Александр Ярошенко

Жизнь на пуантах

Ольгу Лепешинскую в детстве за задиристость и неугомонность характера называли по-мальчишески Лешкой. Ее с первого раза не приняли в балетную школу. Где теперь те счастливцы, которые приемной комиссии показались более выигрышными? А Лепешинскую знает весь мир. Очевидцы говорят, что в ее танце всегда был полет, кураж, а главное — радость. Неистребимая, непреодолимая радость, жажда жизни.

Над Москвой спустились сумерки, в уютной гостиной был выпит чай и съедена добрая половина любимого ею торта — сегодня в сладком уже можно себя не ограничивать. Вопросов особых не задавал, Ольге Васильевне самой хотелось выговориться.

— Душа распахнулась, — прощаясь, скажет она. Помолчав, тихо добавит: — Такое бывает крайне редко…

«Я хотела быть строителем мостов…»

Я не хотела быть балериной. Совсем. Я хотела быть, как папа, строителем мостов. Папа строил мост, и если все чертежи были верны, то он с машинистом должен был первым проехать по мосту... Я хотела быть инженером. Мы летом жили обычно в Крыму на даче у знакомого доктора, у него был маленький домик. Меня отправляли на второй этаж спать. Окна моей спальни выходили на летнюю эстраду. Там всегда играла музыка, а соседка наша по даче была балерина Большого театра.

Вместо того чтобы спать, я в длинной ночной рубашке выходила на балкон и там изображала то «лебедя», то «спящую красавицу». Но нашу милую соседку поразило то, что я все делала точно в такт музыке, и она посоветовала маме отдать меня в балетную школу. Мне было девять лет, когда меня привели в балетную школу и там не приняли. Не удивляйтесь, такое бывает. Нашу великую балерину Марину Семенову тоже не приняли. Когда она сидела на крыльце ленинградского хореографического училища и горько плакала, мимо проходил знаменитый петербуржский танцовщик Семенов и поинтересовался, почему девочка так безутешно плачет. Потом, спустя годы, он стал ее мужем. Марина была самая любимая ученица Вагановой. Она меньше известна, чем Уланова, но таланта была просто немыслимого.

Ольга Лепешинская в одной из своих первых премьер — балете «Три толстяка»

Мне повезло, что за два года до окончания училища его дирекция вызвала шестерых знаменитых педагогов из Ленинграда, и наш класс — это продукт слияния двух школ — Московской и Ленинградской. Московская школа всегда славилась своей новизной и исканиями, а ленинградская была более дворцовая. То, что меня еще студенткой приняли в солистки Большого театра, а не в кордебалет — это счастье. И я, будучи еще ученицей балетной школы, готовила «Щелкунчика» и в 17 лет танцевала Машу. Так я получила первую в своей жизни корзинку цветов. От папы. Папа знал, что я очень люблю сладкое, и в записочке было написано: «В здоровом теле здоровый дух, не ешь пирожных больше двух…»

Сцена Большого театра самая лучшая в мире! Поверьте, мне есть с чем сравнивать. Там такой особый наклон, что ноги просто «смеются». Я очень люблю Володю Васильева. Считаю, что если говорить о гениальности в мужском танце, то это Володя. Раньше я могла потрепать его по русым волосам, теперь он — Владимир Викторович. Но если потихоньку, на ушко, то все равно Володя.

Сталин?!.. Мы все были в него влюблены. Он был нечто выше, чем человек, что-то ближе к философу. Сталин для меня был человек, который держит в руках огромную Россию. Настолько он казался гениальным

Их с Рудиком Нуриевым сравнивать совершенно не стоит. Нуриев был лирическим, очень хорошим с точки зрения техники. Его педагогом был Пушкин, великий педагог, великий мастер Мариинки. Нуриев, попав за границу, купался в богатстве и даже купил себе остров. Зачем артисту балета остров, никто не знал, но это была его прихоть, которая ознаменовала какую-то выходку, за которую все потом цеплялись. Но такие, как Васильев или Чабукиани, рождаются раз в столетия. Особенно Васильев. Вы посмотрите на диапазон ролей Васильева: великолепнейший Спартак и Иванушка-дурачок, и тут же чеховский отец Анюты. Да такого больше в мире нет.

«Перед Сталиным не робела никогда…»

Мне в моей жизни довелось видеть Черчилля и генерала де Голля. Помню, когда меня представляли во французском посольстве генералу де Голлю, он наклонился поцеловать мне руку, и мой нос был как раз на уровне его ремня. Представляете, какого он был роста? Француз! Необычайно галантен.

Я в 1959 году в Пекине сидела рядом с Мао Цзэдуном. Меня поразило, что Мао как-то немножко небрежно указал Хрущеву, куда ему нужно сесть. Было заметно, что Никите Сергеевичу это очень не понравилось — тогда уже начинался разлад наших отношений.

Я видела его много раз. Я танцевала все кремлевские концерты, в том числе и знаменитый 1945 года, посвященный Победе. Сцену так хорошо устроили, что было очень удобно прыгать на «рыбку», а она у меня очень хорошо получалась, смею вам признаться. Возле сцены стоял стол, где сидело политбюро, посередине всегда — Сталин. Раньше не знали, что такое фуршеты и ля-фуршеты. Раньше мы не знали, что такое стоячие приемы. Пардон…

Как-то к нашему столу подошел Иосиф Виссарионович и обратился ко мне: «Как живете, стрекоза?..»

Сталин, когда у него было хорошее настроение, брал нас, нескольких человек: Михаила Дормидонтовича Михайлова, Валерию Барсову, Лемешева или Козловского на просмотр фильма.

Сцена из балета С. Н. Василенко «Мирандолина» по мотивам комедии К. Гольдони «Хозяйка гостиницы». Балерина Ольга Лепешинская в роли Мирандолины. Государственный академический Большой театр СССР. 1949 год. / Анатолий Гаранин / РИА Новости

Перед Сталиным никогда не робела. Я всегда получала огромное наслаждение танцевать музыку. Сталин очень часто ходил в Большой театр. Смотрел «Хованщину», «Бориса Годунова». Он «очень» любил русскую музыку: посмотрит первый акт и уйдет. «Пламя Парижа» он смотрел пять раз, а я пять раз танцевала Жанну д’Арк. Вы понимаете, почему я свою комсомольскую молодость никому не отдам? Она была необыкновенная.

Первый раз я получила свой орден раньше, чем мой папа. Это был 1937 год. Этот год для меня был очень счастливый. Только потом я узнала, какой он был страшный для многих и сколько людей погибло.

Пришвин меня очень любил, но чисто эмоционально, а познакомилась я с ним при очень страшных обстоятельствах

У меня была очень интересная жизнь. Когда началась война, я бросила балетные туфли, пошла в райком и потребовала, чтобы меня отправили на войну. Там, в комиссии по отправке на фронт, был очень умный человек — генерал. Он сказал: «Обязательно, только вначале немного подучитесь на медсестру». И меня привели в хирургическое отделение госпиталя, отправили в палату, где лежали бойцы, раненые в лицо. И когда я увидела молодого парня без челюсти, то не помню, как оказалась на четвереньках в коридоре...

На Пушкинской площади был дом с башенками, на одной из башенок стояла фигура девушки в некоей балетной позе. Эренбург в своей книжке «В бурю» написал, что та девушка похожа на Лепешинскую. Когда кончалась бомбежка, то многие спрашивали, жива Лепешинская? Имея в виду ту девушку. И самое интересное, что, когда после смерти мужа я не смогла танцевать, у нее в это время отвалилась рука и мы вместе сошли с пьедестала. Я закончила танцы, и ее сняли с башни.

«Танцевала на силе духа…»

Пришвин меня очень любил, но чисто эмоционально, а познакомилась я с ним при очень страшных обстоятельствах. Я танцевала «Красный мак», и раздался треск. Моя сестра, сидевшая во втором ряду, решила, что лопнула стелька в моей туфле. А это лопнула пятая плюсневая кость моей правой ноги. Уйти со сцены я не могла — по действу в это время приходил советский пароход и привозил продовольствие революционному китайскому народу. Капитан сходил на берег, и я по велению своего хозяина танцевала для капитана, вот почему я не могла уйти… Капитан за мой танец вручал мне красный мак. Так и балет назывался «Красный мак». На мое счастье, после этого из первой кулисы выходили кули. Они несли палантин, в который я должна была залезть, попрощавшись с капитаном, изящно подать ему руку. А как подавать руку, был целый номер, меня учила этому великая русская балерина Екатерина Герцер. Она говорила: «Советские дамы не умеют руку подавать...»

Вот когда я все это сделала, меня на палантине отнесли за кулисы, и только там я потеряла сознание. Оказалось, что у меня четыре перелома. Я дотанцевала только на силе духа. 7 ноября по праздничной Москве с фейерверками меня везли на карете скорой в больницу, в этой же больнице находился Михаил Михайлович Пришвин. Он меня спас от смерти. В это время был страшный период моей жизни, у меня арестовали мужа. Меня исключили из всех моих партийных, общественных организаций, а я была общественница еще та. Я очень боялась насчет семьи: у меня ни семьи, ни общественной работы, и нет моего любимого искусства. И когда Пришвину сказали, что я лежу в этой больнице, он пришел ко мне. У него в четвертом томе сочинений написано: «Привезли какую-то балерину, ничего особенного...» Через три страницы. «Влюблен как гимназист...»

Он понял, что я пришла помирать. А я решила помирать и отказывалась от еды и питья, врачи уже вызвали мою сестру, чтобы меня забирали домой. У Пришвина есть и такие строки обо мне: «У нее глаза, как льдинки, но, когда узнаешь ее побольше, льдинки тают… и тебе кажется, что ты знаешь ее всю жизнь». Он меня вытащил из этого состояния безысходности. Он приходил, садился у моей постели, брал за руку и подолгу разговаривал.

А почему я оказалась достойна его внимания? Еще будучи девчонкой, я перечитала многое из написанного им и влюбилась в его прозу. Я писала диктанты по Пришвину. Когда он услышал, что я знаю его «Фацелию» и «Старый гриб», то пришел в восторг.

Влюблен ли он был? Ему было 85 лет, а мне 44…Его жена тоже была влюблена в меня. Их семья стала моим спасительным островом, это были удивительной духовной красоты люди.

«У могилы Улановой стояла на коленях…»

Галина Сергеевна Уланова для меня была величайшим человеком. Я ее очень любила, и последние два года ее жизни мы с ней были очень дружны. И она была очень интересна по-своему. Была бесконечно замкнута, как бы внутри себя. Как-то ее спросили: «Вы верите в Бога?..» — «Бог живет во мне», — ответила Уланова. Она осталась одна в последние годы, совсем одна… К ней по нескольку дней никто не приходил. Это страшно…

Мне было бесконечно обидно, что ей долгое время не ставили памятник на могиле. Помню, приехала я на Новодевичье кладбище на открытие памятника Брунову. Рядом памятник Никулину, там даже есть часть арены и бронзовая собака лежит у его ног. А рядом в полшага могила Улановой, на которой была только дощечка, сделанная руками поклонников, и красивый портрет. Около могилы Улановой стояла женщина на коленях. Я присоединилась к ней. До сих пор помню состояние тех минут: было необычайное щемление души, вы даже себе представить не можете. Вернувшись домой, я тотчас позвонила Лужкову. Он сказал, что памятник обязательно будет, сейчас обсуждают эскизы. Памятник поставили потом, хороший, но осадок остался…

За Галину Сергеевну душа кровоточила невыносимо и долго. Уланова уговаривала меня после смерти мужа возвратиться на сцену — ничего не вышло. Я попробовала одну из любимых своих сцен в «Вальпургиевой ночи» и поняла, что танец меня покинул. Для меня танцевать можно было только потому, что ты хочешь, что ты любишь музыку и отдаешь ее людям через свои танцы…

«Ради балета не родила ребенка»

Мне книжка Майи Плисецкой очень нравится. Она написана наотмашь, так как она живет. Я не могу ей простить не себя, не то что у меня оказались линии короткие. Конечно, такой лебединой шеи, как у Майи нет ни у кого, и рук-крыльев таких тоже нет. Но никто никогда не замечал, что у нее нет подъема на стопе — настолько она хороша.

Книжка правдивая, там подробно описаны все три моих мужа… Но ни слова нет о гениальном танцовщике Мессерере, который был ее дядей. Он был небольшого роста, у него были просто гениальные номера. Майя ничего не написала о Суламифи Мессерер, которая дала ей кров и пищу. Когда мама Майи была выслана в Ташкент, то именно Суламифь ей выхлопотала пропуск в Ташкент, к матери. И Майя, поехав туда, увидела, как та жила в каком-то сарае с маленьким мальчиком, младшим братом Майи. Он, кстати, удивительный человек, мы с ним дружим, и он недавно был у меня в гостях.

Единственное, о чем я жалею в этой жизни, так это о том, что ради балета не родила ребенка. У второго моего мужа была дочка семи лет, и она стала моей дочкой, и это спасло меня от страшной трагедии. Она и сегодня со мной. У меня есть внучка и правнучка. Конечно, когда ты рожаешь своего ребенка, то в этом как бы воплощается твоя жизнь. К сожалению, я этого была лишена. Пошла на это сознательно. У меня никогда не было проблем по части женского здоровья, но я маленького роста, и на семейном совете решили, что если рожу ребенка, то стану толстой и никогда не стану танцевать. И победил балет. Даже не балет, а ощущение необходимости танца. Это моя планета.

Планета эта рухнула, когда умер мой последний муж — начальник Генштаба генерал Антонов…

Помню, Брежнев вынул платок… Он очень любил Алексея Иннокентьевича. И после этого солнце для меня стало черным, и все померкло…

Единственное, о чем я жалею в этой жизни, так это о том, что ради балета не родила ребенка.

Меня спасла Полина Семеновна Молотова, я была у них в доме и даже летала к ним в Улан-Батор, где Молотов был послом. Мы с ней долго гуляли. Она ведь сидела в заключении и, выйдя из тюрьмы, очень быстро сделала себя человеком. Она была фантастическая личность.

После сильнейшего нервного потрясения меня отправили в Италию лечиться. Там была академия танца, которой управляла Ия Русская, эмигрантка из Крыма. Фантастической красоты и ума женщина. Она попросила меня взять класс девочек и научить их русской школе. Я с увлечением взялась за дело и через полгода на экзамене пришла в ужас, что все из них были лепешинские. И тогда я поняла, что нельзя в человеке давить его индивидуальность, нельзя гасить его искру. Это был колоссальный урок для меня. Никогда нельзя ломать органически свойственное человеку.

Конечно, в жизни я — актриса со всеми недостатками. Но никогда не собирала своих фотографий и рецензий. Я не из актерской семьи.

Вот видите фото, на котором написано: «Пламенной Лепешинской от ленинградки Улановой». Она же очень любила Ленинград, когда ей вручали знак почетного жителя Москвы, недоуменно воскликнула: «Я же ленинградка…»

Аппетит у меня всю жизнь зверский, особенно на сладкое, ограничивать себя безумно трудно… Мама моя очень хорошо готовила и делала великолепные вкусности из моркови и свеклы. В Париже мне предлагали какие-то знаменитые пироги, но с маминым морковным они в сравнение не идут.

Ольга Лепешинская у себя дома. Москва, 1940 год. Фото: РИА Новости/ Анатолий Гаранин

Это ужасно для женщины, но я готовить вообще не умею, мой кулинарный максимум — яичница и сосиски. У меня не было времени научиться готовить. Но больше всего на свете я люблю кабачковую икру.

Если бывают скандалы, я говорю: «Только когда кончится истерика, я имею право людям сказать правду».

Какая самая страшная трагедия в моей жизни? Это то, что я не знаю, где могила моего отца. Он умер в Куйбышеве в эвакуации, хоронили в страшную метель. Так потом найти и не смогла, я на это отдала годы своей жизни. Но тщетно…

Когда еду на дачу и вижу надпись типа «Строительный маркет», то в ужас прихожу, почему нельзя написать по-русски «Строительный рынок»?

Сегодняшнее искусство? Про балет промолчу.

Эстраду не люблю — когда поют, танцуя всеми частями тела. Я люблю Кобзона за то, что он поет стоя. Мне близка и любима Толкунова: она не меняет своего имиджа. Или, по-русски, своего лица. Я в ужасе от всех этих американизмов. Когда еду на дачу и вижу надпись типа «Строительный маркет», то в ужас прихожу, почему нельзя написать по-русски «Строительный рынок»? А когда пишут «хот-дог» — ну это же горячая собака в точном переводе! Читаю это и ничего не понимаю.

В зрелом возрасте узнала, что меня крестил один из Великих Князей. Вот если бы узнали об этом в райкоме комсомола, интересно, что со мной сделали бы?..

Вообще я бы вам сегодня могла много наговорить, поди проверь, свидетелей-то нет. Но не солгала ни слова. Не хочу, к Богу ведь скоро…

Ольга Лепешинская скончалась 20 декабря 2008 года в Москве.

ИЗ БИОГРАФИИ

Ольга Лепешинская, советская артистка балета, народная артистка СССР.

Родилась в 1916 году, за год до Октябрьской революции в Киеве. Выпускница Московской академии хореографии, которая тогда еще называлась балетным техникумом.