Александр Ярошенко

Павел Никиткин: «Художники — сукины дети»

У него цепкий, подмечающий ум и очень русская внешность. Еще художник и поэт Никиткин очень принципиальный человек. Об этом знают все, и к этому, кажется, привыкли. Интервью с ним —редкая редкость. «Жизнь ковырять — это больно», — мудро замечает Павел Никиткин. Честно о детстве, сиротстве, живописи, камне и слове. Откровенно о таланте, ранимости, вдовстве и о том, где брать силы на честную жизнь…

Люди на болоте

Я — Павел Маркелович. Но мое отчество — это фантазии секретаря сельского Совета. Мой отец Марк Тимофеевич Никиткин. Все мои братья и сестры Марковичи и Марковны. А меня вот так записали.

Деревня моего детства спряталась в глубине Брянских лесов, она на болоте стояла. И чтобы ходить по улице, люди на дорогу положили гать. Гать — это увязанные в плоты деревья. Я помню, у нас коровы вязли, когда случайно сходили с этой гати. Их веревками вытаскивали из болота. Вот так и жили.

Деревню нашу образовали староверы. Они уходили в труднодоступные места, скрывались от новой веры. Но уже во времена моего детства мы были не староверами, а столоверами. Что было на столе, в то и верили… (Улыбается.) Но старики, еще помню, хранили как могли веру. Когда умирал человек, то попа никогда не звали. Сами читали Псалтырь над усопшем на церковнославянском языке.

Помню, одна девчонка била по гранате молотком. Но осталась жива, только глаз потеряла. Вот такое было детство.

Я родился через пять лет после войны. Калужская область, Родина моя малая, была в оккупации в войну. И мы чувствовали эхо прошедшей войны.

Недалеко от моей деревни были военные склады, их еще до войны там построили. Мы пацанами ходили на эту запретную зону и искали там мины, гранаты, патроны и даже винтовки. Винтовки реставрировали и с ними потом охотились.

Многие ранились и взрывались… Помню, одна девчонка била по гранате молотком. Но осталась жива, только глаз потеряла. Вот такое было детство.

Но я благодарен деревне своего детства за многое. Самое главное — за доброту. У нас дети не делились на своих и чужих. Возле какого дома обед тебя застал, там и покормят. Замков в деревне не было. И это не фигура речи. Люди были очень добрые.

Я — подранок

В школе я учился по-разному. В начальных классах радовался тройке. Как всякая награда, тройка была для меня редкостью. В основном перебивался с единицы на двойку… Хулиган был страшный. Меня из школы даже исключали. Так дотянул до шестого класса. Потом после смерти родителей я попал в детский дом. И там для меня все сломалось в хорошем смысле этого слова. Виной всему была девочка, которая сидела впереди меня. Она училась на одни пятерки.

Она мне понравилась. А как такой девочке может понравиться жуткий двоечник и хулиган? Она на меня не обращала и малейшего внимания. Однажды учительница русского языка спросила: «Дети, какую вы книжку прочитали?»

А я только что прочитал первую в своей жизни книгу Михаила Пришвина «Дети солнца».

Встал и весь урок рассказывал содержание этой книжки. И когда прозвенел звонок, учительница сказала: «Никиткин, пять!» Это был как гром среди ясного неба. И с того самого дня для меня стало стыдным получать тройки, не говоря уже о двойках и колах. И восемь классов я окончил с хорошими отметками.

Вообще детство вспоминать не люблю. Оно сиротское и голодное…

Помню, как весной на перепаханном поле собирали прошлогоднюю картошку. «Тошнотики» ее называли. Собирали в корзинку, приносили домой, и мама нам пекла какие-то блинчики из всего этого.

Однажды нас с сестрой поймал председатель колхоза, посадил в бричку, привез в правление колхозное и там закрыл на весь день. Вечером он привел отца и нас выпустил. Но за это с отца списали пятьдесят трудодней. До сих пор не могу об этом говорить. Больно!...

Мне уже восьмой десяток лет, а я до сих пор чувствую себя подранком из-за раннего сиротства. Любви и ласки родительской не хватает до сих пор. Да что там говорить?... (Молчит.)

Но мне повезло, что я попал в хороший детский дом. Что значит хороший?

Первый показатель этой «хорошести» — из него никто из детей не сбегал. Там было сытно, а нашими воспитателями были бывшие фронтовики, которые к нам относились хорошо. Жалели, любили и пальцем никогда не трогали.

А волшебной радугой детства для меня было знакомство с природой. У меня отец очень любил и понимал природу. И когда мы с ним попадали в лес, он мне такое рассказывал, что я запоминал это надолго.

И тяга к рисованию у меня от отца. Он очень любил рисовать коней и солдат.

Как-то отец нарисовал портрет Сталина. Он висел у нас в хате на почетном месте. Однажды пришли два человека в темной одежде и велели портрет снять. Это было уже после смерти Сталина.

Все от Бога!..

В художественном училище мне трудно было учиться. Там мы занимались почти по 20 часов в сутки. А мне 15—16 лет…

Живопись была через день и нужно было принести на следующий урок не менее десятка домашних работ.

Рядом с училищем был город Загорск, теперь это Сергиев Посад. Мы туда ездили, делали наброски. Там было столько интересных людских типажей, которые просто сами просились на лист!

Нас в группу поступило учиться 28 человек, а окончили училище пятеро. Вот такие были требования!... Мне тоже казалось, что не выдержу, на последнем курсе хотел уйти. Но на счастье умные люди посоветовали не горячится, а закончить учебу. Мое счастье, что я их послушал.

Знаете, есть люди, которые, прожив жизнь, так и не понимают, что такое живопись. Можно писать красками, но это не будет живописью. Живопись — это тонкое понятие, когда в картине ты видишь не краску, а цвет, когда видишь колорит. Я тоже долго не мог понять эту грань.

Можно и медведя научить рисовать, а художником он не будет никогда! Если Бог не дал, никакие училища не помогут.

Курса до третьего в училище все говорил: «Я вот написал, а преподаватель мне говорит, что это не живопись. Почему?»

А мне отвечали: «Паш, ты не крась краской, а пиши цветом» В поэзии точно так же: можно заниматься стихоплетством, а можно — поэзией.

Я по диплому мастер-художник по обработке кости, дерева и камня. Камень люблю и чувствую! Камень — это такой материал, который требует особого чутья, особой пластики и особого понимания.

Живой ли камень? Человек может оживить любой материал: и камень, и глину, и кость.

Самым любимым камнем для меня, как для мастера, был офиакальцит. Он не очень твердый, хорошо поддается обработке и очень красивый. При его полировке получаются удивительные рисунки, которые человек сам никогда не сделает. Все создает природа.

Про камень и слово

Для камня очень важно, как он добыт. Чтобы заниматься скульптурой, мы, студенты, ездили в заброшенный карьер и искали там каменные глыбы. Если камень добыт взрывным путем, то в нем много микротрещин. С таким материалом бывает работаешь, работаешь, а потом раз — и вся работа рассыпается.

Как сказал великий Микеланджело: «Скульптура — это просто. Берешь камень, обрубаешь лишнее — и все!...»

Старые мастера никогда не добывали камень взрывом: его обязательно шурфили, а потом клиньями добывали. Тяжелый труд, но камень для работы получался хорошим.

Как сказал великий Микеланджело: «Скульптура — это просто. Берешь камень, обрубаешь лишнее — и все!...»

В Благовещенск меня привела страсть к охоте. Я с детства увлекался охотой, книжки про охоту просто проглатывал. А когда от одного товарища услышал, что возле Благовещенска на осенних и весенних перелетах утку можно палкой сбивать, сразу загорелся идеей здесь жить!

Стихи начал писать случайно. Однажды на охоте я сильно угорел в зимовье. И, видимо, от этого угара в моем мозге что-то поменялось. Помню, едва пришел в себя, взял в руки тетрадку, которая там валялась, и написал три стихотворения.

Когда вечером мужики-охотники вернулись в зимовье, я им прочитал написанное. Один говорит удивленно: «А откуда ты это все знаешь?! Ты же все про меня написал?!..» Другой говорит: «Как про тебя? Это все моя жизнь!» А на самом деле я писал о себе.

Один мой знакомый, уважаемый человек, который служил в Афгане, как-то меня спросил: «А как ты пишешь стихи?» — «Толя, сам не знаю», — ответил я ему. Могу ночью проснуться и записать строчки, которые пришли в голову, а днем продолжить. А если ночью не записал, то утром уже и не вспомню. Мучения начинаются потом.

Сегодня стихи уже не пишу. Они нечаянно пришли в мою жизнь и также нечаянно из нее ушли.

Внутри тебя зарождается зерно, оно разбухает, и ты ничего не можешь делать, только думаешь об этом зерне… Потом все эти муки заканчиваются рождением нескольких строк.

Сегодня стихи уже не пишу. Они нечаянно пришли в мою жизнь и так же нечаянно из нее ушли. Можно, конечно, заниматься сочинительством. Но это уже будет сочинительство, а не поэзия.

Поэтический дар со мной прожил лет 15—20, а потом исчез. Вот так бывает в этой жизни!..

Трудно без правды…

Мне за мою правду не раз прилетало! Но я такой человек: если скажу неправду, то потом становится трудно. Невыносимо трудно... Пусть прилетит за правду, но зато ты потом сам себя казнить не будешь, что поступил подло и нечестно.

У человека должна быть своя жизненная позиция, свои идеалы и убеждения, которые он должен отстаивать. Без этого он не человек.

Я 15 лет был директором художественных мастерских в Благовещенске. При мне построили Дом художника, что на улице Зейской, 225. Понял одну истину: не надо быть начальником, надо быть руководителем, который знает весь производственный процесс.

Когда моей жене сказали, что я ни разу на работе не повысил голос, она не поверила.

«Не может быть! Он же псих…» — сказала моя жена.

Понимаете, испортить отношения очень легко, а вот потом восстановить их — это целая история. И не всегда она по силам.

Все люди творческого труда ранимые, противоречивые и очень сложные. У талантливых людей особая психика. Они очень чувствительные. И не зря родилась фраза о том, что художника обидеть может каждый. Человека нельзя обижать за его работу.

С ним можно не соглашаться, но обижать его нельзя. Это тонкая грань. И счастье всем, когда ты ее чувствуешь.

Сукины ли дети художники? (Думает.)

Пожалуй, да…

Понимаете, у слова великая энергетика. Им можно убить, а можно и воскресить. Я все это проходил и видел в жизни.

Бывает, найдешь одно слово — и сразу зачеркнешь пару страниц, которые написал ранее. Потому что в одном слове смысла больше, чем в тех двух страницах.

«Набережная Благовещенска — это кунсткамера»

Я — грешник, ругаюсь матом. Почему? Да потому что в мате есть энергетика. Сказанул — и легче.

Вообще правдиво можно писать только о том, что знаешь, что пережил. Если этого нет, будет пресс-релиз. Сегодня из культуры много чего уходит существенно важного, но мало что в нее приходит такого же существенно важного. Сегодня о чем чаще всего думает человек? Правильно — о деньгах. Это капитализм. Обогащение.

У нас испортились вкусы! Вы посмотрите на набережную Благовещенска! Это же кунсткамера Петровских времен.

Раньше мы меньше думали о деньгах. Советские люди были более уверены, что их обеспечат работой и зарплатой. Живи и твори спокойно. Сейчас этого нет.

Молодые художники к нам не едут. Местные молодые и талантливые чуть встали на крыло — сразу стремятся уехать.

У нас испортились вкусы! Вы посмотрите на набережную Благовещенска! Это же кунсткамера Петровских времен.

Возьмите скульптуру пограничника с собакой, который стоит на набережной Амура. Это же полная несусветность.

Пограничник одет в форму образца 1937 года. А винтовка у него за плечами образца 1891 года, фуражка где-то 1972 года. Такие начали шить в то время. На кокарде советская звезда, а на пограничном столбе царский двуглавый орел. Несусветица полная… Осталось его только в лапти обуть. Тогда он будет защитником всех времен и народов.

Возьмите скульптуру пограничника с собакой, который стоит на набережной Амура. Это же полная несусветность.

Чем хороша провинциальная жизнь? Она чище! Когда мы сюда с женой приехали, у нас тут не было никаких родственников. Через год родился сын. А я охотник, которому надо было на неделю уезжать охотится.

Мы ребенка спокойно отдавали на неделю друзьям и соседям. И все было замечательно! Сегодня это немыслимо.

Было дело: кончались деньги в семье. Мы переезжали к друзьям, у которых был свой огород, и жили, и кормились у них до тех пор, пока не появлялись деньги. Все было органично и нормально. Сегодня это тоже немыслимо!

Я в 2011 году похоронил свою жену, с которой прожил 36 лет. Вместе с ней ушла почва из-под ног. Жить помогают дети и внуки. Мою жену звали Зина, сейчас смотрю на свою внучку — копия бабушки. Все повадки и ухватки ее. Я ее зову мини-Зина. И жить мне чуток полегче.

Я хочу, чтобы у моих внуков была свободная, наполненная творчеством жизнь. Для меня это самое главное.

Блиц-вопросы

— Чего вы пожелали бы себе?

— Честности в творчестве!

— Александр Солженицын или Лев Толстой?

— Толстой! Хотя первую мемориальную доску Солженицыну на Дальнем Востоке сделал я. Установлена она на здании железнодорожного вокзала в Свободном.

— Пушкин или Лермонтов?

— Пушкин!

— Васнецов или Шишкин?

— Васнецов.

— Художник номер один в Приамурье?

— Из живописцев, конечно, Василий Семенихин.

— Водка или вино?

— Вино!

— Зима или лето?

— Зима.

— Алла Пугачева или Лидия Русланова?

— Лидия Русланова.

— Чего вам хочется от жизни?

— Здоровья хочу, и чтобы было желание работать. Когда пропадет желание работать, это значит, что наступает духовная смерть.

Из биографии

Павел Никиткин родился в 1950 году в деревне Новоселки Калужской области. Выпускник знаменитого Абрамцевского художественного училища. С 1974 года живет в Благовещенске, как художник участвовал во многих выставках в нашей стране и за рубежом. Заочно закончил филфак Благовещенского пединститута. Автор нескольких сборников прозы и стихов. Член Союза художников РФ и Союза российских писателей.

Возрастная категория материалов: 18+