Александр Ярошенко

Первая Мая

Туркменистан — самая закрытая, самая загадочная из всех республик бывшего Союза. А оттого одна из самых притягательных. Мая-Гозель (Майя) Аймедова — единственная из туркменок, которая сегодня носит высокое звание народной артистки Советского Союза.

Откровенный монолог туркменской актрисы о жизни в двух странах, восточных обычаях, национальном характере и исполнении мечты случился в дальневосточном Благовещенске, в нескольких десятках метров от приграничного Амура. Майе хотелось выговориться, а я слушал, затаив дыхание. А пельмени безнадежно стыли…

Фото Максива Федорова.

Детство без игр

Моя мама в Туркменистане была секретарем обкома партии, очень преданная своему времени, я бы даже сказала, воздуху того времени.

Мама в партии пробыла пятьдесят лет, почти до самой смерти. А умерла она в 1993 году. Хорошо, что не успела увидеть весь этот кошмар, который стал твориться после развала Союза — страны, которую она очень любила.

Вообще память — удивительная штука. Я помню войну, хотя мне тогда было года три, не больше, а моей сестре было 15 лет. Мама уходила на работу, а мы всегда что-то делали по дому. Мы никогда не гуляли, не играли. Война… Тогда все так жили.

Помню, возле железнодорожных путей стояли длинные столы, от жары над ними натягивали брезентовые тенты. И на этих столах лежали пайки хлеба, которые выдавала моя сестра. К ней подходили люди, давали клочок бумаги, она его прикалывала на гвоздик и выдавала хлебушек.

Вдруг подбежал какой-то человек, сорвал все эти квиточки, схватил несколько кусков хлеба и побежал. Сестра стала истошно кричать. Люди за ним погнались. А я держусь за ее ногу и не даю ей бежать. Она кричит: «Отпусти меня, Майя!»

После этого ее забрали солдаты… Решили, что она в сговоре с этим вором. А девочке-то 15 лет всего было.

Меня кто-то отвел домой, я прождала целый вечер маму и сестру, не дождавшись, так и заснула на подоконнике. Помню, что на следующее утро мы втроем уже уезжали из этого города. Я не знаю, каким образом мама спасла своего ребенка, но ей это удалось. Это был мой первый детский ужас, который помню всю жизнь.

Вместе с Советским Союзом мы потеряли главное — великую дружбу народов. И сегодня не хватает той человеческой теплоты и простоты, которая была в общении людей.

Маму после этого случая послали в маленький городок Теджен, третьим секретарем райкома партии. Папа мой погиб на войне — нам с ним не суждено было увидеться… Недавно только узнала, что он погиб в Латвии в 1944 году. И что он кавалер ордена Красной Звезды.

У меня даже есть описание его подвига: солдаты остались без еды, голодали и слабели. Несколько человек стали пробиваться из окружения, но у них не получилось. Все погибли. Тогда папа сказал: «Я пойду. Только не надо никого давать мне в помощь. Если погибну, то один». Его окружили фашисты, и он застрелил большинство немцев. Я это описание нашла в архиве Министерства обороны России.

Я в детстве не знала своего родного туркменского языка. В семье всегда говорили по-русски. В Ашхабаде, в доме, где мы жили, все были русские, только наша семья туркменская.

Я училась в русской школе в Ашхабаде, там были очень сильные преподаватели. Мы из школы выходили грамотными, образованными и уже понимающими мир.

«Хочешь стать артисткой?»

Ашхабад моего детства был замечательный. После землетрясения мы сначала жили в каких-то бараках, хорошо помню первые построенные благоустроенные дома, которые возводили в израненном трагедией городе. В Ашхабаде моего детства был дух дружбы, у нас не было евреев, армян, русских или туркмен, мы были одним народом. Даже в голову не приходило спросить, а какой ты нации?

Материально мы жили трудно, только на мамину зарплату, лишнего рубля никогда не было.

Думаю, что артистичной я родилась. Всегда любила читать стихи. В школе, сколько себя помню, ставила какие-то спектакли.

Мама хотела, чтобы я была дипломатом, она мне говорила: «Ты поедешь учиться в МГИМО». Тогда он был очень сильным вузом, и туда поступали по совести и по честным экзаменам. Сегодня этот вуз стал во многом блатной — у меня сложилось такое ощущение.

Я поехала туда поступать, русский сдала на пятерку, а английский на тройку.

Помню, вышла с экзамена расстроенная, пошла на Арбат, сижу возле кинотеатра «Художественный» и думаю, как мне дальше быть?.. Ко мне подошли двое парней и спросили: «Девочка, а что ты такая грустная?» Я молчу, неожиданно они меня спрашивают: «А ты кто по нации, армянка или узбечка?» Я ответила, что туркменка. Ребята тоже оказались туркменами. Они были студенты ГИТИСа, говорят мне: «Хочешь быть актрисой? Тебя будут все знать...» И я пошла с ними в ГИТИС.

Курс набирали Ольга Ивановна Пыжова и Борис Владимирович Бибиков. Они великие были люди и уникальные педагоги.

Я зашла в белом платье, с большим бантом за спиной. Волосы длинные... «Девочка, ты хочешь артисткой стать?» — спрашивают они меня. «Хочу», — говорю. Я рассказала им все про себя. Ольга Ивановна говорит: «Борь, смотри, она на героиню подходит…»

Я прочитала письмо Татьяны из «Евгения Онегина», какую-то басню Крылова, читала прозу Льва Кассиля. И меня приняли.

Только став студенткой театрального, я начала учить родной туркменский язык. Ему меня учил профессор, преподаватель университета имени Патриса Лулумбы. Туркменский мне дался легко благодаря моей генетике. Но у меня долго был русский акцент. Сейчас, по-моему, говорю уже чисто на туркменском.

Хотя я больше говорю на русском языке, иногда замечаю, что с Ходжой (Ходжна Нарлиев, режиссер, муж Маи Аймедовой. — Прим. автора) непроизвольно начинаем говорить по-туркменски. Особенно когда обсуждаем какой-нибудь сценарий или книгу.

В компании со Станиславским

Звание народной артистки Советского Союза для меня очень приятно и почетно.

Еще очень приятно, что президент России Владимир Путин раз в год устраивает прием для всех народных артистов СССР. А нас, народных артистов уже несуществующего государства, становится все меньше и меньше. Это звание за всю историю Советского Союза получило всего 1 006 человек. Не скрою, мне льстит, что я в одной компании с Константином Сергеевичем Станиславским.

Убеждена, что вместе с Советским Союзом мы потеряли главное — великую дружбу народов. Мне сегодня не хватает той человеческой теплоты и простоты, которая была в общении людей. И все это разрушили.

Когда Советский Союз разваливался, я была Кисловодске, в санатории долечивалась после тяжелой операции... Уехала на лечение из одной страны, а вернулась в Ашхабад, который уже был в другой стране.

Сегодня для меня Туркмения как ось Земная, вокруг которой движется и за которую держится вся моя жизнь.

Помню, когда в августе 1991 года я по телевизору увидела Ельцина на танке, то первым делом стала собирать чемодан, хотела лететь в Москву, защищать свою страну. Остановил меня телефонным звонком председатель Верховного Совета Туркменской ССР. Он твердо сказал: «Остановись, ты ничем не сможешь помочь…»

Первое время в моем окружении никто не хотел думать и верить, что все разорвалось окончательно и до основания. Были какие-то робкие надежды, что это все временно и еще можно исправить…

Долго не верилось, что мы потеряли такую огромную Родину.

Мы с мужем сегодня живем и в Туркменистане, и в России. У нас много друзей и в Ашхабаде, и в Москве.

Сегодня для меня Туркмения намного сильнее и больше, чем Родина. Она для меня как ось Земная, вокруг которой движется и за которую держится вся моя жизнь.

Младший сын мне говорит: «Мама, я во сне вижу нашу улицу…» По ней текли арыки, был какой-то удивительный покой в городе.

Листва, арыки. До слез…

У меня сердце разрывается на две части. Москву я очень люблю. Я училась в Москве, и мне Москва дорога. Москва особая. А в Ашхабаде все очень красиво, город стал белокаменный. Но мне не хватает того города моего детства, который я пешком обходила.

Мая-Гозель Аймедова с супругом Ходжакули Нарлиевым. Фото: sovch.chuvashia.com

И сегодня в Ашхабаде нас с мужем часто приглашают в гости, на дни рождения, свадьбы. Весь вечер рядом с нами стоят люди с единственной просьбой вместе сфотографироваться.

Какие черты присущи туркменам?

Например, русские о туркменах говорят, что это очень простой народ, в самом лучшем понимании этого слова. Говорят, что этот народ не разбирает наций. Это правда. Туркмены просто относятся к людям как к хорошим или как к плохим. Если ты хороший, для тебя распахнутся все двери. Если плохой, от тебя просто отойдут подальше.

У туркменов есть удивительная вера в человека, в людей, в хороших людей. Без деления на нации.

По туркменским законам, когда приходит гость, три дня у него нельзя спрашивать, ты кто, зачем, куда едешь? Три дня его надо кормить, поить. Потом можно спросить: может быть, мы можем чем-то помочь, если у вас есть какие-то проблемы?

Как-то нас ашхабадские евреи пригласили на свадьбу в Израиль, они уже живут там 20 лет. Ходжа начал говорить тост по-русски, и вдруг почти весь зал закричал: «По-туркменски скажи, а потом переведи для всех остальных. Скажи по-туркменски, дай послушать язык молодости и дружбы…»

Он сказал, все хлопали, у многих глаза были на мокром месте. Они тоже тоскуют. Все люди тоскуют по хорошему, доброму, искреннему. И национальность здесь ни при чем.

Возраст? Умру, не скажу…

У меня все время спрашивают: «Майя, сколько тебе лет?» Я говорю: «»Умру, но не скажу». Трудно ли принимать возраст? «Трудно» — не совсем верное слово, я бы сказала, что очень обидно…

Как-то мой портрет писал один очень большой художник. И вот он спрашивает: «Майя, сколько тебе лет?» Я отвечаю: «Не скажу никогда в жизни».

Он промолчал. Мы с ним долго работали, он закончил портрет. Я ему потом говорю: «Вы, наверное, поняли, сколько мне лет? Вы же, как художник, много и долго на меня смотрели». Он чуть помолчал, потом заявил: «Умру, но не скажу». Мы долго хохотали.

Фото: visualrian.ru

Скажу честно: я очень темпераментный человек. Импульсивный, эмоциональный, могу быть резкой. Мой Ходжа — полная противоположность. Телефон будет разрываться от звонка, он рядом будет мыть руки. Никогда не ответит, пока не вымоет руки, а затем их тщательно не вытрет полотенцем.

Он очень спокойный и основательный человек. И с ним ругаться очень сложно. Мы с ним совершенно разные. Но нам очень комфортно вместе.

Всегда в тени

Трудно ли красивой женщине в искусстве, которым правят мужчины?

Я через это прошла очень спокойно. Все знали, что рядом со мной есть Ходжа. Ходжу уважала вся республика и весь советский кинематограф. Для большинства простых людей Ходжа — мудрец. Я всегда была в его тени, и отношение ко мне было соответствующее.

Я все время себе говорила и говорю, что некрасивая. Поверьте, это не кокетство. Было время, в Ашхабаде, когда шла по улице, часто останавливались машины, мужчины предлагали подвезти. Ни одно предложение от незнакомцев не приняла. Боже сохрани!

Только потом я случайно узнавала, что среди предлагающих подвезти были очень высокопоставленные люди: министры, вице-премьеры. Мне всегда казалось это очень странным…

«Пошли мне все свои красивые платья и свое серебро. Тебе не стыдно одной все это носить? Вот мой адрес, пошли немедленно».

Что такое восточная женщина? Уверена, она отличается от других женщин. Скажите, как меня можно сравнить, например, с Людмилой Гурченко? Мы по сути, по духу разные. Или с Нонной Мордюковой? Нонна меня могла покрыть матом только за то, что я ее не узнала.

Дело было в Георгиевском зале Кремля. Нас, кинематографистов, собрали там на кое-то торжественное мероприятие. Ходжа мне говорит: «Майя, к тебе сейчас подойдет Катя, председатель Союза кинематографистов Болгарии. Она такая полная, высокая, красивая…» У меня зрительная память не то что плохая, она вообще закрыта. Я могу и родных не узнать…

И в это время подходит Нонна Викторовна. Я говорю: «Катенька, спасибо за тот торт, который вы назвали Майей…» И она восьмиэтажным матом меня обложила. Я, обомлела, говорю: «Нонночка, извините, я вас перепутала…» — «Меня перепутать с кем-то?!» — взвилась Нонна и еще три этажа мата добавила.

На вручении Государственной премии СССР 1973 года. На фото лауреаты: М. Аймедова, Д. Фирсова, С. Жданова, А. Гончаров. Фото из архива Д. Микоши (Фирсовой). Фото: csdfmuseum.ru

Спустя много лет, в Анапе на кинофестивале, мы помирились.

Мы сидели вместе, она со мной не разговаривала. Вдруг она уронила коробочку с лекарствами и не могла ее найти. Я нагнулась, нашла и подаю ей. Он сказала мне: «Спасибо, Майя» — и взяла меня за руку.

Потом, когда она ушла из жизни, я подумала, как хорошо, что мы все-таки поладили.

Понимаете, с московскими актерами у меня не было конкуренции.

С одной конкуренткой мы вместе окончили ГИТИС. Она высокая, красивая, талантливая туркменка. Она была очень остроумная, бойкая на язык. И никогда не упускала момента, чтобы меня уколоть или съязвить в мой адрес.

Она меня все время называла толстой. Она была тоньше меня. «Зачем надеваешь это платье, оно тебе не идет, оставь мне», — запросто могла сказать она. Я не выдерживала порой, тоже ей отвечала. На какое-то время она притихала, затем все продолжалось снова. Это были чисто женские, актерские шпильки с ее стороны. Раз задевала — значит, я ее раздражала. Пустое не раздражает, поэтому все нормально…

Место у сердца

У меня получалось не играть роли, а вживаться в них. Показывать не игру, а правдивую жизнь. За это меня туркменки обожали и обожают по сей день. Они узнают в моих героинях себя.

Например, в картине «Невестка» в моей героине женщины Туркмении увидели себя. В Туркмении среди молодых женщин, которые не дождались своих мужей с войны, подавляющее большинство никогда больше не выходили замуж.

Кадр из к/ф «Невестка», 1971 г.

Жили они кто вместе со свекром или со свекровью, кто с другими близкими. Жили непросто, но очень терпеливо и преданно досматривали родителей мужа до самого их последнего часа. Мне удалось в кино очень честно прожить непростую судьбу тысяч и тысяч обездоленных войной туркменок.

Удивительная правда картины получилась еще и потому, что старика в фильме играл обыкновенный крестьянин. Неграмотный, он не мог даже прочитать сценарий. Ему несколько раз все читали, пересказывали. Он не умел играть, он все сделал так, как понял, как было в его жизни… Так и получилась настоящая правда, а не актерская игра.

После этой картины меня народ принял и сам поставил на место, которое расположено у его сердца. Каждая туркменская женщина увидела во мне капельку себя… А туркмены — не небольшой народ, поэтому получилось все очень близко и тесно.

Мне приходило очень много писем с единственной строчкой на конверте: «Ашхабад, Майе Аймедовой». И почтальоны знали, куда нести эти письма.

Писем было очень много. Запомнила одно из Псковской области. Мужчина писал: «Я священник. Увидел вас в журнале «Работница». Вы в красном платье. Вы такая красивая, такая земная. У вас такая улыбка. У вас такие ямочки на щеках. А какие у вас брови… Я готов отказаться от того, во что всю жизнь верю, если вы выйдете за меня замуж».

Ой, чего только не было. Однажды пришло письмо от женщины: «Пошли мне все свои красивые платья и свое серебро. Тебе не стыдно одной все это носить? Вот мой адрес, пошли немедленно».

Я всегда отвечала и до сих пор отвечаю почти на каждое письмо.

Я пишу, а Ходжа ходит на почту, отправляет письма. Люди же пишут, как им не ответить?!

Мая-Гозель Аймедова в фильме в фильме Ходжакули Нарлиева «Дерево Джамал». Фото: visualrian.ru

Ходжа очень редко меня хвалил как артистку, максимум, что он мог сказать — «хороший кадр». Я правду, показанную в кино, брала в душе. Много взяла от мамы. Она меня сделала человеком. Мама была немножко сурова, могла поддать.

Я на всю жизнь запомнила ее слова, когда уезжала поступать в Москву. Мама мне тихо, но очень твердо сказала: «Если ты из Москвы вернешься не девушкой, я брошусь под поезд…» Она бы это сделала. Надо знать характер моей мамы.

Но при всей своей внешней суровости мама моя могла быть хохотушкой и даже озорной. Если к ней подходила женщина или девушка и спрашивала: «Не подскажете, где можно подешевле переночевать?» — она вела ее домой.

У нас дома все время какие-то девчонки, какие-то женщины ели, пили, уходили и снова приходили. Что-то уносили, что-то оставляли. По-всякому было. У нее все время были люди. Она любила окружать себя людьми. Даже когда уже была совсем пожилая, любила рассказывать людям о своей жизни. Ее всегда слушали…

Я другая. Я могу устать от людей. У меня лицо устает от внимательных и любопытных взглядов…

«Дайте роль!»

Хорошая ли я мать? Честно, не знаю…

Но каждый месяц в Москве вся наша семья минимум один, а то и два раза в месяц должна собраться вместе. За домашним столом.

Хочется еще хотя бы раз сыграть так, чтобы людей от переполнения эмоций из зала выносили. В моей актерской жизни такое уже бывало.

В Москве упустишь момент — и родные люди могут перестать общаться. Потому что все заняты, живут в какой-то безумной суете и сумасшедшем ритме. Я все время перепроверяю, звонят мои дети, внуки друг другу или нет. Стараюсь, чтобы наш семейный очаг был всегда горячим.

Думаю ли я о смерти?

Что-то в последнее время стала думать. Многие уходят, великолепные люди уходят. После смерти Веры Глаголевой мне вообще стало плохо. Физически. Я никак не могу смириться с тем, что она ушла. Честно скажу, смерть пугает… Неприятно о ней думать.

Очень хочется, чтобы там, за чертой, что-то еще было. Мне как-то Татьяна Конюхова сказала, что она пережила клиническую смерть и видела свое тело сверху. Я не могу ей не верить.

Бывает, я ночью говорю: «Мамочка, царство тебе небесное». Прошу, чтобы Господь за ее тяжелую, честную жизнь приготовил ей достойное место.

Что для меня Россия? Как Родина! Вы не представляете, как я к ней привыкла и как ее люблю! С 17 лет Россия стала для меня родной и любимой.

Чего мне хочется от жизни? Первое и главное — мне хочется жить! И жить достойно, а не влачить жалкое существование.

И хочется еще хотя бы раз сыграть так, чтобы людей от переполнения эмоций из зала выносили. В моей актерской жизни такое уже бывало, зрителям вызывали скорую из-за переполнявших их эмоций.

Я вообще драматическая актриса, мне никогда не давались комедийные роли.

Еще хочется чем-то удивить свой туркменский народ, хочется что-то для него сыграть и сделать. Моя самая большая грустинка, что нет работы, когда я еще могу. У меня внутри очень много набранного, нерастраченного. Столько еще можно сыграть! Еще могу молодых поддержать и чему-то научить. Но пока нет такой возможности…

Одно из самых необходимых качеств для артиста — это умение ждать. Я жду. И верю.

Справка АП

Майя Аймедова — выпускница ГИТИСа, около 30 лет была актрисой туркменского ТЮЗа. Снялась в более чем двадцати фильмах. Среди которых наиболее известны «Дерево Джамал», «Невестка», «Когда женщина оседлает коня».

Лауреат Госпремии СССР и Туркменской ССР. Лауреат Международного кинофестиваля в итальянском Сорренто и Международного Московского кинофестиваля.

Народная артистка СССР. Была депутатом туркменского парламента. Замужем за народным артистом Туркменистана, кинорежиссером Ходжакули Нарлиевым.