Александр Ярошенко

Правда сущая

Этот бесхитростный и простой, как домотканое полотно, рассказ крестьянки Евдокии Семеновны Каминской заставил меня замереть. В нем, как в потемневшем от времени зеркале, видна наша жизнь. С ее днем вчерашним, сегодняшним и даже завтрашним.

В этих нелакированных журналистским профессионализмом строчках правда жизни, которую раньше называли «сущая». Та правда, которая ест сердце. В этом рассказе целый век нашей страны и наших людей. Жизни честной, без «скреп» и идейных «прожилин»...

Паны и каты

Мой дедушка Павленко Василий и бабушка Ганна из деревни Войтово Полтавской губернии. Занимался дедушка крестьянством, у него был небольшой земельный надел, сад, пасека. Бабушка говорила, что это была лучшая пасека во всей губернии. Земли было мало, а семья большая. Вместе с ним жили сын Семен с женой Анной и двумя сыновьями, сын Алексей с женой Аленой и двумя сыновьями, сын Никита с женой Ниной и сыном, сын Антон и сын Степан. А также дочь Варвара с мужем Захаром и двумя детьми.

Работали они у пана, который брал работников на сезон — от Егорьева дня весной до Покрова осенью. За работу пан кормил работников черным хлебом и похлебкой. Спали на нарах, на соломе. Вставали с восходом солнца и работали до заката. Работали так, что нельзя было разогнуться — за всеми следили надсмотрщики с нагайками. Девушек пан брал на работу только при условии, что они ему напрядут бесплатно определенное количество конопли.

За сезон пан платил работникам по 25 рублей. Новичкам и девушкам, особенно молоденьким, платил меньше — обманывал их.

Моя мама тоже работала на пана с малых лет. У маминого отца совсем не было земли. Он работал у пана: днем ямщиком, а ночью караулил сад. Бабушка была у хозяина служанкой.

У этого дедушки тоже было много детей: сыновья Федосий и Иван, дочери Евдокия, Анна, Оришка, Поля. Дедушка рано умер, остались маленькие детки. Тогда дедушка Павленко говорит сыновьям: «Дальний Восток заселяется, давайте запишемся да поедем».

И стали собираться в дальнюю дорогу. Подладили свои телеги, положили лопат, мотыг да граблей. Дедушка в мешочки насыпал пшеницы, ржи, ячменя, гречихи, проса, семян рапса, клевера. Положил семечек дыни, арбуза, льна, конопли, тыквы, подсолнуха. А еще моя мама любила разные цветочки, так она взяла корешков и семян своих любимых цветов. Накопали также саженцев яблони, груши, сливы, вишни, посадили их в ящики с землей. Еще взяли с пасеки дедушки три улья с пчелами.

И вот запрягли лошадей, натянули над телегами палатки и тронулись в дальний путь. Вся деревня провожала переселенцев. Плакали, обнимались, пели грустные прощальные песни. Расставались навсегда…

И пошел обоз из села в село, из села в село. Останавливались, кормили лошадей, готовили еду для себя и двигались дальше. В дороге тоже не скучали: рукодельничали, шили, вышивали украинские наряды.

Зимние холода застали переселенцев под Новосибирском. Решили тут перезимовать, пошли на работу к людям. А как стало теплей, снова запрягли лошадей и поехали дальше. Часто останавливались где-нибудь возле леса, у речки. Попасут коней, выпустят пчел, чтобы они пооблетались, и снова в путь.

Пол земляной да хлеба крошки

Доехали до Сретенска, там нарубили толстого леса и сделали большой паром. Наняли лоцмана. Поставили на паром телеги, коней, натянули палатки. Радовались, что уже скоро будет Амур. Но тут началась сильная гроза с громом и молниями, река бурлила, стало холодно. Мама рассказывала, как она напугалась — первый раз в жизни плыла на плоту по реке да еще в такую непогоду. Но лоцман всех успокоил, сказал, что ничего страшного. Он стоял на руле, а пятеро братьев гребли веслами.

Когда плыли по Амуру, тоже натерпелись страха. Мама вспоминала, как они подъехали к горящим горам, с которых скатывались раскаленные камни, и в этом месте течением разорвало паром на две части. Все перепугались. А лоцман дал команду, чтобы не было паники, и лыками и ветками тальника связали бревна. Так и доплыли до Благовещенска.

Причалили свой паром к берегу, запрягли коней в телеги, положили свои вещи, выехали на берег. Тут же на берегу развели костер, приготовили чай, хорошо угостили лоцмана и рассчитались с ним. И пошли смотреть город.

Город еще был маленький. Братья быстро обошли улицы и вернулись к причалу, где их поджидали семьи. Стали советоваться, что делать дальше.

Антон, Никита и Степан говорят: «Мы останемся в Благовещенске, пойдем работать плотниками». Так и остались. Строили церкви Шадринскую и Никольскую, а потом их стали нанимать строить дома.

А два брата — Семен (мой отец) и Алексей — говорят: «Мы поедем в деревню». И поехали через Толстовку, Тамбовку, Николаевку, Алексеевку, Среднебелую. Остановились в Успеновке, в восьми километрах от Среднебелой. В Успеновке уже жили переселенцы, было их дворов двадцать.

Уже был сентябрь, начинались холода. Кругом густой лес да трава густая. Выбрали братья место получше, накосили серпами травы, навязали снопов, обложили ими свои палатки — в них и стали жить. Еду готовили на костре.

Сразу стали рубить лес и делать избы. Сначала построили одну, потом другую. Лопатами да мотыгами успели за осень раскорчевать немного земли, вспахали ее лошадьми. Весной еще разработали и вспахали несколько участков. Посеяли те семена, что привезли с собой. И все уродилось, особенно рожь получилась хорошая — густая да высокая. Сжали ее серпами, обмолотили ценами. Солому связали в снопы и укрыли ими свои еще недостроенные избы.

Полы в избах были земляные, их не мыли, а смазывали по субботам глиной. Русские печи тоже делали сами: на чирин (т. е. на дно топки), чтобы дольше держался жар, подсыпали камни. И печи получились добрые — булки хорошо пропекались и зарумянивались, а борщи целый день были горячими.

Осенью пекли хлеб уже из своей муки. Родители рассказывали, что получался он необыкновенно вкусным, с золотистой корочкой. Выращенный своими руками хлеб очень ценили. Бывало, упадет крошечка, ее поднимут, перекрестят и вкушают. Не то что сейчас: хлеба много и он недорогой, поэтому его и не берегут.

Фронт, плен да болезни

С каждым годом земли прибавлялось, сеять стали больше. Подрастали фруктовые деревца, которые привезли с собой. Усадьбу дали большую, для сада и для пасеки. Отец напилил досок, наделал ульев, рамочек. Вокруг огорода насадил липу, черемуху, яблоньку-дичку, а в середине огорода росли мелкие деревья, малина и вишня. Вдоль дорожек росли земляника и костяника. Усадьба наша стала настоящим садом.

Помню, когда я уже подросла, отец (мы его звали тятей) каждый год ездил в Благовещенск на выставки и всегда получал свидетельства. К нам из области приезжали какие-то начальники, осматривали сад и пасеку, а отец им все показывал и рассказывал, как что надо делать.

Ефим не захотел в колхоз, а с семьей отправился на рыбные промыслы. Со станции коней отпустил. Пришли они ко двору, ходят кругом и ржут, коровы ревут, бараны бекают. Гуси, утки, куры по-своему кричат, ищут хозяина.

Пополнялась и семья. С Украины приехали мои братики Ефим и Тимофей. В Успеновке родились Мария, Анастасия, Ульяна, Николай, Поля, Тоня и я, Евдокия.

Больниц и врачей тогда не было, и много людей умирало. И мои сестрички Поля и Тоня поумирали. Поле тогда было три годика, а Тоне четыре. Уже взрослым умер Тимофей. Какие у них были болезни, я так и не знаю.

Ефима в 1914 году взяли на военную службу в Благовещенск, в деревне осталась жена с маленькой дочкой. Когда началась война с Германией, его отправили на фронт, и там он вместе с другими солдатами попал к немцам в плен. Семь лет не было от него вестей, а потом стали приходить письма, и мы узнали, что он в плену, батрачит у богатого немца.

А здесь у нас в это время было много пленных германцев и австрийцев. Они часто приходили в нашу деревню со строительства железной дороги, на наши деревенские гулянки, под гармошку плясали польку и краковяк, им очень нравились наши девушки. Мама их угощала, сочувствовала их матерям, а они сочувствовали маме, говорили, что война нужна только богачам, а не простому народу, и что скоро наступит мир, и все люди будут жить дружно.

Ефим вернулся из плена аж на восьмой год. И все эти годы его ждала жена Василиса. Встречали Ефима, как героя, всей деревней — обнимали, целовали, выпивали с ним по рюмочке; много было разных угощений. Запомнилось мне — когда гости разошлись, мама говорит: «Надо бы еще по рюмочке выпить, да нету». А Василиса говорит: «А у меня есть в ящике бутылка спирта». Оказывается, когда Ефима провожали в солдаты, Василиса угощала рекрутов, и одна бутылка осталась. Так вот Василиса берегла ее все эти годы, ждала родного мужа.

Но вот пошли у них родиться детки. До году родили сына Василия, на второй год — двойню — сына и дочку, на третий родилась Зоя, на четвертый годик — опять две доченьки, на пятый — Маня.

Для семьи Ефима всей родней построили дом с амбаром и сараем, выкопали колодец, тятя и брат Николай поделились коровами и конями. Зажили хорошо. Все было: вдоволь хлеба, скотина, птица.

Коммуной по судьбе

Но вот начался колхоз — сперва назывался коммуной. Стали раскулачивать. Ефим не захотел записываться в колхоз, решил уехать с семьей на нижний Амур на рыбные промыслы. Посадил на телегу деток, положил кой-какие вещи и поехал на станцию Среднебелую. Со станции коней отпустил. Пришли они ко двору, ходят кругом и ржут, коровы ревут, бараны бекают. Гуси, утки, куры по-своему кричат, ищут хозяина. Соседи смотрят, что не топится печь и никто не выходит к скотине, решили зайти в дом, а там — никого: посуда стоит, почти все вещи на месте.

А брат доехал на поезде до Благовещенска, пересел на пароход и поплыл вниз по Амуру до села Савинского. Там остановились, всей семьей пошли работать на рыбные промыслы. И рыбачили, пока не повзрослели дети и эта рыбалка им не надоела.

Перед войной переехали в Свободный. Все опять пошли работать на производство. Ефим устроился лесником.

Когда началась война, сыновья ушли на фронт, Зоя тоже воевала — она была связисткой. С войны вернулись все живыми, поженились, замуж повыходили...

Ефим и Василиса прожили по 80 с лишним лет.

Сестру Марию отдали замуж в деревню Большая Сазанка за Кантемирова Александра. Это была большая крестьянская семья, держали много коней, коров, птиц. За всем надо было ухаживать: пахать, сеять, косить, убирать. Не было ни одной свободной минуты.

Через год у Марии с Александром родилась девочка. Идут в поле и ее несут с собой. В поле ставят треногу, подвешивают люльку, и ветер качает ребенка. А мама работает до самого темна: боронит, пашет, садит, полет. С поля придут — надо еще коров подоить. Утром рано опять пеленают ребенка — и в поле.

Но вот взяли Александра в солдаты. Еще тяжелее стало жить. А тут доченька упала, ручку сломала. Надо к врачу везти, а коня не дают. Тогда Мария против воли свекрови уехала с дочкой к родителям в Успеновку, и там девочку вылечили.

Один раз приехал Александр на побывку, но его мать не позволила ему побыть с женой — отправила ее на дальнюю заимку. Вот такая была крепостная жизнь: муж дома, а жена на пашне и даже не повидала его…

После службы Александр продолжал работать в хозяйстве своих родителей. И только когда умер его старший брат Федор — к этому времени у них с Марией было уже трое детей, — получил надел земли.

После отделения родили еще Алешу и Веру. Стало у них пятеро детей. Старшие — Надя, Сережа и Федя — уже помогали по крестьянству. Детей нужно было учить, и семья тоже переехала в Свободный. Но война не дала мирно пожить. Сергей и Федя ушли на фронт. Сергей погиб в самом начале войны, а на Федю было две похоронки, но вернулся домой, только весь израненный. Жил в Свободном, женился, вырастил троих детей — сына и двух дочек. Работал бухгалтером в редакции газеты «Зейские огни».

Первым умер Александр, потом Федя, а потом моя сестричка Мария. Надя с семьей живет в Хабаровске, Вера — в Свободном. Сестричка Анастасия была очень трудолюбивая, хорошо училась в школе. Летом жила у родителей, во всем им помогала, а на зиму ехала в Благовещенск и нанималась к богатым хозяевам прислугой.

Она была очень красивая: большие русые косы, голубые глаза, щеки румяные. Ее сватало много женихов из Успеновки, но мама все ее просила: «Погуляй, ты еще молодая, заработаешь денег — тогда и отдадим замуж». Настя слушалась, готовила себе красивые наряды и родителям давала денег. Еще ее все у нас полюбили за то, что она была лучшая из нас рукодельница: хорошо шила, вышивала на станочке.

Работа не останавливалась ни на минуту. Мужья пахали, а жены боронили — по три коня запрягали в бороны и целый день погоняли их по пахоте.

Был у нее жених в соседнем селе Лохвицы — Ковшиков, но его взяли в солдаты. Но вот заехал в нашу деревню парень из Среднебелой — красивый, чернявый, кудрявый, глаза голубые, стройный, боевой (его родители были донские казаки, тоже приехали на Амур по переселению) — и моя сестричка полюбила его и говорит мне и тяте: «Пойду за него замуж».

Посватали Настю, сыграли свадьбу, перешла она жить в семью мужа Василия Шищенко. Семья у них была большая: брат Пронька, его жена с двумя детьми; брат Карп с женой и двумя детьми; братья Семен и Федор и дочери Матрена, Пелагея и Марфа. Всего надо много: варят, стирают, на полях работают. Невестки по очереди дежурили дома: пекли хлеб, варили еду. Хлеб надо было печь через день.

Хоть и работали от темна до темна, а кормились плохо. Вот моя мама наготовит пирогов, блинов, гречаных балабушек, нальет молочка, положит сметанки, меду и отправит меня с корзиной в поле к сестре (пашни наши были рядом — только через линию перейти). Они по очереди покушают и детей покормят (даже грудничков тогда брали в поле). Работа не останавливалась ни на минуту. Мужья пахали, а жены боронили — по три коня запрягали в бороны и целый день погоняли их по пахоте.

На пашне случилось у сестрички большое несчастье — умер ее первый сыночек Алеша. Настя работала, а он лежал в своей люльке под треногой и сильно простудился.

Зимой женщины ткали полотно и шили себе рубашки, а рубашки эти холщовые, жесткие, плохо стираются. В поле пыль, грязь, роса, комарье. Бывало, что ноги до крови потрескаются, а помыться, покупаться негде. Домой с поля приедут, станут просить свекруху, чтоб баню истопила, а она их начинает ругать, а мужья бить. Своими глазами видела, как били: наматывают на руку их толстые косы, поднимают рубахи и бьют ремнем…

После Алеши родилась у сестрички дочечка Катя. Ее тоже брали с собой в поле. А как исполнился годик, стали дома оставлять. Пришла соседская девочка, а свекруха говорит: «Понянчи ее». Эта девочка посадила Катю на забор, а она оттуда упала. Соседка увидела, прибежала, подняла ее, но она уже плохо дышала. Сестричка пришла с поля, стала по хозяйству управляться: подоила коров, ужин приготовила. А на дочечку свою внимания не обращает. Катя не плакала, не стонала и к утру умерла.

После смерти Кати вся семья Шищенко переехала в Молчаново. Там было еще много неразработанной земли. Опять много работали, построили большой дом, раскорчевали, сколько могли, пашни. Сын Пронька с семьей отделился. Женился Семен, но жена год пожила и умерла. Семен решил тоже умереть: поехал на охоту и там давай глотать лед — маленько пожил и умер.

Решил жениться Федор, ну и говорит: «Давайте будем делиться». Отделили сначала Карпа. Потом Василию построили дом, дали одного коня, одну корову и пять куриц.

Вот умер их отец. Сыны собрались и стали решать, кому мать взять. Никто не хотел. Тогда потянули жребий — досталась она самому младшему, Федору, он ее взял, и с женой и двумя детками уехал на Сахалин.

Так отделился Василий и моя сестричка Анастасия. Зажили хорошо и дружно, обзавелись хозяйством. Сестричка пряла, ткала — сеяли лен и коноплю. Родились у них сын Аркаша, дочери Катя, Нина, Валя. Василий стал жалеть свою хозяйку, мою сестричку, извинялся за то, что раньше бил.

Но вот в Арге создали колхоз. Василий и Анастасия стали в нем лучшими работниками. Василий был бригадиром полеводства и во всем был первым, на его участках был самый высокий урожай. Зимой его бригада первой заканчивала починку сбруи и выезжала в тайгу на заготовку леса для колхоза. И тут тоже была впереди. Возил Василий и грузы на прииски — за зиму успевал сделать 2—3 ходки до Экимчана.

Сестричка Настя пекла хлеб на колхоз: до света спечет, а на утро вместе со своей бригадой выходит в поле. У нее всегда было больше трудодней, чем у других. И в домашних делах она ни от кого не отставала.

В августе (какой год, не помню) стали выселять из деревни богачей. И ни за что ни про что под выселение попали Шищенко — семья моей сестрички. Остался неубранным огород, во дворе остались корова и куры. А «богачей» повезли в Кухтерин Луг. До холодов работали на сплаве леса, потом повезли их на прииск Агние-Афанасьевск. Когда доехали, стало уже совсем холодно. Кушать нечего и купить не на что. Пошли работать, а деток забрали у них в комендатуру — они от голода уже стали пухнуть.

Вокруг прииска было много леса. Василий с товарищем срубили на две семьи избу. Всю зиму голодали, ходили в соседние села и просили кто что даст. Варили кору и старое дерево мололи, подмешивали маленько муки и кушали.

Настала весна, раскорчевали и вскопали немного земли, посадили то, что смогли из семян достать. Все уродило. Работали хорошо. Сестричка ночью стирала на пекарню и больницу, а днем шла вместе со всеми работниками в забой. Василий на трех работах работал. Дети подросли, все пошли на работу.

Но Василий скоро сильно заболел и умер. Ему было 40 лет. Сына Аркадия призвали в армию. Нина и Катя вышли замуж. Осталась сестричка с младшей дочкой Валей. Потом они тоже переехали в Свободный.

Я иду босяком, спотыкаюсь. И бывало, втихаря плакала, что школу бросила — все же очень хотелось учиться.

Брат Николай жил в Успеновке. Женился. Уже было двое детей — сын Александр и дочь Люба. Жили вместе с родителями. Вместе сеяли, занимались садоводством и пчеловодством. Земли уже было разработано много. На заимках тоже были сады, туда вывозили пчел.

Но вот вступили в колхоз: одни работают, а другие вредят — кони тонут, дохнут. У зажиточных крестьян забирают все, что есть. Крестьяне просят правление: «Давайте будем все работать, и все остальные пускай вступают в колхоз». Но председатель не соглашался. Тогда стали все уходить из колхоза, и поехали кто куда по Амуру. И брат Николай поехал на рыбные помыслы в Богородский район. Был мастером-засольщиком. Народилась у него большая семья. После Александра и Любы родились Федя, Володя, Борис, Павел, Николай, дочери Валя, Таня, Света, Надя.

А в колхозе все же переизбрали правление и председателя, и работа пошла лучше. Но стало не хватать рабочих рук: многие старые труженики, как мои родители, из колхоза уехали. Стали привозить новых из Курской и других губерний, но они были непривычны к такой тяжкой работе, как наши родители, да и земля им наша была неродная — работали эти новые переселенцы, которых уже везли к нам по железной дороге, кое как. Не стало той воли, что была до коллективизации.

«Каждое деревце целовала...»

Моя мама часто сравнивала, как трудно было жить на Украине и как привольно здесь, на Дальнем Востоке. Там, на Украине, негде было травы покосить, бурьян рвали, сушили, чтобы было, что корове дать. Пасли корову на веревочке, чтобы на панскую землю не зашла, а то панский объездчик мог нагайкой побить.

На новом месте родители пережили тоже немало трудностей, но возвращаться на Украину, где осталась горькая панская жизнь, ни за что не хотели. До боли жалко было расставаться и с Успеновкой, с золотой земелькой, которую родители разработали своими руками. Но уезжали, прощались с родным домом, с родной деревней. Я ревом ревела. Пошла в садочек, обнимала каждое деревце, целовала. Я осталась одна, да бычок Миша ходил по двору. Я его напою, за шею обниму и плачу. Родителей я отвезла на станцию Среднебелую, и они поехали к брату Николаю на Амур….

Но вот еще про сестричку Ульяну расскажу. Она была умница, хорошо училась, работала со всей семьей в поле и дома. Нравилась парням, многие ее сватали. Но она выбрала жениха постарше и красного партизана Антона Гливенко, который воевал в отряде Герки Рулева. Антона белогвардейцы поймали, сильно избили, хотели расстрелять, но он сумел убежать из-под расстрела. Тогда белогвардейцы сожгли хату его родителей.

Семья у Якова и Дарьи Гливенко была большая: кроме Антона еще два сына — Евсей и Дмитрий — и две дочери Евдокия и Марфа. Когда прогнали белогвардейцев и японцев, Антон стал сватать Ульяну. А мама не отдает ее, говорит: «Отец у него любит выпить да бьет свою жену, так и сын будет такой». Но Антон подговорил Ульяну и увел в свою хату. Стали они жить хорошо, дружно. Народили деток: сыновей Антона, Володю, Бориса, дочь Миру. Из деревни Гливенко перевели в Свободный. Был он начальником по пушным делам, потом каким-то начальником в тресте «Амурзолото». На своем огороде возле дома развел один из лучших в Свободном садов из прикопочных яблонь. Когда вышел в отставку, стал быстро стареть и умер, а через два месяца умерла и сестричка Ульяна.

Но вот я, Евдокия, дочь Павленко Семена Васильевича‚ с семи лет уже на конях верхом ездила‚ боронила‚ пахала на плугу. Поначалу копали землю лопатами, а потом тятя сделал в кузне плужок (назывался «козуля»). Где мягко было пахать, запрягали одного коня, где твердо — двух.

Когда стали жить лучше, тятя купил в рассрочку сидельный плуг. Потом также в рассрочку взял жнейку. Для нас, сестер, большой радостью была швейная машинка «Зингер». Отец ее тоже купил на выплатку, на шесть лет — в Благовещенске был мичуринский магазин, куда сдавали мед, воск, а там давали крестьянам то, что надо. Мы все выучились на машинке шить, и я шью до сих пор.

«Свадьбы у нас не было…»

Училась в школе я всего одну зиму. На вторую зиму пошла, а учитель Павел Еремеевич очень побил ученицу Мотю Замулину и в угол бросил. В углу была насыпана гречиха, вот там Мотя весь день стояла...

Когда мы шли из школы — я, Мария, Галя, Груня, Елена, вторая Галя, Мотя — решили, что в школу больше не пойдем. Мои родители хотели, чтобы я училась, но я стала плакать, говорить, что буду самую тяжкую работу делать, а в школу не пойду. Вот и сижу у окошка — пряду, вяжу, вышиваю, потом иду поить коров, баранов, коней. Коноплю треплю. Маме помогаю стряпать пельмени, вареники, сушки, пряники, песочники, заварные калачики, разную сдобу, хлеб печь.

Научилась шить на машинке, стала шить всей деревне жакеты, фуфайки. Шали вязала. Это зимой. А летом целыми днями на полях. Вечером приду домой — маме помогаю скотину управить, постряпать. На пашню иду — несу четверть молока, блинов, балабушек гречаных, сметаны. Это все мама на меня повесит, и я иду босяком, спотыкаюсь. И бывало, втихаря плакала, что школу бросила — все же очень хотелось учиться.

Но вот стала уже девкой, многие парни сватали, а я хотела еще побыть девчонкой. Да еще насмотрелась, как мучатся мои замужние сестрички. И говорю мамочке: «Моя родненькая, я не пойду замуж». А мама говорит: «Не пойдешь — у тебя не будет деток, кто тебя покормит до смерти?»

Но я так и не пошла в деревне замуж. А когда родители уехали к брату Николаю на Амур, сестричка Ульяна стала собираться в Свободный, и я с ними поехала. Заплакала, родной земельки взяла в сумочку и поехала.

Начальник сказал: «Жребий потянем. Кто вытянет узелок, тот безотказно пойдет в столовую». И мне этот узел достался — назавтра пришлось сменить профессию.

Приехала в Свободный. Надо работу искать. Пошла на вагоноремонтный завод, устроилась в столярку: доски носили в сушилку, грузили в вагоны стружку, делали все, что требовалось.

Жила я возле клуба им. Лазо, до завода километров пять, автобусов тогда не было. От станции Свободный до вагоноремонтного завода ходил паровоз с четырьмя вагонами, назывался «литер». Если его не было, надо было идти пешком через весь город не меньше часа. Чтоб не опоздать, приходилось вставать пораньше.

Проработала я в столярке год. На второй год построили столовую, добавилось много цехов — вагонный, кузнечный, литейный, монтажный. Рабочих стало, наверное, больше тысячи.

Понадобились в столовую повара, а ученых кондитеров и кулинаров не было. Начальник завода Никонов звонит в столярку начальнику цеха Серову: «Там у тебя много девчат, может, кого-нибудь из них в столовую откомандируешь?»

Но никто из девчат не захотел идти работать в столовую. Тогда начальник сказал: «Жребий потянем. Кто вытянет узелок, тот безотказно пойдет в столовую». И мне этот узел достался — назавтра пришлось сменить профессию. Сначала было тяжело, а потом научились всему. Пришли к нам еще девушки и женщины, поварские курсы были организованы.

Я была комсомолка, незамужняя, и меня часто отправляли с рабочими в командировки то в Кухтерин Луг на сплав леса, то в Сиваки на заготовку дров, даже на рыбную путину ездила. Я не только готовила еду, но и помогала в рабочих бригадах.

Когда у завода появилось пригородное хозяйство, стали сажать для столовой картошку, капусту, лук, свеклу, морковку — все овощи, а для коней и свиней овес, меня туда откомандировали. Там я работала летом, а зимой — опять в столовой.

Мне уже 72 годика, а я еще копаю огород, сажаю, полю, шью, вяжу кофты, шали, носочки и варежки внукам.

Тятя с мамой вернулись с рыбных промыслов, жили мы вместе. Тятя тоже работал: летом ловил рыбу для столовой, зимой на коне подвозил продукты. После смерти отца мы остались с мамой вдвоем. Мама опять стала говорить, что надо выходить замуж. И меня, как стала работать в столовой, многие заводские парни сватали. Но больше всех мне нравился машинист паровоза Каминский. Он часто кушал в столовой, и мы как-то сразу понравились друг другу. Он стал провожать меня домой. И я маме сказала: «Пойду замуж только за Каминского». Вот мы поженились. Свадьбы у нас не было. Прожили год — я забеременела.

Когда мы с Каминским поженились, я жила с мамой в комнатке в двухэтажном бараке. Здесь у нас родился сын. Я продолжала работать. После декрета купили козу, поили сына козьим молоком. Через год купили недостроенный домик. Здесь через полтора года родился второй сын. Через три года родилась дочь, потом еще сын. Всегда держали хозяйство: корову, коз, поросят, курочек, уток, гусей.

Когда началась война, муж, как машинист паровоза — он работал на маневровом паровозе на вагоноремонтном заводе, — попал под бронь. Работал, как и все, сутками. В годы войны и в первые послевоенные годы жили очень тяжело. Особенно трудно было с одеждой: трое школьников, а надеть нечего — перешивала старые вещи, вязала из козьего пуха свитера, гамаши.

Как машинист паровоза, Каминский ушел на пенсию в 55 лет, но пожить на пенсии долго не пришлось — тяжело заболел и умер, когда ему было 69 лет, в 1975 году. Это был очень хороший человек, коммунист, пользовался большим почетом и уважением.

Но вот он умер, а я живу. Мне уже 72 годика, а я еще копаю огород, сажаю, полю, шью, вяжу кофты, шали, носочки и варежки внукам. Но уже сил тех, что были, нету. Вот так мы прожили свою жизнь.

Этот рассказ Евдокии Семеновны Каминской ее родные записали в 1982 году.

Возрастная категория материалов: 18+