Фото: mysku.meФото: mysku.me

Фото: mysku.me

На куцем серванте нашей деревенской хаты стояло старое радио, динамик которого был обтянут толстой тканью. Само радио было пузатым, на лето мы забирали его в летнюю кухню, к осени оно было все в густых конопушках мухиных шалостей. Мама каждую осень красила его синей краской — той самой, которой подводила панели на кухне. Мазнет кисточкой несколько раз, и радио посвежело.

От многолетних покрасок приемник покрылся толстыми слоями «шубы». По нему можно было различать все многолетние цвета наших панелей. Но, несмотря на суровую прозу деревенской жизни, оно говорило исправно и почти не хрипело. В шесть утра радио будило нас величавым «Союз нерушимых республик свободных». Под гимн начинался день, а в полночь оно устало замолкало.

Моей любимой программой была передача «Театр у микрофона». От ангельского, полного чистейшего хрусталя голоса Марии Бабановой у меня просто заходилось сердце. На память знал многие радиоспектакли. Радио меня образовывало. Не телевизор, а радио. Я мышонком притихал возле него и мог слушать не шевелясь. Дышал ли я в то время? Не помню…

В шесть утра радио будило нас величавым «Союз нерушимых республик свободных». Под гимн начинался день, а в полночь оно устало замолкало. 

В начале 80‑х из радио в нашу хату красногрудой птичкой выпорхнула песня «Малиновка» (то, что у малиновки обязательно малиновая грудка, я не сомневался ни на секунду.) Ансамбль «Верасы» впустил в наш дом эту чудо-птичку, чудо-песню. Песню очень полюбила моя мама. Она бросала все дела и мчалась к приемнику, едва слышалась заливистая свирель Ядвиги Поплавской, которая лихо выводила малиновкину трель…

Малиновки заслышав голосок,

Припомню я забытые свиданья,

В три жердочки березовый мосток

Над тихою речушкой без названья.

Прошу тебя, в час розовый

Напой тихонько мне,

Как дорог край березовый

В малиновой заре…

Душа после этих строк улетала под потолок, как птичка-малиновка. А если мать с подругами выпивали по кружке брагульки, то, разрумянившись, «Малиновку» заводили раза три, не меньше. А капелла. Трель изображала тетя Зина Чура быстрым и похожим посвистыванием.

Как‑то решил я сделать матери приятное: жуткими каракулями написал письмо в Благовещенск, на областное радио, прямым ходом в концерт «По заявкам». Два листа из общей тетрадки по математике были исписаны моими кривыми, полными ошибок строчками: «Дорогая передача! Здравствуйте. Мама моя, Ярошенко Мария Григорьевна, работает дояркой в селе Отважном…» Я честно написал, какая трудная у матери работа, что она каждый день просыпается в половине четвертого утра и в любую погоду идет три километра до фермы доить коров. И так три раза в день. Практически без выходных и праздников. Еще написал, что бригадир на ферме Васька Есепчук и что он не дает дояркам выходные. В конце своего повествования мой наив просил «дорогую передачу» передать для моей мамы-доярки ее любимую «Малиновку».

Уже не помню, как мы с матерью высчитывали, когда наше письмо должны прочитать в Доме радио, но, бросив все дела, мы с ней весь концерт по заявкам просидели у нашего засиженного мухами радио. Поздравили всех, стрелки будильника показывали, что до окончания концерта осталось всего несколько минут. Я ерзал на стуле, мать стеснительно улыбалась, поглядывая на меня. Вздыхала и говорила: «Затеял ты канитель». Я растерянно шмыгал носом.

«Моей любимой программой была передача «Театр у микрофона». От ангельского, полного чистейшего хрусталя голоса Марии Бабановой у меня просто заходилось сердце. На память знал многие радиоспектакли. Радио меня образовывало. Не телевизор, а радио».

— А в заключение нашего концерта для Марии Григорьевны Ярошенко прозвучит ее любимая песня «Малиновка», — бархатным голосом сказал диктор.

Его звали Юрий Урманов! Помню!

Сожжен мосток, ушла из сердца боль,

Исчезла речка, вдаль умчалась юность.

Но песня, словно первая любовь,

Малиновкой опять ко мне вернулась…

Мамка, подперев рукой щеку, тихо плакала. По ее лицу катились редкие, крупные слезы.

— Мам, ты что плачешь? — недоуменно-растерянно спросил я.

— Отстань, — тихо ответила она.

Я обиженно зашмыгал носом.

Когда закончилась песня, мама притянула меня к себе. Шумно поцеловала в макушку.

— Не сердись на мать, жизнь наша проклятая…

И крепко прижала меня к себе. С того дня прошло 40 лет, а помню это так, как будто «малиновая» птичка в нашей хате пела вчера…

Возрастная категория материалов: 18+