Происходит это, что даже такие завзятые материалисты, как медики, называют чудом, к которому, впрочем, они имеют самое непосредственное отношение. Сшивали разорванные сосуды, удаляли опухоль, лепили из осколков ключицу, делали открытый массаж остановившегося сердца, заставляли дышать. Тем самым беспомощного, измученного болью, умирающего заставляли жить — иначе не скажешь.

— За год в областной клинической больнице делается 11 тысяч операций, а еще 10 лет назад мы начинали с 9 тысяч. Плановых операций немного, в основном экстренные. Процент послеоперационной летальности такой же, как в среднем по России — примерно два процента. Нет, запишите так: 1,98 — 1,99 процента.

Точность заместителя главврача по хирургии Владимира Омельченко понятна. Сотая доля процента — это чья-то жизнь, отвоеванная у смерти им и его коллегами.

Плохо видящий нацпроект

В ОКБ — главной больнице Приамурья — два операционных блока, пятнадцать операционных в лечебных корпусах, где ежедневно, а в некоторых даже круглосуточно врачи ради спасения жизни идут на крайнюю меру — на хирургическое вмешательство. Но сердце клиники не здесь, а в отделении анестезиологии и реанимации. Именно сюда направляют самых тяжелых, как говорят медики, крайне тяжелых больных.

— Мы работаем на всю больницу, — рассказывает заведующий отделением Сергей Садчиков. — Любой больной травматологического, ожогового или терапевтического отделения может стать нашим пациентом. Без анестезиологов никуда подчас даже в приемной, куда нередко поступают больные в запущенном состоянии. Мы же управляем жизненно важными функциями больного до операции, во время и после нее.

С такого вступления, достойного передовицы в честь Дня медработника, началась наша беседа с заслуженным врачом РФ, кандидатом наук. Он в этом отделении, наверное, не один пуд соли съел: из 57 лет 34 года отданы любимому делу и столь же любимому коллективу. И потому Сергей Васильевич не мог промолчать о своей «любимой мозоли», когда речь зашла об оснащении отделения, об условиях труда и отдыха его коллег. На все палаты и кабинеты отделения только два кондиционера: один установлен в канун визита высокого гостя, другой, в ординаторскую, подарен благодарным спонсором-пациентом. Вот и весь сервис в самом жизненно важном подразделении больницы — хорошо хоть хватает диванов для дежурившего персонала. «И все-таки мы гордимся», — так сказал Сергей Садчиков, когда стал рассказывать, что за последние годы отделение получило пять импортных дыхательных аппаратов, заставляющих дышать тяжелобольных, а значит, жить. Есть тут два современных наркозных устройства, следящее за жизненно важными функциями оборудование, кардиомониторы...

Но я не могу забыть фразу, услышанную здесь же: «Мы работаем вопреки, а не благодаря нашей медицинской аппаратуре». Парадокс? Нет.

— Остальная техника старого поколения, эксплуатируется десятки лет. Потому представляет даже угрозу для жизни больного из-за своей ненадежности и технической отсталости. Зачастую спасает интенсивность труда медиков, их опыт и профессиональное желание победить смерть во что бы то ни стало. А разве не парадоксально, что авторы национального проекта «Здравоохранение» в упор не замечают проблем областных больниц, низкооплачиваемого труда узких специалистов? Забота о первичном звене здравоохранения, внедрение родовых сертификатов — дело нужное. Но почему осталась за бортом новаций и финансовых вливаний наша областная больница, как и сотни подобных ей учреждений? Хотя именно сюда в надежде на спасение направляют тяжелобольных из «низов» — из тех самых ЦРБ и от участковых терапевтов, обласканных нацпроектом. Сюда же «скорая» доставляет коматозников. Тем временем в нейрохирургическом отделении ОКБ оборудование старое — обновляется лишь инструментарий. Из-за нехватки медтехники пустует палата в отделении анестезиологии и реанимации. Вот бы куда следовало в первую очередь направлять федеральные деньги. Тут (именно тут, а не в кабинете участкового терапевта) идет последний и потому самый главный бой за человеческую жизнь. Неудивительно, что здесь о нацпроекте многие говорят с иронией и сарказмом.

— Зарплата у большинства моих коллег, — грустно замечает заслуженный врач РФ, кандидат наук Владимир Омельченко, — меньше, чем у хирурга в ЦРБ. Разве это справедливо? Такая ответственность, сложнейшие операции и такая мизерная оценка труда...

Работа на износ

Отделение портальной гипертензии — самое молодое в областной больнице. Но нагрузка у этого коллектива явно не по годовалому возрасту. Больных много, ведь Приамурье считается эндемичной зоной по раку печени, да и с поджелудочной железой не все в порядке у большинства амурчан. Как своеобразный итог ситуации — до трехсот операций в год! Едут к нам из бывшей Читинской области, Сахалина, проторили дорожку больные из Якутии. Известное дело — добрая слава впереди бежит. Тут (подобные отделения действуют еще только в шести городах России) применяют современное медоборудование. Например, энергоблок с аргоновой приставкой, уменьшающей кровопотерю. Здешние врачи освоили и бескровное разделение тканей водяным скальпелем.

— Хотелось бы большего, но отделение пока в стадии становления, — дипломатично замечает заведующий Евгений Брегадзе. Операции каждый день, в том числе и несколько полостных. А знаете, как отдыхают после многочасовых операций заведующий и его коллеги Геннадий Гончарук и Виктор Новицкий? Никак!

Старенький диванчик в тесной ординаторской язык не осмеливается назвать тем самым местом отдыха оперирующих врачей. Молча выпьют пару кружек чая и — за работу. Так было и в тот день. «На завтра кого направляем на операцию? В течение получаса надо дать заявки в оперблок. Давайте решим». Эта фраза Брегадзе прозвучала буквально вслед за нашим «Спасибо. До свидания!» Расслабляться медикам некогда — ритм. Работают на износ не только в этом отделении. Нейрохирургическое — тоже в списке «экстремальных мест» главной больницы Приамурья. В год 1200 больных, 450 операций, летальность от 4 до 6 процентов (в пределах среднероссийской нормы для нейрохирургии). Пациенты крайне тяжелые. Редко кто — один из ста — уходит отсюда на собственных ногах. Участь остальных — пожизненная койка, в лучшем случае — инвалидная коляска. Картина не из приятных, но именно здесь, на мой взгляд, надо снимать рекламный ролик в преддверии купального сезона. Потому что так называемых ныряльщиков среди тяжелобольных более чем достаточно.

— Разбежался, нырнул и... обездвижен, — рассказывает и. о. заведующего отделением Сергей Скрипкин. — Прыгают с берега, моста. Думаю, не человек это делает, а его «градусы». 99 процентов таких случаев происходит на фоне алкогольного опьянения. Такое ощущение, что люди целенаправленно себя уничтожают. Сплошной экстрим! Изо дня в день, из года в год лечить больных, у которых живыми остаются только глаза, — вот оно, материализовавшееся призвание нейрохирургов, и их же тяжкий крест.

— Ставка нейрохирурга — три с копейками. С ночными дежурствами и санавиацией набирается порядка 17 тысяч в месяц, но это работа на износ. Одно душу греет — ты вернул кому-то жизнь, сделал все, что мог, что знаешь. Но столько молодых сильных людей погибает из-за собственного безрассудства! Никак не могу к этому привыкнуть. К смерти вообще привыкнуть нельзя...

Это неприятие смерти, причем на уровне физиологии, свойственное человеку, у медиков не притупляется. Напротив — с годами обостряется, ведь каждый летальный исход — удар по самолюбию, профессиональной гордости врача. Просто с годами они умеют управлять своими чувствами, но свой «груз 200» все равно ощущают. Обязаны ощущать — иначе их рабочим местом должен стать морг.

— Привезут больного в терминальном состоянии, когда он почти не дышит, сердцебиение редкое, давления нет. А мы все равно бьемся за эту жизнь до последнего. Оперируем, выхаживаем. Надо использовать даже ничтожный шанс!

— А если...

— Раньше я очень тяжело переживал. Потом понял: жизнь продолжается. Другие больные требуют твоего внимания. Надо работать. И чувство удовлетворения — я смог, я сделал! — обязательно к тебе вернется. Не из-за зарплаты мы каждый день воюем со смертью!

Вместо зарплаты — тарифная сетка

— Средняя продолжительность жизни хирурга гораздо ниже, чем у среднестатистического россиянина, — говорит главный врач ОКБ Василий Лысенко. — Постоянный стресс не проходит для организма бесследно. Везде в мире хирургия — высокооплачиваемая профессия, а зарплата в нашей стране никак несоразмерна труду. Потому хирург вынужден брать полторы и даже две ставки, дежурить ночью — лишь бы заработать лишний рубль.

Нейрохирургу Сергею Скрипкину беречь бы свои руки, как бережет их умный радист, чтобы не испортить почерка. А он во время отпуска нередко меняет белый халат медика на спецовку строителя. Каждый день, третий месяц подряд оперирует Евгений Брегадзе, но кто-нибудь подсчитал эти часы, проведенные в операционной, чтобы оплатить это время по более высокой ставке? У летчиков есть свой налет часов, у железнодорожников, водителей тоже учитывается километраж, в том числе и безаварийная езда. А у хирургов? Медики горько шутили: наш труд в Минздравсоцразвития оценивается как работа библиотекаря. Та же почасовая оплата — отсидел энное количество времени и пошел домой.

«До каких пор нам будут платить за количество башмаков, истертых на работе, а не за саму работу?» — спрашивали мои собеседники. На свой вопрос они давно не ждут ответа из Москвы. Но разве меньше стало в их словах горечи, недоумения и даже обиды? Тысячу раз прав Сергей Садчиков, сказавший это: «Нам платят тарифную сетку, а не заработанную плату. Но как можно «тарифной сеткой» содержать семью, растить детей? Мы полжизни проводим в больнице, в полном смысле слова вытаскиваем больных с того света, и какова цена такого труда... В бюджетной сфере финансовое поощрение даже не предусмотрено».

Зачем же тогда из года в год тысячи абитуриентов штурмуют медицинские вузы? Зачем становятся хирургами, реаниматологами, анестезиологами? Что это не способ обогатиться, знают даже в школе. Тогда зачем?

— Чтобы добиться признания, — рассуждает нейрохирург Скрипкин. — И однажды про себя сказать: «Ты профессионал, ты все сделал правильно. Больной будет жить!» И увидеть радостные глаза ассистента, операционной медсестры, анестезиолога. Немая похвала коллег дорогого стоит. Победившие вместе Наверное, постоянная забота о хлебе насущном настолько «поработила» собеседников, что на мои призывы рассказать о коматозниках, клинической смерти они или отмалчивались, или читали лекцию на тему «Когда кома обратима, а когда нет». И лишь когда я попросила пофилософствовать о душе, о предчувствиях крыла смерти, о вере в чудо выздоровления, лед немножко тронулся. Более того, краткие поначалу ответы грозили вылиться в спор, понятно, что не научный.

— Что-то где-то есть. Потому лишняя вера не помешает.

— Душа — понятие не научное, а мы обязаны оперировать только научными терминами.

— Крыло смерти, предчувствия... Только основываясь на комплексе профессиональных ощущений, на опыте и знаниях, то есть на объективных материальных признаках, могу сказать, что ожидает конкретного человека. Полное выздоровление или растительная жизнь.

— Клиническая смерть? У меня были десятки таких случаев, но в науке это состояние не обсуждается. В нашем отделении мы ничего не говорим больным, перенесшим клиническую смерть, чтобы не травмировать человека. Согласитесь, он станет по-другому к себе относиться.

— Отношение будет другим. Это точно. Станет ценить каждый миг жизни не только данный больной, но и его близкие. Может, ради этого стоит говорить правду.

— Вы спрашиваете о потустороннем свете, о каком-то тоннеле, куда якобы летит душа человека? Вымысел! Если мы ничего не помним о своем существовании до рождения, почему нужно что-то помнить после клинической смерти?

И лишь Ольга Семеновна Стукалова, проработавшая в отделении анестезиологии и реанимации около 40 лет, ответила просто: «Я в судьбу верю. Иной раз столько мы хлопочем, так стараемся спасти человека. А он «утяжеляется» прямо на глазах. Почему? Как будто мы встали у его кровати не с той стороны...»

По тому, с каким недоумением было произнесено это «почему», чувствовалось, что заслуженный врач РФ за столько лет так и не нашла ответ на свой вопрос. Не все объяснимо и понятно даже в такой материалистической науке, как хирургия.

— Не чувствуете ли вы себя богом? — этот вопрос я задавала в тот день многим. — Говорите смерти «нет», продлеваете жизнь.

— Никогда! — отвечали мне чуть ли не хором. — Мы не побеждаем смерть, а лишь отодвигаем, а это разные вещи. Сами Бога просим, когда медицина бессильна. И вообще у нас не принято бахваляться, даже вслух не хвалим друг друга. Судьба накажет...

Вот, оказывается, какие они «материалисты», эти люди в белых халатах. Ничто человеческое им не чуждо, даже вера в приметы.

О тех, кто за кадром

Своих спасителей больные знают в лицо и по имени-отчеству. На всю оставшуюся жизнь благодарят, к примеру, нейрохирургов Сергея Субботина, Эдуарда Хасаншина, Алексея Ибрагимова. Но это неписаное правило не распространяется на отделение анестезиологии и реанимации. Там лежат крайне тяжелые, можно сказать, умирающие люди, которые даже свое имя не всегда могут произнести. И как только им немного полегчает, например, выйдет человек из комы, то их направляют на долечивание в соответствующие профилю заболевания отделения.

Коллектив Сергея Садчикова, напомню, работает на всю областную больницу. Потому тут такой поток больных — 1200 человек, на каждой койке по 100 человек за год. Из 300 умерших по всей ОКБ половина приходится именно на это отделение: медики действительно не боги. И далеко не каждый анестезиолог и реаниматолог может работать здесь. Уходят на более легкую должность.

— Я не держу никого, — замечает заведующий отделением. — У нас нужно уметь «пропускать» смерть не через человеческие чувства, а только через профессиональное сознание, то есть досконально разобраться, почему это произошло. На такой профессиональный самоанализ способен не каждый. Мы тоже люди-человеки.

— Обидно, Сергей Васильевич, что больные, которых ваше отделение вытащило с того света, перед выпиской из больницы не заходят к вам сказать «спасибо»?

— Конечно, мы как бы остаемся за кадром. Хотя основная тяжесть ложится на наши плечи. И сердце «заводим» в приемнике, и за больных дышим. Словом, управляем их жизнью не один день и даже не одну неделю. Зато какое счастье испытываешь, когда человек возвращается к жизни. А уж если пришел, чтобы попрощаться (такие случаи есть, но они редки), запоминаешь это на всю жизнь. Девчонка недавно пришла, стоит улыбается. Я не сразу узнал: такая счастливая! Ее в коме доставили к нам — ожог верхних дыхательных путей...

У Садчикова работает около 70 врачей, медсестер, санитарок. Назвать всех не могу — только лучших, только ветеранов. Это палатный реаниматолог Ольга Стукалова, старший ординатор Олег Марков, врачи Анна Мазуренко, Сергей Суслов, Сергей Шумский, старшая медсестра Людмила Насекина, медсестры Ольга Федулова, Нина Волкова, Виктория Цаун... Они всегда на передовой. Держат линию обороны, которая отделяет жизнь от смерти. А смерть для человека ничто: пока мы живы, ее нет; когда она пришла, нас уже нет. Но это чистой воды философия.