«Учебник рисования»: что случилось с родиной и нами При этом сообщаются некоторые сведения о том, чем грунтовка отличается от левкаса и какие существуют методы приготовления палитры. Но это - между прочим, фрагментарно. Главное повествование романа посвящено жизни интеллигенции после 1985 года и до наших дней. Описана среда, с которой хорошо знаком сам автор - художник и философ Максим Кантор. Прежде всего это отвергаемые советской властью, но обласканные западом художники-авангардисты. Они наиболее остро ощутили свежий ветер перемен. Правда, обрадованные тем, что можно открыто говорить о чем угодно в любых, даже самых рискованных формах, они не знали еще, что авангард, рожденный протестом против диктатуры «совка», будет погублен свободой. Что перфоманс с политической подоплекой - это художественный тупик. И свобода самовыражения, к которой стремилась художественная интеллигенция, - увы, мираж. «Искусства для искусства» вне общества не существует - снова «на коне» оказывается тот, кто скорее приспособился служить новой власти либо позволил манипулировать своим именем в политических целях. «Альтер эго» автора - начинающий художник Павел Рихтер, интеллигент в третьем поколении, чье становление - творческое и житейское - совпало с началом перестройки. Он пытается понять смысл и назначение художника в современном мире, оправдать либо «приговорить к смерти» авангард, определить расстановку сил в треугольнике «бизнес - власть - творчество». Возможно, и Максим Кантор как художник взволнован этими вопросами. Павел мучается и не находит ответа. Не дает его и автор, который, даже написав двухтомный «Учебник рисования» в полторы тысячи страниц, пока не осмыслил время, в которое мы имеем счастье (или несчастье) жить. Он не дает оценок, лишь прячется за ироничное отношение к своим персонажам - современным художникам всех мастей, кремлевским чиновникам и министрам, в момент разбогатевшим олигархам. Кстати, прочитавшие роман быстро вычислили реальных прототипов: Гога Багратион - Зураб Церетели, Михаил Дупель - Анатолий Чубайс, Владислав Тушинский - Григорий Явлинский, и так далее. Впрочем, к портретной точности автор не стремился - образы могут быть и собирательными. Сказать, что эта книга - приговор эпохе, все же будет слишком громко. Да и сам автор признается, что ставил задачей лишь собрать воедино то, что произошло с каждым из его современников, и создать на этой основе некое эпическое полотно. Безусловно, этот труд интересен всем, кто пытается понять, что произошло за последние двадцать лет с родиной и нами. Самоубийство писателя — очередная страница Переизданная «Энциклопедия литературицида», написанная в 1999 году, вызвала куда больший интерес, чем первая версия. И дело не только в более тщательном подборе фактов или уточненной информации. Сейчас фамилия составителя «Энциклопедии» Григория Чхартишвили куда более известна и популярна, чем семь лет назад. Автор интеллектуальных детективов Борис Акунин здесь отказывается от псевдонима и предстает как талантливый публицист. По этим фрагментам чужих жизней и смертей можно определить, что три четверти самоубийц - поэты. Публицисты и философы имеют куда более крепкую нервную систему. Женщины составляют лишь одну девятую списка. Из европейских наций прерывать ход жизни склонны в первую очередь жители туманного Альбиона - дает о себе знать пресловутый английский сплин. Кроме статистики, «Энциклопедия» дает и психологические портреты нации, их менталитет относительно смерти. Пожалуй, самые изящные суициды в Японии, Греции и Риме. У этих народов особое отношение к смерти. Для большинства эллинов она - способ избавиться от стареющего, больного тела. Страха перед неизвестным, перед загробной чертой они не испытывали. Для жителей востока повешение или самоутопление - это почти художественный акт. «Суть японского искусства в молодости смерти», - говорит один самоубийца из страны восходящего солнца. А его «коллега» Дадзай Осаму, живший в XX веке, - иллюстрация того, с какой легкостью японцы относятся к переходу в иной мир. Он написал: «Собирался умереть, но на новый год подарили кимоно. Оно легкое серое в клетку. В таком кимоно летом ходят. Поэтому решил подождать до лета». Братья Пресняковы: улыбающиеся сфинксы В русской литературе есть устоявшееся понятие «крапивинские мальчики» - это самоотверженные маленькие герои из романов Владислава Крапивина, приносящие себя в жертву ради дружбы и идеи. Сегодня можно смело ставить еще одну книжную опцию - мальчики Пресняковых. Вот только дать характеристику этим персонажам несколько сложнее. Это герои пьес молодых екатеринбургских братьев-драматургов, которые постигают жизнь способами необычными, даже странными. Пьеса «Изображая жертву» была экранизирована в прошлом году и тут же вывела молчаливых, улыбчивых писателей из провинции в круги широкой известности. О них заговорили, заспорили критики, эстеты и обычные люди. Хотя и до этого Олег и Владимир Пресняковы не терялись в тени. Их пьеса «Терроризм» ставится в 16 странах, от Австралии до США. Постановки по их пьесам участвуют в различных театральных фестивалях, начиная с «Золотой маски» и заканчивая Авиньонским. Долгое время сборники пьес братьев Пресняковых не выпускались в российских издательствах, хотя были переведены и растиражированы в Европе. Наконец «Эксмо» выложило на книжные прилавки их «The best». Туда вошли пять пьес, дающих максимальное представление о творчестве екатеринбуржцев. Их работы настолько не похожи на то, что было ранее в литературе, что их трудно отнести к какому-то конкретному идейному направлению. По сути, главные герои - это один и тот же молодой человек, поставленный в разные, иногда абсурдные, иногда фантасмагорические ситуации. И каждый раз ему приходится решать разные загадки, загаданные одним и тем же сфинксом. И нередко ответ можно узнать, обратившись к смерти, а не к жизненному опыту. Постмодернистское мышление авторов выражается не только в интерпретации классических образов (Блока, Менделеева, английской королевы) или структуре текста, нарушенной вставными историями об известном музыканте, как в «Половом покрытии», и описанием снов маменьки (читай Веры Павловны), как в «Пленных духах». Метод выражения идей и сам ход мыслей интернациональны. Они не скованы географическими и культурологическими рамками. Проблематика и настроение пьес понятны людям в любой точке земного шара. В одном из интервью братья рассказывают, что во всех европейских странах, где ставят их драматургию, зрители спрашивают: «Почему вы написали именно про нас?»