сервировал. Я могу на газете поесть за две минуты. Даже не поесть, а просто похватать на ходу и побежать дальше.

Слава богу, дочке и внучке предались его гены. Не в меня.

Дочь Маша, внучка Катя и внук Алеша.

Мы хохотали с ним без конца. Подмечали многие мелочи и нас многое веселило. Ссорились крайне редко, мирился всегда первый он. Я это так ценила. Мне всегда было трудно сказать первой «прости», хотя мучилась страшно, но переступить через гордыню тяжело.

Сахалин в моей судьбе случился совершено случайно. Работы в Ленинграде не было никакой, ходила по всем театрам, и не брали нигде. Еле-еле дали крошечную роль продавщицы мороженого в паре с другой артисткой. Я дома придумала все для этой роли, целый характер выстроила. Но меня, как вечно сидящую на скамейке запасных, долго не вызывали играть. Наконец режиссер разрешил сыграть мне этот крошечный эпизод. Как я старалась! Сыграла целую судьбу. Режиссер потом сказал: «Кира, конечно, это все интересно. Но ты здесь никто. И не выпендривайся…»

Я думала, кончусь после этих слов, забилась в угол гримерки и тихо умирала. Меня увидел знаменитый Николай Симонов, народный артист Советского Союза, он играл в этом спектакле главную роль. Подошел ко мне и говорит: «Молодец! Вот так играй всегда. В любом эпизоде, хоть в массовке, но только так...» Он меня просто спас.

А так я сидела без ролей и без копейки денег у матери на шее. И написала письмо в сахалинский театр, хотелось уехать на край света. Меня пригласили, и я с радостью приняла приглашение. Перед самым отъездом раздается дома телефонный звонок и приятный мужской голос, с прибалтийским акцентом говорит: «Вы артистка Петрова? Вы едете на Сахалин?..» — «Да», — растерянно ответила я. «А я режиссер Крейлис, я тоже еду на Сахалин работать. Не составили бы вы мне компанию?»

Когда я его первый раз увидела, чуть не умерла. Передо мной стоял красавец двухметрового роста, одетый по последней моде. Я рядом с ним была просто замухрышка, одетая не понять во что.

Поженились Крейлис и Петрова через неделю после знакомства.

Мы с ним на удивление быстро сдружились, вместе оформляли документы на поездку. Все деньги и билеты мы сложили в один кошелек, ехали в троллейбусе на заднем сиденье на вокзал. Впереди была поездка через всю страну до Сахалина. Хохотали, пели песни, молодые были, нам всего по 22 года было. Выскочили на остановке, а кошелек выпал из кармана. В нем была вся наша жизнь… Наше счастье, что попался святой мужик, который его заметил, он крикнул нам и отдал кошелек уже когда трогался троллейбус.

В поезде ехали весело, страну из окна смотрели. На одной из станций Дальнего Востока нужно было делать пересадку. На станции Белогорск нас поселили в один номер, больше свободных комнат в гостинице не было. Мы были такие целомудренные и чистые, что боялись друг до дружки дотронуться. Спали одетые и валетом.

А свадьба у нас была уже на Сахалине, в домике, где жил Чехов во время своей поездки на остров. Мой муж напился вдрабадан на нашей свадьбе. Я его таким больше никогда не видела. Закуски было мало, он ничего не ел. Боялся, что гостям не хватит…

Жить начинали очень трудно. Материально. По углам скитались, но были абсолютно счастливы. По одной простой причине: мы любили друг друга.

Вот так к моей фамилии Петрова добавилась еще и Крейлис. Помню, на Сахалине начальник милиции говорил мне: «У тебя фамилия, как у уголовницы». Я хохотала до упаду.

С супругом режиссером Яковом Крейлис они прожили 45 лет.

Господи, как меня только ни называли: и Прелесть-Петрова, один мужик спросил как-то: «Ваша фамилия Крейсер?» — «Торпеда», — расхохоталась я в ответ.

«Звание — это вкус начальства»

Я много езжу по России, гастролерша еще та. Люблю ее и ругаю ее. Но другой стороны мне не надо. Предложи любой комфорт, любую Европу — не поеду никогда. Я в Париже была дважды, один раз на съемках две недели, другой раз на гастролях с театром. Я там умру от тоски. Я ленинградка до последнего дыхания и Ленинграду своему верна собачьей преданностью.

Вообще провинцию обожаю, там люди щедрее. Это даже заметно по букетам цветов, в столице несколько букетиков после спектакля, в провинции цветами завалят. Варенье банками несут, клубнику с грядки. До слез трогательно.

Бывают и дураки среди зрителей, запросто могут брякнуть: «Как вы постарели...» Мне так не говорят, я всегда была старая, я же характерная артистка, а как больно слушать это героиням-красавицам. Я сама была свидетелем актерских истерик, когда им от души говорили: «Ой, как вы постарели...». Это оборотная сторона публичности.

Политизирована ли я? Нет. Жизнь развеяла эту дурь. В молодости была комсомолка еще та. Когда умер Сталин, я была в Москве, рыдала белугой. Помню, ходила по Красной площади и думала, бедный, он тут где-то лежит, как ему помочь… Мне уже больше двадцати лет было, а голова была полная наива. Так я воспитана была.

На творческом вечере.

Обидно ли мне, что я не народная артистка? Немножко ранит. Но главное, что меня на улице порой рвут на части люди. Сколько слов любви я слышу. Я должна жить лет двести! Мне столько здоровья желают, вы себе даже представить не можете. Можно быть хоть трижды народной Дусей Пупкиной которую не знает никто. Звания — это вкус начальства.

Ну не подает мой театр меня на звание. Что делать? Не подает…

Есть ли у меня подруга? (Вздыхает.) Знаете, тут я злодейка. У меня есть подруга с шести лет, мы были просто неразлучные. Она была безумной красоты. Мужики головы сворачивали ей вслед. Сейчас она превратилась в Бабу-ягу, от больших зеленых глаз ничего не осталось, беззубый рот. Зловещее выражение лица. Не следит за собой вообще. Махнула на себя рукой. Я не могу ей этого простить. Ее раздражает то, что я много работаю, какой-то ледяной холодок от нее веет. Хотя всю жизнь радовалась за меня, как никто другой, и переживала за меня. Сейчас вот все ушло. Мне не о чем с ней говорить, она меня раздражает. Неужели старость способна съесть все и даже дружбу? Думаю, что да…

В 2009 году Кира Крейлис-Петрова выступила режиссером антирепризы «Надоело бояться», которая участвовала в конкурсе кинофестиваля «Амурская осень» в Благовещенске.

А я хочу работать, пока есть здоровье. Какое счастье, это волнение перед выходом на сцену. Какое счастье, когда наступает миг и все сердца зрителей распахнуты, ты бросаешь в них семена добра и света, и они там прорастают.

Ради этого я готова лететь в любую глухомань. Я славянка до мозга костей. Мне очень комфортно и в Киеве, и в Минске. Минск просто обожаю. За его порядок на улицах, этот город заново родился после войны.

А какая еда там вкусная! Какие люди сердечные! На Украине и в Белоруссии я себя чувствую как дома. Нет никакой разницы.

Упаси Бог нам потерять это чувство — когда как дома.

Какое счастье, это волнение перед выходом на сцену, этот миг, когда все сердца зрителей распахнуты и ты бросаешь в них семена добра и света, и они там прорастают. Ради этого я готова лететь в любую глухомань.

От жизни хочу только самой жизни. Я так и не научилась смотреть фильмы о войне — рыдаю навзрыд. Так и не смогла к мату привыкнуть. Хотя сама могу ругнуться, но к делу. А вот мат ради мата меня наизнанку выворачивает.

Чем спасалась в жизни? Только юмором. И самоиронией. Это как спасательный круг.

Триада счастья для меня проста, как и для миллионов людей. Это когда утром хочется бежать на работу, а вечером со всех ног бежишь домой. И конечно, здоровье. Дети? Это уже не обязательно.

И еще чтобы Бог в душе жил. Это стержень. Я ему всю жизнь молюсь. Но без посредников.

Так что я наисчастливейший человек. Наисчастливейший! И не боюсь об этом говорить. Уже не сглазят.

ИЗ БИОГРАФИИ

Кира Крейлис-Петрова родилась в Ленинграде 1 июля 1931 года, с отличием закончила школу-студию МХАТа. Одна из ведущих актрис Александринского театра, мастер ярких, острохарактерных ролей. Гордится, когда ее называют главной комической старухой страны. Она блестящий мастер рассказывать фельетоны, скетчи и монологи.

Зрители ее помнят и любят по картинам «Лес», «Окно в Париж», «Влюблен по собственному желанию», «Улицы разбитых фонарей». Много времени актриса посвятила озвучиванию – ее голос можно услышать в мультфильмах студии «Пилот» в цикле «Гора самоцветов».