Выходка студентов омерзительна. Но меня поразила реакция общества: «На кол», расстрелять, оправить в окопы»... Больше всего лютовали женщины!
   |
Вот не поверите, именно так все и было: шла Наталья по улице и думала — где бы приткнуться, где бы найти применение своим необъятным творческим силам. В дорожные рабочие — после знаменитого ролика с Нонной Мордюковой — очередь на годы вперед, в строительной отрасли — бум, там все места гастарбайтеры оккупировали…
Он все такой же шебутной, неуспокоенный, до всего имеющий дело, так и не привыкший к несправедливости и не желающий мириться с недостатками — ну, разве что поседел да немного раздался в области живота. А так — все тот же узнаваемый Мучицын.
А вот взять и свалиться как снег на голову в воскресенье в гости к Кларе Петровне — аккурат в Международный день повара! Не договариваясь заранее, не предупреждая — вот так неожиданно, незваным гостем… Чем потчевать будет?
Надо было встать минут без пятнадцати шесть, чтобы успеть к первому трамваю, — остановка находилась рядом, чуть ниже общежития, доехать до вокзала, пересесть на другой «трэм» — тот, что шел до «Баляйки», дальше пешком через мрачноватый сквер, где в поисках пустой тары уже шастали шустрые старушки.
Помнится, еще в школе попал на концерт каких-то московских артистов в ДОСА, и между песен, исполняемых ансамблем, конферансье прочитал очень героическую балладу про двух путников – мужчину и женщину, которые устроились на ночлег в зимней тайге. А ночью напали волки, и мужчина всех победил, а утром дама проснулась и спросила, почему ее спутник такой чумазый. Но ее защитник – рыцарь! – ничего не сказал о своем подвиге. Вот такая песнь о благородстве. А кто автор той баллады, я, понятно, не запомнил.
Как показать осень? Взять много желтой краски, смешать с охрой и кое-где добавить ярко-красного. Зелени чуть-чуть, да и то уже с налетом увядания. И еще много бездонной прозрачной сини: небо — оно же синее. И в нем облака… Но все равно чего-то не хватает, правда же?
Петр Палыч, так сложилось, не у дел. То, бывало, съездит во Владимировку, отведет душу на огороде своем — руки к трудам привычным приложит да близкими покомандует, а сейчас какой огород? Теперь уж только на следующее лето надежда. Вот и сидит в четырех стенах, вздыхает. Для него эта квартира городская — что клетка для птицы вольной. Он-то привык за жизнь свою к раздолью бескрайнему. Чтоб поля вокруг от горизонта до горизонта, чтоб хлеба — куда взгляда хватает, а тут — квартира городская.
Сейчас в Первомайском парке, как и на любом другом мало-мальски свободном участке городской земли, готовят шашлыки и продают чипсы и напитки. Так что для того чтобы почувствовать его, понять, ощутить, надо приходить в парк, когда лето прячется до следующего года и когда все размашисто окрашивается в желто-багровые тона; когда появляется возможность подышать покоем и тишиной. Вот тогда, прогуливаясь по шуршащим опавшими листьями аллеям и глядя на студентов худграфа, пытающихся перенести мгновения осени на холст и бумагу, и можно окунуться в прошлое, поговорить с собой — и с парком.
Начинаешь выведывать у Владимира Михайловича Деревянко изюминки его строительной биографии, а он переводит разговор на своих товарищей-сподвижников, коих у него — несть числа. А среди них — и почетные граждане Благовещенска (как и сам он), и депутаты самых разных уровней, и делегаты судьбоносных съездов, и кавалеры самых высоких наград.
В деревеньке одной — неказистая такая деревенька, маленькая, зато название у нее ох какое красивое, светлое, солнечное — мужичок живет. Не один, понятно, живет — жена рядом, хозяйство опять же… Кошак, что по вечерам к соседским кошкам шныряет, разве ж не хозяйство?! Ясен день, и дети у мужичка того есть, все дочки, да и внуки теребят: «Деда, деда…»
