Север любит сильных

Север любит сильных — полгода назад сказал мне предприниматель в одном из северных районов области, где мы с коллегой были в командировке. Герой моего материала, отец двух мальчишек, он вдобавок к лесопереработке затеял новый бизнес — открыл в райцентре, где живет уже много лет, первый мини-маркет самообслуживания, со всем что положено: корзинками, видеонаблюдением, автоматической кассой и свежим молоком и хлебом. К такой роскоши в этих заповедных краях привыкли не сразу. Первое время некоторые местные жители заходили в магазинчик, и… матюгнувшись, выскакивали, не зная, как себя вести в новых обстоятельствах.

Разузнав во всех подробностях о том, с какими трудностями ему пришлось столкнуться, соотнеся затраченные усилия и предполагаемый результат, я искренне спросила «Зачем?» Население в райцентре — чуть больше 1 000 человек, что даже по меркам малобитаемой Амурской области кот наплакал, и на протяжении последних десятилетий оно неустанно стремится к нулю. Из близлежащих поселков, тоже постепенно пустеющих, добираться трудно, поэтому люди приезжают не часто. Единственная дорога, соединяющая райцентр с внешним миром, до недавнего времени была дорогой жизни — ее ямы и колдобины весной и осенью заливают буйные воды непокорной здешней речки, не давая ходу никакому транспорту. Технологические мосты через нее возвели лишь недавно — до этого единственным спасением были паромные переправы.

Он пожал плечами: «Лучший путь — непроторенный, на нем у тебя не будет конкурентов». Многие из тех, кого я повстречала тогда на севере, придерживались той же идеологии, с завидным упрямством прокладывая дорогу своим начинаниям и не желая ни свернуть с нее, ни сменить место жительства на более комфортное.

Что держит их и их семьи в этом в прямом смысле медвежьем углу, где местные жители по дороге на работу, случается, встречают косолапых прямо в поселках, а прелестей цивилизации почти никаких: ни высокоскоростного интернета, ни музеев, ни кино, ни ресторанов, ни магазинов.

Они не уезжают не потому, что им некуда или не на что ехать. Говорят: «А что город? Кому она нужна, эта суета?» Без всех этих достижений цивилизации, вдали от больших городов, вмиг оказывающихся шелухой, на первый план выходят другие ценности — настоящие: семья и дружба, взаимовыручка, честность. Первопроходцы, добравшись до севера материка, удивлялись доброте и доверчивости местных жителей — коренных северных народов. Без этих качеств, не помогая друг другу, невозможно выжить в нечеловеческих условиях сибирской зимы.

Мне снова хочется переехать, но на этот раз — еще дальневосточнее, еще севернее. Потому что здесь не конец — здесь начало России.

Люди на севере, как и повсюду на Дальнем Востоке, делятся на тех, кто грезит переездом на запад, и тех, кто решил для себя этот трудный вопрос в пользу края света. Края — именно потому, что в русском языке в этих четырех буквах слиты сразу две экзистенциальные бездны — некий предел, конец всего и бескрайний простор.

Здесь остаются и сюда возвращаются по разным причинам: из любви к своей земле, из упрямства и интереса, от безысходности, наконец. Север проверяет на прочность даже не ежедневно — ежечасно. Дороги здесь ведут в никуда, продукты дороже, чем где бы то ни было, постепенно ветшающая инфраструктура, сокращение больниц и школ. Все это превращает обычную жизнь в каждодневное испытание. Описать ее точнее всего можно, как это ни странно, английским словом, трудно переводимым на русский — challenging — полная вызовов, препятствий.

Немало таких, кто не выдерживает эту жизнь вопреки — спивается или озлобляется. Но те, кто проходит проверку севером, чувствуют себя полноправными хозяевами здешних мест, закаляющих характер. Среди них часто встретишь заядлых охотников и рыболовов, знающих толк в тишине и красоте природы. Потому что первое, что услышишь от побывавших в этих краях — «там красиво». И этого у них не отнять.

Перефразируя моего героя, хочу сказать: Дальний Восток любит сильных. В этой зоне рискованного земледелия, рискованного бизнеса и рискованной жизнедеятельности приживаются экстремалы — упрямые, но смиряющиеся перед стихией, потому что Дальний Восток учит еще и смирению, позволяющему лишь пожать плечами, вздохнув «природа!», когда весной и осенью большая вода строптивых рек отрезает от материка целые поселки.

В своем свежем репортаже с Камчатки известный российский журналист Дмитрий Соколов-Митрич пишет про беженцев с Украины, попавших на Дальний Восток: «Люди на Камчатке вообще аномально добрые, нигде таких не встречал, — говорит Сергей Костин из Славянска. — Я тут вижу три причины. Во-первых, островная психология: на островах люди всегда добрее. Во-вторых, природа красивая — она облагораживает. А в-третьих, интернет тут слабый, он весь идет через спутник.

— А интернет-то тут при чем?

— А вы давно туда заходили?»

Я верю в особое дальневосточное чувство локтя, кажущееся фантастикой с учетом плотности населения на наших необъятных просторах, занимающих больше трети страны и насчитывающих лишь 4,25 % ее населения. Это столько раз испытанное мною чувство, объединяющее дальневосточников, повстречавшихся далеко от дома. Этот вряд ли кому-то еще понятный азарт, с которым мы в шутку спорим — у кого хуже дороги, протяженнее регион и холоднее зимы, словно гордясь более дикими условиями жизни, в глазах оппонента становящимися поводом для гордости и уважения.

И может, оттого что я неисправимый романтик и сама родилась на берегу Индигирки, серебряные воды которой до сих пор вижу во сне, после двух переездов — на Урал и в Санкт-Петербург — мне снова хочется переехать, но на этот раз — еще дальневосточнее, еще севернее. Потому что здесь не конец — здесь начало России.