Автор нашумевшего романа «Отец смотрит на запад» рассказала АП об Улбосыне и живучести стереотипов

Фото: Любовь Соколовская

Главная героиня родилась в приграничном поселке, заселенном преимущественно казахами. Катя — по отцу казашка, а по матери — русская. Но трагедия даже не в этом, а в том, что она родилась девочкой. «Улбосын» — именно так нарекает малышку злобная тетка, сестра отца. В переводе с казахского это значит «Да будет сын». Такое прозвище давали старшим дочерям в семьях, где ждали наследника. Все Улбосын имели одинаково виноватый взгляд, ведь они разочаровали своих родителей одним только фактом появления на свет.

«Я не Улбосын, я — Катя!»

— Екатерина, конфликт с отцом, неприятие со стороны его родственников из-за неприличествующей восточной девушке строптивости — всё это вы испытали на себе. Насколько ваш роман автобиографичен?

— Мне часто задают этот вопрос. Конечно, в сюжете присутствует элемент автобиографичности. В основу лег мой конфликт с отцом. Вообще мысль написать книгу появилась, когда встал вопрос об эксгумации его тела. Чтобы выписать умершего человека из квартиры, чиновники потребовали справку, которой у нас не было. В качестве альтернативного варианта предложили раскопать могилу и провести экспертизу. Роман писался с конца. Сцена в склепе и несостоявшийся диалог с отцом в последней главе были написаны в первую очередь.

Да, с отцом у нас действительно были непростые отношения. Меня, в отличие от моей героини, не называли Улбосын, но было очевидно, что отец хотел сына, а если дочь — то другую, покорную и беспрекословную. Я же, несмотря на принадлежность к слабому полу, всегда отличалась сильным характером. Однако, возвращаясь к вашему вопросу, разделить, где правда, где вымысел, теперь уже сложно даже мне самой. Когда я пишу, я действую в интересах литературы. Порой описывая героя, у которого есть конкретный прототип, понимаешь, что это пошлость совершеннейшая.

тобы избежать банальности, начинаешь переписывать какие-то моменты. Это касается героев, событий и мест. Плюс ко всему любое произведение в процессе работы с редактором и корректором претерпевает массу корректировок, и в итоге начинаешь забывать, как было на самом деле. В памяти остается так, как описано в книге. Впрочем, я с уверенностью могу сказать, что два персонажа в романе полностью выдуманные — это мать Кати и бабушка. Мама у меня есть, но совсем другая.

— То есть ответить на вопрос о процентном соотношении правды и вымысла вы не сможете?

— А какое это имеет значение для читателя? Почему это так всех волнует? Ответ на этот вопрос сродни шпаргалки: если я скажу, что всё это пережила, читатель станет мне верить. А если признаюсь, что выдумала этот эпизод, он скажет: «А, понятно, она ничего не знает…» Считаю, это читерство (игра против правил. — Прим. ред.), в литературе оно ни к чему.

— Однако вы дали своей героине свое имя, и остальные менять не стали.

— Когда начинала работу над романом, для меня важнее было его написать. Если бы начала перебирать имена, подыскивая подходящее, дело бы затянулось. А когда я поняла, что всё складывается, я готова публиковать книгу, было уже поздно. Персонажи уже сложились и зажили своей жизнью, что же мне нужно было вести их в паспортный стол? 

— Выходит, и имена отрицательных героев — тетки и ее сына — тоже настоящие? А как отреагировали их прототипы?

— Не думаю, что они читали. Хотя некоторые родственники, разумеется, ознакомились с романом и, вероятно, передали им. Впрочем, когда кто-то попытался меня попрекнуть этим, я сказала так: если еще услышу недовольство, напишу всю правду, как было. На самом деле книжные версии отдельных персонажей лучше своих прототипов. У меня не было цели написать чернуху, а если бы я писала так, как это было на самом деле, вышла бы сплошная «балабановщина».

Катя — вовсе не Зулейха

— Вашу книгу часто сравнивают с «Зулейха открывает глаза» (18+).

— Так могут делать только те, кто не читал «Отца…» либо только начал. В моей книге тоже есть злая свекровь, которая многим напоминает упыриху Яхиной, но дальше пути расходятся. Бесспорное, у нас с Гузель есть что-то общее в культурном бэкграунде. И все же книги различны. «Зулейху» я, разумеется, читала — это было до того, как я села за роман. Но еще раньше у меня выходили рассказы и повести, в которых я тоже освещала похожие темы, так что говорить, что я пошла по протоптанной дорожке, было бы неверно.

— Тема «восстания женщин Востока» сейчас на волне. Вы руководствовались этим, берясь за перо?

— Да, я говорю о месте женщины в восточной семье. В современном мире есть города и села, где девушку можно украсть и выдать ее замуж против ее воли. Я готова поднимать эту тему, но все же «Отец…» задумывался больше как поиск идентичности. Удивительно, но среди тех, кто его оценил, немало мужчин. После церемонии вручения премии «Лицей» ко мне подошел молодой человек. Он сказал: «Спасибо, Екатерина, у меня недавно умер отец, я прожил заново наши с ним взаимоотношения и многое переосмыслил». Это лишний раз меня убедило, что конфликт отцов и детей — универсальная история, и гендер в этом вопросе не главное.

Мужчины судят по «обложке»

— А как вы вообще относитесь к феминизму?

— Положительно. Да и как может быть иначе, если я женщина и если у меня три дочери? Феминизм — это же про свободу выбора. Я счастлива быть женщиной, счастлива иметь выбор, носить брюки или юбку, макси или мини, готовить самой или покупать готовую еду (всегда второе), строить карьеру или быт (всегда первое). А теперь представьте, что у некоторых женщин этого выбора просто нет. Они по умолчанию воспринимаются, иногда и воспитываются как обслуживающий персонал. Грамотность в гендерной проблематике необходима. И меня радует, что сейчас мы стали больше об этом говорить, разбираться в исторических вехах и событиях, расширять свои знания. Что еще меня радует из последних тенденций, так это идея сестринства. В финале «Отца…»  главная героиня находит понимание и поддержку именно от женщины.

— Вам приходилось сталкиваться со стереотипами в духе «Длинный волос — короткий ум», «Женщина за рулем, как обезьяна с гранатой»?

— И со стереотипами, и с объективацией. Как книгу судят по обложке, так писательницу оценивают по внешности. От меня обычно ждут «женскую прозу», имея в виду сентиментальное письмо, где прекрасный принц спасает нищенку от голодной смерти и делает ее своей женой. Но потом узнают поближе, читают, удивляются и хвалят, говорят, что пишу по-мужски. Умею, оказывается.

— Однако работаете вы вовсе не в редакции.

— Да, я главный инженер в IT-компании.

— Но ведь вы окончили литературный институт Горького?

— У меня несколько образований. По первому — я специалист издательского дела. Спустя несколько лет после получения диплома, я действительно поступила в институт Горького, потому что давно начала писать и хотела делать это на профессиональном уровне. А в IT-сферу меня пригласили для создания виртуальных ассистентов, я участвовала в разработке библии персонажа. Сейчас мои задачи изменились, соответственно изменилась и должность.

«Есть три дочери, и сына не планирую»

— Возвращаясь к теме дочерей-сыновей. Мне кажется желание, чтобы первенец был мальчиком, присуще не только восточным женщинам.

— Думаю, не то чтобы первенец, а просто чтобы обязательно был и мальчик, можно и «сначала няньку, потом ляльку». У меня три дочери, и я постоянно слышу: «Когда за четвертым? Нужен же мальчик!» Ну с чего вы взяли? Я безмерно рада, что у меня дочери. Вообще, в процессе написания первого романа я постепенно осознала, что мать для девочки играет значительно большее значение, чем отец. Хотя именно непростые взаимоотношения с отцом заставили меня взяться за перо. На этапе становления девушкам важна больше мать, как передача смыслов, не просто инструкций, как варить супы и стирать белье. Эту тему я развиваю в своем втором романе «Ветер уносит мертвые листья» (18+). Отчасти пытаюсь поговорить о женской участи в своем эссе «Мы с тобой одной крови» (18+). Долгое время в литературе было не принято говорить о родах, взаимоотношениях с телом. Не все мамы готовы поднимать эти темы даже наедине с дочерью, в результате чего образуется информационный вакуум, а ведь его, сами понимаете, можно заполнить чем угодно. 

— Вы близки с мамой?

— Достаточно близки. Но писательство сыграло с нами злую шутку. Мама — прекрасный рассказчик, она может историю, которая произошла с ней в магазине, подать так, что есть и арка персонажа, и интрига, и саспенс, да что угодно. Но после успеха первого романа в наших разговорах появилась оговорка: «Только не вздумай написать об этом!» Разговоров стало меньше. Есть подозрение, что самые личные истории из прошлого я не услышу никогда.

— Вашей старшей дочери скоро пятнадцать. Она читала ваш роман?

— Пока нет. Ева шутит, что сделает это, когда он выйдет в сокращении. А я не хочу насильно заставлять ее. Уверена, что настанет время, когда она откроет книгу. Тем более она — автор моих обложек. Для первого романа Ева сфотографировала меня в Орске, она тогда как раз окончила курсы по фотографии и на мне отрабатывала навыки. А для второго я попросила её сделать кадр в школе — и одноклассницы согласились ей позировать.

— Младшие дочери совсем малышки — 2 и 4 года. Как вы успеваете работать, писать и воспитывать их?

— Вопрос не из легких. Хотя мои окружающие и называют меня королевой тайм-менеджмента (мои третьи роды прошли именно в тот день и в то время, которое я запланировала, — можно сказать, что я родила в обеденный перерыв), времени катастрофически не хватает. На вопрос, сколько часов вы уделяете сну, могу ответить, что сплю с пятницы на субботу. Поэтому для работы над книгой я использую любую свободную минуту. Например, пять дней в роддоме прошли очень продуктивно: у меня наконец появилось время, чтобы писать. К слову, в декрет я не уходила: удаленка позволяет совмещать материнство с работой.

И снова жестокий отец

— Когда выйдет ваш новый роман и о чем он?

— Эта история тоже посвящена сложным взаимоотношениям между дочерями и отцом, но она более зловещая и далась тяжелее. Резонансная история сестер Хачатурян не оставила меня равнодушной. Меня поразил не только сам факт отцеубийства, но и то, что люди с одним культурным бэкграундом по-разному прореагировали: кто-то уверен, что убийство при таких обстоятельствах можно оправдать, кто-то продолжает настаивать, что перед законом все равны и преступницы должны быть наказаны. Это остросоциальная проза и редкий в русской литературе роуд-муви (дорожная история. — Прим. ред.). Не буду раскрывать всех карт. Роман «Ветер уносит мертвые листья» уже в печати.

***

Фестиваль «Берег» проходит при поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций РФ, Российского фонда культуры, Российского книжного союза, проекта «Читающая Россия», правительства Амурской области, администрации города Благовещенска. Проект реализуется с использованием гранта, предоставленного ООГО «Российский фонд культуры» в рамках федерального проекта «Творческие люди» национального проекта «Культура».

Возрастная категория материалов: 18+