Нет фельдшерско-акушерского пункта, торговой палатки, садика, школы, милиции, почты, не говоря уже о клубе.

За продуктами — как в экспедицию

Найти сей населенный пункт Сковородинского района очень непросто. Улятка затерялась где-то между Большой Омутной и Урушой. Съезжаем с основной трассы и плутаем по еле видимой дороге, которую громким словом «дорога» назвать язык не поворачивается. Так, тропка. Вокруг — настоящий лес. Около часа мечемся из одной стороны в другую, пока наконец не замечаем вдали старенькую постройку. Радостно кидаемся к ней. Утро. В поселке тишина. Заметив чужих, из домов постепенно выбирается местный контингент. Сонные, непричесанные улятцы ежатся от утреннего морозца. Взгляды, как то утро, холодные: мол, какого черта приехали, толку от вас? Поглазеете и уедете, а нам тут жить... Но с приближением полдня меняются температура воздуха и настроение. Улятцы потеплели, оттаяли, разговорились с нежданными гостями. А они, гости, здесь в диковинку.

— Как-то приехали из центра, хаты померили — сколько метров. Платить вроде как больше нужно. А за что тут платить? — делились своими бедами местные жители. — Вот и все гости. Больше никого. Вы вот, считай, первые.

Глобальная проблема в Улятке — отмена остановки поезда «Амур».

— Раньше он часто у нас останавливался, мы успевали на нем в Урушу или Ерофей уехать, — взволнованно говорит Наталья. — А когда с Улятки сняли статус станции, остановку отменили.

Теперь поездка в ближайшую Урушу за продуктами или в больницу, за пенсией или по другим делам становится настоящей экспедицией. Единственный поезд Благовещенск — Ерофей Павлович, останавливающийся в Улятке на минуту, приходит только вечером. И люди вынуждены терять целый день в ожидании «экспресса» — иначе никак. Особенно тяжело приходится пенсионерам и больным.

— Мы понапрасну и не ездим туда, — говорит Любовь Ивановна. — У меня дед больной, так я сама приловчилась ему уколы ставить.

— А «скорую» вызываешь, там говорят: «Кто будет платить за дорогу?» — поддерживает разговор Владимир. — Мы никуда не относимся: ни к железной дороге, ни к муниципальной собственности. Раньше была участковый врач Лариса Андреевна, так и ту отменили.

Недавно не стало и хлебовозки. Каждый день в Урушу за самым ходовым продуктом не наездишься. И покупают люди хлеб с пригородного поезда. Проводники возят его в тамбуре прямо в мешках, нарушая все правила санитарии. Но улятцы не в обиде: «А что делать? Покупаем. Грязный, мятый, но без него — никак».

Единственный талант — Ирка-матерщинница

Писем улятцы давно не читают. И не то чтобы им никто не пишет. У Натальи вон сын в армии. Может, и строчит матери на белом листе о нелегкой службе. Да только доставить до адресата весточку некому. Нет здесь почтальона. Газеты видят тоже годом да родом. Если в Уруше кто купит номер «Амурки», читают все по очереди. Радио нет. Телевизор тоже особо не насмотришься. Показывает только РТР, и то почему-то лишь вечером и очень плохо. Поэтому, поймав счастливую волну, «глотают» улятцы все подряд: «Дежурную часть», «Вести», «Спокойной ночи»... А судьба «Бедной Насти» волнует каждого улятца похлеще своей собственной. И активно обсуждается жителями при редкостных встречах.

— Собираетесь часто?

— Да ну вас! — отмахивается Наталья. — Чего собираться-то? Не устраивают улятцы совместных вечеринок, нет тут и самодеятельности. Никто не поет, не пляшет, не читает стихов, не вырезает по дереву.

Самый яркий и единственный талант — Ирка. Она, по словам односельчан, просто мастерски матерится. Не покупают себе улятцы новых нарядов. В нехитром женском гардеробе — пара домашних халатов и спортивные костюмы.

— Зачем нам другие вещи? — искренне удивляется Наталья. — Все в спортивном ходим.

Раньше (когда, уже никто и не вспомнит) приезжал сюда вагон-видеоклуб. С упоением смотрели улятцы американские боевики и французские мелодрамы. Сейчас и этого развлечения они лишены.

— И что толку от наших корочек «Ветеран труда»? — вздыхает Любовь Ивановна. — Да плевали все на нас!

Пьют каждый день, моются — по субботам

Населения в поселке — около двадцати человек. Детей здесь всего трое, остальные учатся в Сковородинской школе-интернате. Представителей молодежи и того меньше — двое, Ирина и Наталья — женщины бальзаковского возраста. Молодежью, кстати, в Улятке зовутся все, кому еще не исполнилось 50 лет. Остальные — пенсионеры. Мужики, кто не сильно старый, работают на железной дороге, бабы — в огороде и на хозяйстве. Хотя какое тут хозяйство?! Раньше было 120 голов скота, теперь осталось две. Да и эти буренки воспринимаются не как кормилицы, а как лишний рот: корма нынче больно уж дорогие.

Живут улятцы в стареньких домишках: по идее — временных, на деле — давно справивших полувековые юбилеи. Из дворовых построек — ветхие сараюшки да собачьи будки. Зато у каждого имеется собственная баня, которую традиционно улятцы посещают по субботам. Чего греха таить, одним из ингредиентов продуктовой корзины, привозимой из очередной экспедиции в Урушу, является бутылочка беленькой.

— Пьют у нас люди, — не скрывает Владимир. — Пьют от безысходности. Что-то часто в последнее время я слышу эту фразу как оправдание.

— А если нужно вмешательство милиции? Драка, к примеру. Куда обращаетесь?

— Да редко мы деремся. А милицию вызывать бесполезно, — говорит Владимир. — Они если и приедут, только через сутки. Был у нас случай. Человек помер, а родственников у него не было, чтобы похоронили. Наши бабы звонили по этому поводу в центр, да толку — чуть. Сорок дней пролежал он в хате никому не нужный. Пришлось самим его хоронить. Сколотили ящик, руки-ноги сломали колом, чтобы вошел, и — в последний путь.

«Никому мы не нужны!»

В общем, не жизнь — сплошная ложка дегтя. Ни одного хорошего события, ни одной позитивной новости. Казалось бы, в таком маленьком обособленном от мира сообществе должны люди жить дружно, вместе решать общие проблемы. Но нет, не собираются, не решают. Нет в Улятке и главы поселка. Да и нога более высокого руководства не ступала по этой земле ни разу.

— Что вас держит в таком захолустье?

— А куда ехать? Всю жизнь здесь вроде как прожили, — говорит мой собеседник. — Начинать с нуля не хочется. Как-нибудь уж...

Русская натура. Жить «за чертой», только мечтая о лучшем. Не пытаться изменить, не бороться, не верить. Боимся потерять нажитое? Да терять-то нечего. Боимся, что там будет хуже? А куда еще хуже? В какой-то песне поется: «Не могу и не хочу». Вот это по-нашему. Пробыли мы в Улятке около часа. От обилия выложенных перед нами проблем пухла голова. Уезжали с тяжелым чувством. Непонятным, безысходным.

— Никому мы не нужны, — вспомнились сказанные напоследок слова. — Вот вам поплакались — и на том спасибо. И то — за счастье.