Ветеран Павел Горемыкин: «Хотели получить Сталинград? Так получайте, фрицы!»

«Все время были на передовой»

Не каждый фронтовик сегодня помнит номер сталинского приказа 227, но формулу этого документа военное поколение запомнило навсегда. «Ни шагу назад!» — да я умирать буду, самого себя уже забуду, как меня звали, а эти слова никогда не забуду», — говорит Павел Зосимович, которому идет уже 97-й год.

В его скромной однокомнатной квартире нет ничего лишнего: диван, сервант, стул да стол, на котором лежит папка, а сверху на ней важнейший документ — справка из архива военно-медицинских документов Минобороны России с пометкой «Выдается один раз». Ветеран приготовил ее заранее к приходу журналистов «Амурской правды». Павел Зосимович давно уже плохо слышит, а недавно еще перенес инсульт: теперь и говорить ему стало неимоверно трудно.

— Призвали меня на войну в 18 лет, в феврале 1942-го. В Хабаровске радиокурсы окончил, и оттуда в Москву направили, в резерв главного командования связи, — вспоминает Горемыкин свою дорогу на фронт. — Когда в Сталинграде стало туго, нас отправили в Балашево Саратовской области, где вышедшая из окружения 99-я Краснознаменная стрелковая дивизия стояла. Оттуда мы три дня шли пешком, потом машинами подкинули. Первого сентября были под Сталинградом, а через две недели начались бои за Мамаев курган.

Телефонной связи на передовой практически не было — ее всю сматывали либо танки, либо артиллерия. Вся надежда была на радистов. Они были на особом учете у Смерша, письма домой писали редко, им даже фотографироваться не разрешали.

Рядовой Горемыкин попал в 213-й отдельный батальон связи 981-го полка. В отделении командиром был тоже амурчанин — Владимир Самарин. Радисты обеспечивали связью командира полка, командира и начальника штаба дивизии.

— Они нас от себя не отпускали. Телефонной связи не было — ее всю сматывали либо танки, либо артиллерия. Мы все время были на передовой. И радиосвязь могла понадобиться командиру в любую минуту. При себе всегда радиопередатчик — 17 кг, упаковка питания — 18 кг, карабин на плече и шагай: комсомольский привет! — улыбается фронтовик.

«Боец жил в среднем четыре часа»

Люди, пережившие войну, говорят: «Кто хотя бы раз слышал леденящий душу вой сирены немецких пикирующих бомбардировщиков Ю-87, вряд ли сможет забыть это до самой смерти».

— Нас постоянно обстреливали и бомбили. У немцев все было поставлено на широкую ногу: и артиллерия, и пехота, а особенно авиация. А «Юнкерсы-87» с убийственной точностью сбрасывал свои бомбы. Однажды я хотел сбить «лаптежника» (мы их так называли) с карабина, — вспомнил случай ветеран. — Он на меня пикирует, а я в него целюсь. Выстрелил несколько раз, а потом увидел, что у него отвалились две вот такие «капли» — это были бомбы, но на высоте они казались даже меньше, чем я показываю. Смотрю: летят прямо на меня. Я бросил карабин под себя, на него лег и… рвануло. Уцелел чудом.

Так редко кому везло. По штабной статистике, средняя продолжительность жизни красноармейцев на передовой, в уличных боях и атаках на Мамаев курган во время Сталинградской битвы составляла четыре часа. Солдаты благодарили бога, если удавалось прожить больше 24 часов.

Снаряд разорвался в ногах

Ветеран взял лист бумаги и попытался нарисовать план военных действий.

 — Вот тут был сталинградский тракторный завод, но немцев туда не пропустили. Южная группировка Паулюса уже сдалась. Наша задача была — не дать северной группировке выйти из окружения, прорвать кольцо. Мы наступали с севера: хотели получить Сталинград — получите! А 28 января вот… снаряд угодил мне прямо в ноги.

Павел Зосимович попытался подвинуть ко мне забинтованную ногу и не смог сдержать стон. Каждое движение приносило ему нестерпимую боль. «Ничего-ничего, сейчас пройдет», — пытался держаться фронтовик. А по щеке текла предательская слеза.

— Была сильная пурга, и нам с неделю не подвозили питание. Бойцы грелись в блиндаже, а я был наверху наблюдателем. Со мной еще были командир взвода разведки и командир роты связи. Началась пальба. Мы легли, разговариваем, вокруг снаряды рвутся. И вдруг… Я лежал головой сюда, а когда очнулся, смотрю в другую сторону. Друзья лежат метрах в пятидесяти от меня. Взрывной волной всех раскидало. Смотрю: валенки мои почернели. Боль поначалу не чувствовал, сам спрыгнул в блиндаж, говорю: «Гляньте, что там у меня с ногой». Кто-то стащил валенки: кровь течет, на одной ноге пальцы оторваны и в другую попал осколок. Меня — на санки и в медсанбат. Потом долго по госпиталям мотался: Саратов, Камышин, Свердловск, Орск и дальше на станцию Карымская — это недалеко от Читы. Там еще долго лечили. А потом за мной приехал отец, увез меня в Белогорск. После того как меня ранило, северная группировка еще пять дней держалась — немцев добивали. А моя война закончилась.

Путин помог без очереди получить путевку в «Бузули»

«А хотите посмотреть, сколько у меня благодарностей? Вот от Путина», — дрожащей рукой фронтовик взял поздравительное письмо, подписанное президентом России. Участник Сталинградской битвы хранит его на видном месте — рядом с портретом, где он в светлом пиджаке с боевыми наградами, среди которых есть медаль «За оборону Сталинграда». Ветеран вспомнил, как в прошлом году ему пришлось обращаться за помощью на прямую линию с Владимиром Путиным. Когда Павел Зосимович рассказывал об этом, мы сидели и плакали вместе: он — от боли открывшейся раны, а я — от сочувствия и стыда.

 — В прошлом году мне захотелось поехать в санаторий «Бузули», я написал заявление в отдел, который командует путевками. Потом позвонил в Благовещенск и попросил: «Девушка, я там заявление написал, как бы мне в санаторий без очереди попасть. Я — участник войны, инвалид». Она мне отвечает: «Вы много хотите. Только подали заявление — и сразу путевку. Подождите очереди». Куда тут ждать, лет-то мне сколько?! А тут прямая линия. Решил просить помощи у президента. Вечером позвонил, а утром мне звонок: «Вы в какой санаторий путевку хотите?» Так Путин помог мне без очереди в «Бузулях» подлечиться.

Возрастная категория материалов: 18+