Фото: PROДФО

«Я называю это «в….й»

— Для меня СВО — очередной этап того, что начало происходить еще в 2014 году. Тогда неонацисты из Киева начали нападать на людей на Донбассе, которые не согласились с выбором другого меньшинства, совершившего госпереворот на Украине. И по отношению к ним была применена вооруженная сила. И СВО — это так или иначе действительно ответ на то, что произошло в 2014 году. Для себя я называю это «в….й» (Роскомнадзор запрещает СМИ употреблять это слово. — Прим. АП) в широком смысле этого слова. Она длится не семь месяцев, как мы очень активно наблюдаем в информационном пространстве и непосредственно на фронте, — всё это началось гораздо раньше.

Спецоперация во многом изменила и нашу профессию, по‑другому расставила акценты в журналистике — новые медиа стали альтернативой официальным СМИ. Теперь информационную повестку во многом задают именно они, в том числе «Телеграм», «Ютуб», «Дзен». И они дают возможность более независимо освещать происходящее. И на самом деле количество подписчиков, которое во время СВО выросло у нас, военкоров, в десятки тысяч раз, говорит, что у людей запрос именно на альтернативную, более живую и эмоциональную информацию. Людям нужна новая искренность.

Мы сегодня не совсем понимаем, что такое информационная война, о которой так много и часто слышали до спецоперации и в процессе. Многие думают, что это когда мы должны воздействовать на аудиторию в других странах, бороться, спорить с западными СМИ.

Информационная война с Западом и с Украиной не имеет смысла — нет смысла воевать с абсурдом. В 2014 году часто было на Донбассе: мы приезжаем на обстрел, снимаем как погибли мирные жители. А западные СМИ воруют наши картинки и у них в эфире уже показывают, что это сепаратисты обстреляли мирных жителей Украины. К профессиональной журналистике это не имеет никакого отношения. Поэтому сегодня главная информационная война — прежде всего за наш собственный народ и за его мнение, за его эмоции и его поддержку.

«Мы начали показывать обычных пацанов»

— В чем основная проблема? На мой взгляд, ошибка была на начальном этапе. Если мы вспомним начало СВО, то страна очень редко и мало получала из официальных СМИ живого и понятного контента. Армия для всех нас представляла какое‑то очень обобщенное, аморфное и нейтральное образование. Как правило, мы слышали сухой релиз Министерства обороны с цифрами о подбитых танках или продвижениях войск. Для человека это был пустой звук и то, что его не касается. Никто из нас не хотел сопереживать, сочувствовать человеку.

И это стало проблемой в первые недели спецоперации. Мы заныривали на фронт, возвращались домой и получали странные сообщения от родных и близких: у людей была паника, никто не понимал, что происходит и зачем. Первые две недели люди были дезориентированы. Была действительно волна социальной паники.

Но недели через две военкоры на свой страх и риск нарушили все установленные при освещении СВО правила Минобороны. Мы начали показывать самых простых, обычных пацанов. Замученных, грязных, искренних. Они были без парадной формы и заученных фраз. Потому что, когда находишься между жизнью и смертью, ты не будешь дежурные слова говорить — будешь говорить то, что у тебя на сердце.

И в какой‑то момент я понял, что это правильно. Чем больше живых людей видела наша российская аудитория, тем больше в геометрической прогрессии росла поддержка СВО. Это очень сильно ощущалось и по комментариям, и по просмотрам. Даже официальные телекомпании поняли, что в журналистике наступила другая эпоха. Нам удалось пробить информационную блокаду.

В июне я выехал первый раз из зоны СВО в Крым. Шел по улице, а ко мне подходили люди: и они не спрашивали, на сколько километров продвинулась армия, не спрашивали, заняли ли мы тот или иной населенный пункт или вышли из него. Они спрашивали: как там Зять, Воробей, Бойкот — это герои наших репортажей. Людей волнуют люди, как они проходят через всё это. Кого‑то ранило, кто‑то собирается жениться: как же он — с фронта на свадьбу?! Мы смогли этот мостик проложить, и никто не смог и был не в силах нас удержать.

Конфликт с Минобороны

— Сегодня возник конфликт между Минобороны РФ и военкорами. Мы понимаем, что это военное ведомство, которое хочет — и правильно хочет — чтобы информация из зоны СВО находилась под его контролем. Это понятно с точки зрения безопасности и военных вещей, потому что о каких‑то событиях, подготовке к ним говорить опасно.

Короткий пример: у меня близкий друг — к сожалению, был — Владимир Жога, он же Воха, командир батальона ДНР «Спарта» (погиб в марте 2022 года, прикрывая собой мирных жителей. — Прим. АП). Мы с ним дружили, вместе снимали квартиру — жили как братья. И у него, как у командира, дома стояла рация. И я всегда слышал и знал, что происходит. Например, в 2014 году я знал, что 18 января будет финальный штурм нового терминала Донецкого аэропорта. Как журналист, я понимал, что это круто и что я могу среди ночи выдать эту новость раньше всех. Но в итоге что бы я сделал? Может быть, это была бы новость номер один в этот час в мире, но я подорвал бы доверие тех людей, с которыми работаю на передовой. И как бы это в реальности повлияло на штурм? Может, сорвало бы его вовсе, а может быть, куча моих товарищей там бы погибли. Есть масса моментов, которые нужно учитывать.

Но, конечно, полное манипулирование подачей информации с передовой как раз подрывает доверие. На мой взгляд, здесь должен быть найден компромисс между Минобороны и военкорами. Мое предложение — создать пул военкоров, которые работают не первый год и которым доверяют. И уж поверьте, никто из нас не захочет сказать что‑то специально во вред нашей армии или во вред тем ребятам, которые воюют на передовой. Даже если мы видим что‑то плохое.

Мы прекрасно понимаем, что о каких‑то вещах нужно будет, и правильно будет, сказать после — при разборе полетов. Но если кто‑то подорвал доверие, получив неограниченный доступ к передовой, то он должен быть исключен из пула и на его место должен прийти более честный автор.

«Журналистика живет в прошлом веке»

— Одна из проблем нашего журналистского сообщества — мы до сих пор живем в прошлом веке. Особенно это касается телека. Сейчас, чтобы там выпустить продукт, нужна целая группа людей: журналист, продюсер, оператор, монтажер, звукорежиссер, водитель. А у меня — только я и водитель. И разница в скорости передачи материала между военкором в телеграме и военкором на телевидении — примерно 6 часов. Для мира новостей, где информация играет одну из важнейших ролей — это просто катастрофа.

Эпоха, когда журналист мог выполнять одну функцию, уже прошла. Журналист — это универсальный солдат. Если ты хочешь остаться в этой профессии, нельзя застыть на чем‑то. Независимо от возраста и специализации надо уметь и учиться работать самому в кадре — даже если ты просто пишущий журналист. Надо уметь снимать видео — так люди более эмоционально и эффективно воспринимают информацию, которую вы хотите передать. Журналист должен научиться сам снимать, монтировать, продюсировать. Когда началась СВО, я работал один — выдавал по 10—11 постов и сюжетов. Сам снимал, сам монтировал, пока ехал с передовой до ближайшего интернета.

У людей огромный запрос на альтернативную, честную и эмоциональную информацию. И сегодня сама собой, естественным путем, формируется журналистская гвардия, которая действительно через свои независимые каналы добивается очень важных и позитивных сдвигов во время «в….ны» проблем, с которыми мы сталкиваемся. И главное — это сообщество формируется в первую очередь на условиях честности и взаимоуважения.

ГЕНЕРАЛ С ПРОСТРЕЛЕННОЙ НОГОЙ 

Или на что обиделся замминистра обороны

Фото: ТАСС

— Вот сейчас в стране все обсуждают мобилизацию. Многие люди говорят: мы не понимаем, кто нами будет командовать?! А я приведу вам один пример — когда я рассказал эту историю на армейском форуме, замминистра обороны Цаликов на меня очень обиделся.

Было освобождение Мариуполя — это обсуждал весь мир. И моя съемочная группа фактически первой зашла в мариупольский порт — там бои шли прямо от пирса к пирсу. Треть порта на тот момент мы уже освободили, а две трети были еще не заняты.

Когда я прибежал туда (наверное, самый первый), увидел на разгрузочном кране нашего генерала Андрея Сычевого — он небольшого роста, такой наш мариупольский Наполеон. И он стоял с простреленной ногой и прямо на передовой командовал операцией по освобождению порта. Кто‑нибудь из вас знает, как выглядит этот генерал? Кто‑то слышал о нем? Знает, что у него внутри творилось в тот момент? Нет. Потому что никто этого не снял. И я не снял: не потому, что не хотел. Просто ни он, ни я не знали — можно ли его снимать или нет? Разрешает ли такое снимать Министерство обороны? Мне ведь по закону нужно получить разрешение пресс-службы. А как вы себе это представляете — мы стоим на пирсе, где идет бой, нет связи, интернета — как мне это сделать?

Да, наверное, во время боев за Мариуполь было бы неправильно его показывать: я бы мог раскрыть позицию генерала, азовцы могли бы снарядить спецназ, чтобы найти, ликвидировать или выкрасть Сычевого. Но вот сейчас прошло время: это же насколько крутая была бы история, и вдохновила бы миллионы людей! И те люди, которые спрашивают, кто командует армией, увидели бы крутого генерала, который реально не ссыт, раненый стоит в 50 метрах от места, где идет стрелковый бой, и продолжает руководить операцией. Это совсем другая тема бы была. Надо таких генералов показывать — народ будет больше доверять армии и своей стране. Кстати, Сычевой получил Героя России за Мариуполь.

Мы теряем огромную часть нашей общей истории, которая творится на наших глазах, — это очень обидно. И в первую очередь это несет большой урон нашей государственности.

«На Украине я в розыске за терроризм»

— Я ни разу в руки не брал оружие до 2014 года — мне кажется, я на тот момент даже в тире не стрелял. Но меня украинская сторона обвинила в том, что я корректировал огонь снайперов на улице Институтской в Киеве. Просто из‑за того, что я сидел под щитом и меня не убили, они посчитали, что я был со снайперами заодно. Они развернули целую информационную кампанию и сделали меня стороной конфликта.

Я говорил, что если бы украинская сторона реально обеспечила мне беспрепятственный доступ к ним на передовую и если бы они не фильтровали то, что я должен говорить, я бы поехал и рассказал, как они воюют. Мне это профессионально интересно — как журналисту. Но я бы их и назвал соответствующе: если человек неонацист, мне сложно называть его героем. Я не могу белое называть черным. Но они не предоставляют такого права. На Украине я в розыске за терроризм, и в Азербайджане, хотя я никогда против никого из них по‑настоящему не воевал.

«ПЕРВЫЙ РАЗ Я РАЗРЫДАЛСЯ В МАРИУПОЛЕ» 

Фото из личного архива Семена Пегова

— Многие российские журналисты во время спецоперации достаточно себя проявили. Я и мои коллеги без преувеличения вывезли тысячи людей из‑под обстрелов. И сейчас все журналисты едут не с пустыми руками: обязательно берем хлеб, продукты, памперсы. Потому что это действительно становится серьезной частью нашей человеческой работы. Наша задача — не просто прийти, сделать 30 кадров и сразу же смыться. Там остаются люди.

Я вам скажу, что более тяжелого впечатления, чем Мариуполь, в моей жизни не было. Я был в Сирии и на других войнах, видел многое. Вот я — из Смоленска, а вы — из Благовещенска. И представьте, если вы заезжаете в микрорайон вашего Благовещенска — а он пылает. Такой же дом, как ваш, такая же панелька, как ваша. И оттуда из подвалов выходят люди — такие же, как и вы, и говорят с вами на одном и том же языке.

В Мариуполе я первый раз разрыдался в голос и ушел, чтобы меня никто не видел. Мы заехали в жилой район и увидели бабушек, которые сидели у подъездов и готовили на костре еду. У нас с собой были продукты, мы просто принесли к каждому подъезду по буханке хлеба. Я не думал, что в 21‑м веке человек может просто взять в руки хлеб и заплакать — но это было так. И это действительно большая катастрофа и большая боль, и каждый из нас не должен оставаться в стороне. Мы должны помогать, хоть по чуть‑чуть.

Я не скажу, что я кому‑то прям жизнь спас. Но были ситуации, когда мы из‑под обстрелов вывозили людей. Например, в Мариуполе наши поездки выглядели так: мы заскакиваем с водителем, у нас три места сзади свободны. Проехали, сняли минут 10 репортаж, а дальше начинаем вытаскивать людей и вывозить на пункты, где им оказывают помощь.

— Всё, что сейчас происходит — это танец, который ведем не мы. Это важно вовремя признать. Мы же понимаем, кто рулит операцией — точно не Киев. С Мариуполем и Херсоном всё было грамотно сделано. Противники знали наши определенные намерения и подготовились — русский город Мариуполь и другие города, где ждали российскую армию, они превратили в крепость, и наши были вынуждены пробиваться сквозь эту оборону. А те города, где население максимально поддерживало киевскую власть, они оставляли без боев.

Азовцы по‑настоящему терроризировали население в Мариуполе. И зря кто‑то считает, что когда их называют террористами, то всё это просто пропаганда. Нет. Просто реальный пример: мы зашли в девятиэтажный дом, оттуда из подвала выходят люди и спрашивают: «Мы можем выйти»? Мы: «Да, конечно, выходите!» Они: «А мы не взорвемся?» Азовцы загнали людей в подвалы и сказали ни в коем случае не выходить, эвакуироваться из города, потому что всё вокруг заминировано. И они сидели там 60 дней. Кто они по факту, если не террористы? Люди стали заложниками. Всё это очень жутко.

Бинокль весом в 30 килограммов

— Материальное оснащение нашей армии оставляет желать лучшего. И картинка сама говорит за себя, и публично об этом тоже сказано немало. У общества огромный запрос на то, чтобы узнать не просто каких начальников поменяли или уволили, а кто ответственный за то, что наши военные так оснащены. Это ведь просто беспощадно с точки зрения здравого смысла. Я знаю случай, когда нашим элитным морпехам, которыми мы гордимся, выдали штатный бинокль весом 30 килограммов — с таким мой друг, известный ведущий Первого канала Артем Шейнин в Афганистане воевал. Конечно, у людей волосы дыбом встают. Слава богу, что какие‑то перемены действительно начались.

И очень важно и круто, что наше общество откликнулось и что сейчас наших солдат, военных снабжают обычные люди. Это очень здорово. Для меня было шоком, что многие бизнесмены, которые всегда очень критически относились к власти, отдыхали в Европах на яхтах, поняли, что народ в опасности и ребята погибают, начали тоже помогать. Предприниматели показали себя патриотами, совершенно не афишируя свою помощь. И в этом смысле общество мобилизовалось гораздо быстрее самой государственной машины. И в этом есть чудо нашего народа.

Ждать ли еще мобилизации

 Фото: Архив АП

— Я думаю, что сбои и ошибки в частичной мобилизации — скорее технические, мало кто был к такому готов. Не думаю, что был злой умысел, например, чтобы дестабилизировать обстановку и призвать тех, кто не должен. Конечно же, сразу же возникло социальное напряжение.

Но, мне кажется, во многом благодаря тому, что наша журналистика поменялась и сама власть стала нас больше слышать, именно как проводников, все стали про это писать. Та же Маргарита Симоньян — что надо срочно навести порядок. Если раньше с подобной публикацией можно было попасть чуть ли не под суд, и вряд ли кто‑то из чиновников это бы услышал, то сейчас — услышали. Именно сейчас формируется по‑настоящему доверие между СМИ, властью и народом. СМИ слышат народ — власть слышит нас. Эта цепочка наконец‑то стала работать. И в этот момент социальное напряжение спадает и люди начинают верить власти.

Мы все сейчас — гражданское общество. Нас упрекали, что у нас его нет, что гражданское общество — это те либеральные ребята, которые сейчас как раз не здесь находятся, не в России, не со своими гражданами. Оно зарождается именно сейчас. Его смысл не в том, чтобы облизывать власть или всё время с ней спорить, а в том, чтобы находить настоящие проблемы и вместе их оперативно решать.

Ждать ли еще волну мобилизации? Не совсем ко мне вопрос. Но мое мнение: всё дело не в количестве, а в качестве управления. Можно собрать и 500 миллионов человек, но эти люди бездарно погибнут. А можно и 300 тысяч. Но если их правильно обучить и подготовить, этого будет достаточно.

Приведу пример освобождения Мариуполя. Как ни странно, донецкие подразделения, которые воспринимали не как профессионалов, а как армию неких банановых республик (ну какая может быть армию у ДНР или ЛНР, если у них воюют учителя или шахтеры безо всякого военного образования?) Но на самом деле эти ребята, которые находятся восемь лет в состоянии «в…ны», показали себя гораздо эффективнее, чем российские бригады.

Поэтому будет или нет новая мобилизация — сложно рассуждать, всё зависит от того, как будут развиваться события. А изменить ход развития событий можно только переосмыслив все ошибки, которые произошли.

«Военное начальство не любит плохих новостей»

— Министерство обороны должно рассказывать и объяснять события, связанные с нашими очевидными неуспехами в спецоперации, а иногда и с откровенными провалами. Мне кажется, первое, о чем нужно помнить, — не путать желание прикрыть чью‑то задницу со своей действительной функцией.

И мы чувствуем, что в информировании есть перекос — людей не обманешь. Если бы мы честно говорили, что есть проблема, есть ситуация и мы реально не были к ней готовы — люди бы на самом деле поняли и поддержали. А когда говорят, что проблем нет и это вообще не проблема, то может один раз сработает, второй. Но рано или поздно, а скорее всего рано —подорвет доверие общества к сообщениям. Это очень опасно. И хочется предостеречь от такого.

Мне кажется, сейчас этот поезд идет по чиновничьим рельсам и маршрут сформулирован по принципу «начальство не любит плохих новостей». И от одного звена другому докладывают, что всё хорошо, мы справимся и поводов для беспокойства нет. Пока эта система не сломается, пока мы не начнем смотреть реальности в лицо, нам не победить.

Поэтому сегодня роль военкоров и гражданского общества вырастает действительно в разы. Потому что от этого зависит жизнь людей. Мое мнение: нужно дать больше полномочий и прав принимать решения командирам среднего звена. Там очень много толковых ребят, которые действительно хотят и умеют работать эффективно и берегут личный состав.

«Я влюблен в свою профессию»

Пегов и погибший глава Донецкой Народной Республики Александр Захарченко. Фото из личного архива Семена Пегова

— Я влюблен в свою профессию. Но нужно хорошо подумать, прежде чем идти в военную журналистику. Она, конечно, романтизирована, но в быту это не всегда комфортно. Военная журналистика — это не просто работа с источниками, их поиск. У нас реально люди, с которыми мы работаем, становятся твоей семьей — в прямом смысле этого слова. И ты, как и от обычной семьи, никуда от них уже не скроешься.

Тебе может позвонить Моторола (командир противотанкового специального подразделения «Спарта» ДНР, погибший в 2016 году. — Прим. АП) в три часа ночи, сказать: «у меня ребенок родился» — и ты должен с ним праздновать. Всё, конечно, классно — когда это праздник. Но это также тяжело — когда это трагедия. Когда уходят люди, с которыми ты был там, с которыми снимал — это трагедия и для моей семьи тоже. И не каждая семья военкора готова с этим справиться. Когда Мотор погиб, и Захарченко, и Жога — как будто отрезали часть тебя. Эмоционально это всегда очень, очень и очень нелегко.

У каждого своё призвание. Я никогда не понимал журналистку пресс-конференций — мне как творческому человеку это кажется скучным, ущербным и неинтересным. Самое интересное — находить яркие истории, которые тебе самому помогут разобраться в том, что такое жизнь, что такое правда и что такое зло. Понять самого себя. И наиболее ярко такие истории проявляются как раз на войне — там всё максимально честно и очень многие маски срываются.

Я раньше был таким экзальтированным юношей, меня всё время накрывали какие‑то депрессии, я ходил, смотрел на падающие листья и мне было грустно. А в 2008 году я попал в прифронтовую зону боевых действий — это было в Абхазии, я был очень сильно впечатлен. Остался там работать на четыре года. Сейчас хожу, вижу падающие листья и просто радуюсь от счастья: потому что понимаю, какие мы все идиоты, когда расстраиваемся из‑за мелочей. Когда ты видишь, какие трагедии переживают люди, то понимаешь, что наши проблемы и дрязги — просто пыль. Война помогает вырастить в себе по‑настоящему благородное отношение к жизни.

Надеюсь, что у меня и моих коллег хватит совести на всю жизнь оставаться честными и преданными своей профессии. А не продать свой профессионализм.

Большая честь, большая радость оказаться на Дальнем Востоке. На Украине много ребят не только из Благовещенска, но и Владивостока, с Камчатки, которые выполняют свою героическую работу. И очень надеюсь, что скоро появится какой‑то алгоритм, благодаря которому вы этих людей будете видеть и знать.

Возрастная категория материалов: 18+