Фамильные предания: потомки молокан о духе капитализма, судьбах своих семей и домашних рецептах

В доме на Амурской, построенном молоканами Коротаевыми, до 1917 находился магазин смешанных товаров.

Стартовый капитал

Основатель династии Коротаевых на Амуре Феоктист Степанович прибыл на Дальний Восток из Самарской губернии в 1865 году. Вместе с ним на «край земли» отправились жена и дети. Кстати, о волевом нраве прабабки Устиньи среди потомков Коротаевых до сих пор ходят легенды. «Устинья была женщиной с характером — могла сковородкой лупить всех подряд. На своем умела настоять. Мой прапрадед Феоктист Коротаев был крепостным у ее отца-помещика, и Устинья, единственная дочь в семье, влюбилась в него. Тогда она бросилась в ноги отцу со словами: «Или Феоктист, или Волга» и добилась своего», — делится фамильными преданиями благовещенка из рода Коротаевых Надежда Нестеренко.

В едва освоенном Приамурье семье пришлось налаживать хозяйство практически с нуля, как и сотням других молокан-переселенцев. Помогала врожденная предпринимательская жилка, во многом связанная с особенностями трудовой этики духовных христиан: они работали даже в праздничные дни, не жаловали спиртное. Начиная с малого, молокане быстро добивались успехов в выбранном деле, наживая, как сейчас бы сказали, стартовый капитал. Так, сын Феоктиста Коротаева Филипп первое время зарабатывал деньги нелегким трудом жестянщика, потом открыл свою мастерскую, затем — лавку, а к 1910 году стал владельцем нескольких торговых домов в Благовещенске. Два из них стоят на городских улицах и сегодня — это уже упомянутый магазин на Амурской и большой универсам около «Пассажа» с головами львов, держащих в пастях водосточные трубы.

Вслед за Филиппом Коротаевым в семейный бизнес включились и его сыновья: первым за коммерцию взялся старший Петр, а после его смерти распоряжаться делами начал 30‑летний Федор. По воспоминаниям родственников, его контора располагалась на втором этаже магазина на Амурской, там же была небольшая швейная мастерская. На первом этаже шла торговля скобяными изделиями, мануфактурой, обувью, одеждой, посудой и продуктами. Запасы товара хранили в глубоком погребе, который соединялся подземным ходом с пакгаузом, расположенным во дворе. Однако, несмотря на достаток, в семье было принято жить по средствам, не позволяя ничего лишнего даже детям.

— Моя мама, дочь Федора Коротаева, рассказывала, что жили они очень скромно. Допустим, покупали у китайцев яблоки. Ящики, в которых они лежали, спускали в подполье, и в течение недели детям (а их было пятеро) этих яблок не давали. Если же приходили гости, то все ставилось на стол, и еще детям давали по яблоку в воскресенье. Будучи обеспеченной купеческой семьей, они только один раз съездили в Польшу. Привезли оттуда разные безделушки, одна из них — маленькая ракушка — до сих пор хранится у меня, — рассказывает Надежда Васильевна.

Бизнес и литература

Известно, что Федор Коротаев был успешным коммерсантом. Товары для своих магазинов он заказывал в том числе в Германии, лично вступая в переписку на немецком языке с поставщиками. Кроме того, Федор Филиппович заседал в Городской думе и занимался благотворительностью. К примеру, не без его финансового участия в Благовещенске появились молитвенный дом молокан, читальня Народного дома (сегодня в этих зданиях находятся областной кардиоцентр и физкультурный техникум). Помощь от Коротаева поступала и в частном порядке: он оплачивал учебу нескольким молодым людям из небогатых семей.

Бизнесмен-меценат Коротаев также был не чужд литературному промыслу. В 1912 году в частной московской типографии вышел сборник его стихов, обнаруживающий пристрастие автора к классической манере Некрасова и Кольцова. Еще раньше, в начале 1900‑х, Коротаев занялся журналистикой. Вместе со старшим товарищем Константином Куртеевым с 1907 по 1912 годы он издавал в Приамурье газету «Благовещенск», а в отдельные периоды был ее редактором. Правда, считать одноименный еженедельник, который сейчас издается в амурской столице, прямым потомком дореволюционного «Благовещенска» нельзя: слишком уж продолжительным оказался перерыв между закрытием газеты и ее возрождением в 1990 году. Очерки, стихи и фельетоны Федора Филипповича появлялись и в других региональных изданиях: «Благовещенское утро», «Амурская речь», «Амурская газета».

Судьба Федора Коротаева сложилась трагически. Он погиб в марте 1918 года во время контрреволюционного восстания, вошедшего в историю как Гамовский мятеж. Несколько дней на улицах Благовещенска шли бои красногвардейцев и казаков, погибло немало мирных жителей. Федор Филиппович успел вывезти из города жену и детей, но спасти свою жизнь ему не удалось. «Дед Федор решил увезти семью в Китай. Были такие бочки-сороковуши, в которых солили капусту, — в них сажали ребятишек и ехали на Амур как будто за водой. Он успел переправить таким образом детей и жену, а когда пошел за отцом и мачехой, его убили. Хоронить запретили, поэтому бабушка наняла извозчика и хоронила тайно. Где могила деда, до сих пор неизвестно, — с горечью констатирует Надежда Нестеренко. — После смерти мужа бабушка Надя, в честь которой меня назвали, осталась нищая, хотя прежде у ее отца была мельница. Спасло то, что бабушку взяли работать на заимку, где ей, барыне, пришлось пахать и выполнять другую тяжелую работу. Помогло воспитание — в семье все были приучены к труду».

Подъемные от губернатора

В 1890‑х Коротаевы породнились еще с одним известным молоканским родом — Поповыми. Кстати, именно эта семья положила начало селу Астрахановка, ставшему впоследствии одним из районов Благовещенска. «В 1850‑х годах моего прапрадеда Кирея Петровича Попова сослали на Дальний Восток из Таврии за то, что он и другие молокане не крестились, у них не было икон, а в Бога верили в душе, — начинает свой рассказ представительница рода Поповых Тамара Куманейкина. — Собравшись своим кланом, молокане отправились по месту высылки, а начетчиком у них был Кирей Попов. Вместе с Матвеем Лепехиным они организовали людей, продали все свое хозяйство и пешими пошли в Сибирь. В Иркутске их встретил губернатор Муравьев-Амурский, они ему понравились, и он отправил их на Амур, выдав по сто рублей подъемных и сказав: берите земли столько, сколько сможете обработать».

Оказавшись на новом месте летом 1859 года, переселенцы выбрали удобный плодородный район на берегу Зеи и начали строить там дома. Впрочем, селиться вдали от Благовещенска, основанного всего тремя годами раньше, для молокан было скорее необходимостью — жить по соседству с православными им попросту запрещалось. Буквально за десять лет потомственные земледельцы Поповы добились экономического подъема своего хозяйства. Кирей Петрович обеспечил жильем пятерых сыновей, построил в Астрахановке мельницу и пекарню, а затем и собственную кузницу. Говорят, что выкованный там сельхозинвентарь продавался даже в знаменитом магазине «Кунст и Альберс» в Благовещенске. «На заимке в Новоалександровке сеяли зерновые, пшеницу, лен. Была и бахча, откуда арбузы и дыни возили на продажу в город, как и всю остальную продукцию. Кстати, на заимке среди работников были нанятые китайцы. Они прямо там и жили, помогали обрабатывать землю, а еще возили из Февральска бруснику и грибы», — перечисляет Тамара Матвеевна.

Особое блюдо — лапша

Кроме религиозных взглядов и врожденной предприимчивости, молокан отличали особые кулинарные пристрастия. Как иудеи и мусульмане, они не ели свинину, объясняя это тем, что «свинья не смотрит в небо». Под запрет попадала и щука: считалось, что прозрачная косточка на лбу рыбы похожа на крест. К слову, этим пищевым табу следуют и потомки духовных христиан, уверяя: сало категорически противопоказано их организму. По наследству от предков к ним перешли и рецепты классических молоканских блюд — домашней лапши и так называемых «мочатых» блинов, пропитанных молоком.

«Лапшу раскатывали на всю зиму. Моя мама катала по три пышки на скалку, да так тоненько, что через нее на клеенке рисунок было видно. Я тоже иногда катаю, но так тонко не могу, да и руки уже быстро устают, — признается Тамара Куманейкина. — Мама и тетки учили: лапшу надо хранить в бочке или в баке в прохладном месте. Приносишь ее с улицы, насыпаешь в чашку бугорочком — и на плиту. Как бугорочек сверху покажется, нужно размешать, а как закипит — выключить и закрыть тряпочкой». Лапша считалась в том числе и обрядовым блюдом — например, без нее не обходились молоканские поминки. А когда собирались по такому скорбному поводу, за столом еще и обязательно пели. «Запоет один, потом остальные подхватывают и так провожают ушедшего. А еще принято на похороны приходить в светлой одежде и покойника обряжать в светлое. «Белоснежная одежда и венец весь золотой» — такие слова даже в песне есть», — объясняет Тамара Матвеевна.

Кроме традиционно протяжного исполнения псалмов, у амурских молокан была манера петь их и на другой лад — как лирические песни, превращая молитвенные формулы в раздумья над собственной судьбой. «Пели так, что слезы наворачивались. Вот, например: «Скажи мне, Господи, // кончину ты мою // и числа дней моих, дабы // я знал, какой век мой», — напевает Тамара Куманейкина. — Эту пели на похоронах, а были еще и урожайные песни, и веселые: «Ах ты, ветка вербная, ты куда плывешь?» Помню, у моего папы все они были записаны в блокнот. Но я учила их на слух: слышала, как пели взрослые, и запоминала, а когда стала старше, и сама пела на похоронах».

Период репрессий

К началу 20-го века молокане не только держали в своих руках значительную часть благовещенского бизнеса, но также входили в различные благотворительные организации и даже были гласными Городской думы. Однако то, что помогало им в дореволюционной жизни, в новом советском обществе обернулось против: единоличные хозяйства были объявлены вне закона, собственность и сбережения — национализированы, за коротким периодом нэпа последовали массовые репрессии.

«Оставаться в Астрахановке на ночь было нельзя: могли прийти и забрать. Поэтому моему папе приходилось скрываться, мама оставалась дома с детьми. И вот как‑то папа с соседом пришли, чтобы помыться и покушать. Его друг решил остаться. Папа тоже захотел, но мама уговорила его уехать, а ночью соседа забрали, — рассказывает Тамара Куманейкина. — Потом всех молокан стали выгонять из их домов. Выгнали и мою бабушку по маминой линии, Арину Тимофеевну Горелкину. Ее отправили в Бушуйку — лагерь под Сковородино, а потом привезли в Благовещенск на допрос в НКВД. Она во время гражданской войны у себя в подвале лечила раненых. Так выходила военного, который был почти покойник. Этого человека она встретила в НКВД. Он ее узнал и помог освободиться, посоветовал уехать в Магадан, откуда бабушка вместе с сыном Павликом вернулась лишь через десять лет». Тот самый дом, в котором Арина Горелкина прятала раненых, до сих пор стоит в Астрахановке на улице Павленко, 74. В 1990‑е потомки пытались вернуть его себе. «Дядя Павлик бился за этот дом четыре года: получил справки о реабилитации для себя и своей мамы, собрал другие документы, однако ему ничего не вернули, выплатили только десять минимальных окладов. Обиднее всего, что дом стоит неухоженный, там живут пять семей, но он в сильном запустении», — с грустью замечает Тамара Матвеевна.

В период репрессий арестам подверглись многие молокане, принадлежавшие к известным купеческим фамилиям. Комиссары были уверены, что они прячут золото, оставшееся от прежней состоятельной жизни, и требовали отдать все сбережения государству. Иногда такие тайники действительно существовали, но чаще требования были невыполнимы. Например, семья Федора Коротаева после его смерти в 1918 году жила очень бедно, во время обысков у них забрали даже одежду погибшего главы семейства, а все банковские счета были национализированы. Неоднократно арестовывали и дочь Коротаева Марию, которой в детстве пришлось пасти гусей за тарелку супа. Родные братья ее отца Михаил и Иван за принадлежность к купеческому сословию были расстреляны. «Этот страх ареста остался у мамы на всю жизнь. Как‑то среди ночи забрали моего отца. Сидели и папины братья, его отец умер в лагере, — вспоминает внучка Федора Коротаева Надежда Нестеренко. — Боясь потерять работу, мама прекратила ходить на молоканские собрания. Помню, она устроилась воспитательницей, а в большом саду росли груши. И когда я приходила туда, мама не разрешала брать груши, даже те, которые падали на землю».

Родные души

Опасаясь преследования советской власти, молокане старались не афишировать свое происхождение. Родовые связи поддерживало в основном старшее поколение, в семьях сохранялись кулинарные и обрядовые традиции, некоторые духовные христиане все же продолжали ходить на собрания общины, но публично говорить о своих корнях отваживались немногие. О том, что их предками были молокане, некоторые благовещенцы и вовсе узнавали совершенно случайно. «В 1947 году нам пришло письмо из Америки. Мне было тогда лет 13. Я прочитала — так узнала, кто были мои предки, в семье об этом не принято было говорить. Оказалось, что когда моему отцу было два года, его семья ездила в Америку, и несколько братьев остались жить в Чикаго. В связи с потеплением отношений они надеялись, что мы сможем переписываться, но когда моя мама увидела это письмо, она очень испугалась», — признается Надежда Нестеренко.

Из-за подобного замалчивания множество фамильных связей молокан оказалось стерто. Дошло до того, что о своем родстве уже не знали те люди, у которых был общий прадед или чьи бабушки были сестрами. Историческая и генеалогическая справедливость начала восстанавливаться только в 1990‑х. «Мы работали в проектном институте с человеком по фамилии Корсаков. Ну, работали и работали, потом вышли на пенсию и расстались, — рассказывает Тамара Куманейкина. — И вдруг как‑то читаю газету, в которой этот Корсаков рассказывает про свою бабушку Прасковью Ефимовну. Он перечисляет ее сестер и говорит, что еще одна, Екатерина Ефимовна, потерялась — наверное, в 37‑м ушла в небытие. А ведь Екатерина Ефимовна — это моя бабушка, и историю ее жизни я знаю всю, помню и ее сестру Прасковью, которая заведовала аптекой. Вот так я узнала, что вместе со мной работал мой родственник».

Сегодня в Приамурье живут тысячи потомков молокан. Они не исповедуют веру предков, но гордятся своим происхождением, как это бывает у эмигрантов, испытывающих смутную любовь к далекой родине. Предприимчивость и работоспособность, чувство собственного достоинства и свободолюбие, наконец, многодетность и долгожительство — этим были знамениты молокане полтора столетия назад. Если генетика не подвела, потомкам досталось неплохое наследство…

СПРАВКА АП

Молокане — представители русского религиозного движения, считающегося одним из направлений духовного христианства. Это течение, возникшее в начале 18-го века, заметно отличалось от православия своей трактовкой веры, бытовым укладом, трудовой этикой и было осуждено РПЦ как секта. Как и западноевропейские протестанты, молокане отрицали культ икон, мощей, монашества, не признавали святых и многие таинства, настаивали на возможности каждого верующего обращаться к Богу напрямую, а не через священника. Кроме всего прочего, молокане не употребляли алкоголь, не курили, избегали крепких ругательств и были довольно аскетичны в быту. Предприимчивость, рациональность и другие деловые качества воспринимались ими как христианские добродетели, а труд в целом понимался как самый верный путь спасения.

Наперекор традициям

Обычно молокане женились только на представителях своей веры, но бывало и по‑другому. Чаще «неправильный» выбор совершали девушки, влюблявшиеся в иноверцев. Такая история произошла с Прасковьей Коротаевой, дочерью благовещенского купца. Во время учебы в Иркутске она познакомилась с обрусевшим поляком Павлом Сельвинским. Понимая, что отец не отдаст ее за католика, Прасковья тайно обвенчалась с любимым и бежала с ним на пароходе в Николаевск. Дождавшись, пока родительский гнев остынет, молодые супруги вернулись в Благовещенск и получили долгожданное прощение.

Против традиций пошла еще одна благовещенская молоканка. «Мамина сестра, тетя Лена, полюбила православного, но из‑за разных вер они не могли пожениться. Тогда ради дяди Вани она перешла в православие, но в душе все равно осталась молоканкой: когда они ругались, тетя Лена все иконы выбрасывала в снег», — вспомнила семейную историю Надежда Нестеренко.

Свидетельства относительной свободы молоканских невест в выборе будущего мужа приводит амурский историк Евгений Буянов в своей книге «Духовные христиане-молокане в Амурской области во второй половине XIX — первой трети XX вв.». В частности, ученый воспроизводит эпизод из истории своей семьи, цитируя дядю Савелия Буянова: «Первоначально за Петра Фомича сватали старшую дочь Поповых — Авдотью, но ей жених не понравился, и она сказала: «Я за него не пойду!» Зато молодой человек пришелся по вкусу ее сестре Наталье, которая тут же объявила о своем желании стать его женой.

Молоканские фамилии, распространенные в Приамурье

Алексеевы, Болотины, Буяновы, Кондрашевы, Конфедератовы, Коротаевы, Косицыны, Кувшиновы, Ланкины, Лештаевы, Лукьяновы, Платоновы, Поповы, Саяпины.

Возрастная категория материалов: 18+