«За себя я решаю сам»

— Сергей, как относишься к репликам в «Инстаграме» типа «Вот и Логвинов, предатель, сваливает в теплые края»?

— Это больной для меня вопрос. Не буду раскрывать все тайны, так сложились обстоятельства. Друзья позвали: «Приезжай, вместе построимся и будем жить рядом. Гуртом веселее». Подумал: если что‑то менять в своей жизни, то сейчас. Там и мама рядом — от Геленджика пять часов езды на машине. В мае ей исполнится уже 83 года. Конечно, я понимаю, что психологически мне там будет непросто. Здесь есть имя, популярность — это отчасти облегчает жизнь. Все врачи тебя знают, чиновники, да много людей знает, а там ты никто и звать тебя никак. Конечно, тяжело уезжать. Но тем, кто пишет в комментариях: «Создается впечатление, что это не ваше добровольное решение, а вынужденный отъезд», я отвечу: мне 55 лет скоро, и я сам принимаю все решения.

— Все задают один и тот же вопрос: чем будешь там заниматься?

— Я не умею собирать табуретки, ремонтировать котлы. Я умею брать интервью и делать передачи. Поэтому монтажный стол едет со мной, весь мой золотой архив едет со мной. Но копии программ я оставил Игорю Горевому в «Амур.лайф». Уезжаю со всем оборудованием и причиндалами, которые для сьемки нужны. Буду продолжать заниматься тем же, чем занимался всю жизнь — творчеством.

Родные окна на восьмом этаже

— В АП есть рубрика «Любимый маршрут». Представь, что мы совершаем с тобой виртуальный вояж по городу. Где бы ты сделал первую остановку?

— Газетный комплекс! Это первое мое место работы в Благовещенске, куда я приехал из Экимчана на должность заведующего отделом общественно-политических проблем «Амурского комсомольца». Позже, когда настали демократические времена, я стал редактором газеты — меня выбрали всеобщим голосованием. Восьмой этаж на Калинина, 126 — это знаковое место в моей судьбе. Когда проезжаю мимо, всегда смотрю на эти окна. Потом мы «Амурский комсомолец» переименовали — газета стала называться «Восьмой этаж». Столько воспоминаний…

В Экимчане я жил в доме недалеко от редакции, а в другой половине жила соседка Вера Ульяновна Стрельцова. Мы с ней так сдружились. И когда я уехал в Благовещенск, Вера Ульяновна через одну тетеньку (та работала в местном военкомате и каждые три месяца приезжала в город квартальные отчеты сдавать) для меня зимой посылочки передавала — по три килограмма пельменей домашней лепки. Я их ставил за окном кабинета на мороз, а когда шел домой — забирал. То козлятину могла передать, то рыбку из Селемджи… Веры Ульяновны уже нет в живых. С такой теплотой ее вспоминаю.

Лет 30 назад я даже представить себе не мог такое: что «Амурская правда» у Логвинова берет большое интервью.

— Я-то знаю причину, но многие не поймут, почему. 

— Потому что в те далекие 90-е годы уже прошлого века (боже, какой я старый!) был «Амурский комсомолец» во главе со мной, где коллектив отстаивал одну позицию общества, и была «Амурская правда» — как говорится, по другую сторону политических баррикад. Конечно, мы были все коллеги-журналисты, но антагонистически друг к другу относились.

Когда я познакомился с редакцией газеты, последние годы ею руководил пафосный Леопольд Сарапас. Для меня это был человек такой величины, к которому я даже подойти близко не мог. Потом был Анатолий Дроздов, во время ГКЧП уничтоживший весь тираж газеты за 23 августа, когда стало понятно, что путч в Москве провалился и Горбачев из Фороса летит в Москву.

— Анатолий Павлович вспоминал полгода назад эту историю. Интересно послушать твою версию 30 лет спустя.

— Накал страстей политических еще тот был. Мне, как журналисту демократических взглядов, позвонили из типографии: «Сергей, тут лежат пачки газет, которые не пустили к людям в почтовые ящики». Помню, как я залез на эту кучу и пишу стендап о том, что выпуск «Амурской правды» за 23 августа 1991 года со всеми документами ГКЧП уничтожен. Потом пулей лечу к Дроздову. Врываюсь к нему в кабинет: «А ну-ка, Анатолий Павлович, расскажите, как вы уничтожили газету сегодняшнюю?!» У него был растерянный вид…

Со следующим главредом АП Веннадием Токаревым мы друг друга уважали. Если у меня что-то не получалось, я мог ему позвонить. Он поднимался к нам на 8-й этаж и давал совет: «Сережа, делай вот это и это».  Однажды нам не хватило бумаги печатной, и «Амурская правда» выручила — дала нам свою бумагу в долг. Были разные моменты. Сегодняшняя «Амурка» и газета 1991 года — это несопоставимые вещи. Целая эволюция.

Почему Логвинов заплакал

— А вторую остановку где бы ты сделал? 

— Для кого‑то это покажется странным, но я остановлюсь на Ленина, 133.

— Действительно неожиданно. Почему вдруг мэрия Благовещенска?

— Это место для меня прежде всего связано с Юрием Гавриловичем Ляшко. (Логвинов неожиданно взял долгую паузу, на его глаза навернулись слезы). Это человек, который, во‑первых, помог мне с жильем в мои молодые годы. Я много лет потом прожил в этой «хрущевке» на первом этаже на улице Театральной. Сюда, на Новую, перебрался всего три года назад.

С Юрием Гавриловичем меня всегда связывала какая‑то душевная нить. И даже сейчас, когда его уже нет… Улетаю и через несколько часов буду приземляться в аэропорту Геленджика, который он строил уже после того, как уехал из Благовещенска. Когда‑то я делал с ним программу «Между тем», и сохранились кадры, где Ляшко с указкой в руках докладывает президенту Путину о готовности аэропорта. У него в Геленджике была небольшая квартира. Несколько лет назад я гостил у далеких родственников в тех местах, хотел его навестить. Он так обрадовался: «Сережа, давай завтра приезжай!» Но завтра не случилось…

— Почему?

— Я взял у своих три банки трехлитровые молока, домашние яйца, сыр моя родственница приготовила. Звоню, а голос у Тамары Евгеньевны такой встревоженный. «Сережа, Юрий Гаврилович себя очень плохо чувствует. Он сейчас заснул, — по голосу чувствую, что она чуть не плачет. — Ну не можем тебя сегодня принять». Так я с этими всеми гостинцами к ним не доехал. Тогда уже все знали, что Юрий Гаврилович тяжело болен. Были осложнения после перенесенного инсульта. И через полгода его не стало. Так мы с ним вживую и не подосвиданькались. Только по телефону поговорили, и всё. Для меня Ляшко — это…. Не могу даже говорить… Я очень сильно переживал, что не смог с ним попрощаться.

«Лаптева знает все мои секреты»

— Какие еще места в Благовещенске дороги твоему сердцу?

— Это Амурский драматический театр, с которым моя творческая карьера тесно связана последние годы. Я больше тридцати (!) лет дружу с Лаптевой Анной Григорьевной, единственной в Приамурье народной артисткой России. Мы с ней на днях в кафе сидели: наревелись, насмеялись, много всего вспоминали. Она — тот человек, который знает все мои тайны, все мои секреты. Даже мама моя не всё про меня знает. Она в бывшей Украине живет, в непризнанной ДНР. Я, в силу этих непростых обстоятельств, нечасто ее навещаю. Тут, на амурской земле, Лаптева стала самым близким для меня человеком, она мне как мать, понимаешь?

Где только я не был с театральной труппой на гастролях: в Израиле, Америке, Магадане, Москве, Великих Луках… Я много всего о театре снимал. Татьяна Федоровна Бедина говорит: «Сереж, ты биограф нашего театра». Так оно и есть. Поэтому моя последняя встреча из всех запланированных перед отлетом будет в Амурском театре драмы — чаепитие с тортиком после спектакля «Евгений Онегин». Уже знаю, какой мне на прощание подарок приготовили. Директор театра передает с актерами для меня старинный театральный бинокль темно-красного цвета в кожаной сумочке…

Неделю я спал на столе в кабинете редактора

— Ты родом с Украины, а как в Приамурье оказался?

— Армия! Мне было 18 лет, 1985 год, я тогда первый раз в жизни летел в самолете. Это сегодня стараются оставить новобранцев служить более-менее по месту жительства. А тогда могли куда угодно отослать. Многие южане из бывшего СССР очень боялись Дальнего Востока. Грузины, армяне так вообще сбегали часто с вокзалов, аэропортов, когда узнавали, куда их везут. А еще все боялись Афганистана, где еще стояли наши войска. Кто ж знал, что спустя столько лет я сам попрошусь в командировку в Афганистан. И дважды там побываю!

— Интересный вираж судьбы.

— И таких виражей у меня будет потом еще несколько. Когда‑то еще школьником в родном Енакиево я через весь стадион бежал за Аллой Пугачевой, чтобы ей три гвоздики несчастных вручить. Кто бы мог предположить, что через несколько лет в 1998 году я окажусь на другом конце страны у самой границы с Китаем и буду брать у Примадонны эксклюзивное интервью на стадионе «Амур» в Благовещенске?!

А тогда прилетели мы из Киева в Хабаровск: ноябрь, на улице минус 28, такая холодина! Оттуда нас перебросили еще севернее — служил я в Февральске в железнодорожных войсках — строили Байкало-Амурскую магистраль. Но очень быстро узнали, что я умею печатать на машинке — в газете работал. Меня забрали сначала в штаб дивизии, где я ночами печатал всякую фигню. А потом командировали в дивизионную газету «Знамя Родины». И я там так расписался, что начал сотрудничать с «Горняком Севера» — селемджинской районкой. Как‑то в Экимчан приехал третий секретарь райкома партии Батьковский, посмотрел на мои публикации и говорит: «Вот этого пацана демобилизуйте на месяц раньше, если можно. У нас в декрет уходит корреспондент, хотим его взять спецкором по БАМу».

— И ты решил домой в родную теплую Украину после армии не возвращаться?

— Я так хотел самостоятельности! Когда демобилизовался, слетал на Новый год родных повидать. Мама говорила: «Какой Дальний Восток, ты что, сынок?!» А я вернулся в Февральск. Вскоре меня забрали в Экимчан — ответсеком, оттуда уже по разнарядке обкома комсомола перевели в Благовещенск в газету «Амурский комсомолец». Как я улетал из Экимчана — это отдельная история.

Это был 1989 год. 23 июня у меня день рождения. Думал, отмечу с коллегами и на второй день улечу. Дом свой в Экимчане уже освободил, три мешка с вещами притащил в редакцию. И тут зарядил дождь. Пять дней лил! Всё это время — почти неделю — я спал прямо на столе в кабинете редактора. Галина Михайловна Игнатьева ворчала: «Вот, тебя даже природа не хочет из Экимчана отпускать». Только 29 июня звонят из аэропорта: «Сейчас сядет самолет. Туча приближается с градом. Быстро высаживаем людей, пять минут посадка и взлетаем. Не успеешь — не улетишь». Успел.

«Мы переживали за имидж «Амурской осени»

— Сергей, о чем ты можешь сказать со словом «впервые», что связано с твоим именем?

—  Безусловно это «Амурская осень», к которой я тоже причастен, как и Сергей Новожилов и Саша Ярошенко. Это отдельное явление, где была возможность проявить себя и как тележурналист, и отчасти как организатор, получить опыт продюссирования. На эту тему можно говорить часами.

— Не жалеешь о том, что после наводнения в 2013 году ты выступил против проведения «Амурской осени»? И тебя даже вывели из состава оргкомитета.

 — Я выступил не против фестиваля. Было бы странно слышать от меня что-то против родного для меня детища. Я знаю о злых языках, которые нашептывали Новожилову: мол, Логвинов кроет «Осень» последними словами. Нет ни одной заметки, ни единого интервью, где бы я что-то отрицательное говорил о моем фестивале.

Я в тот момент (да и не я один, кстати — меня поддержали много представителей культуры Приамурья) очень опасался, что завоеванный авторитет фестиваль может потерять. Нам, подписавшим то обращение, казалось, что полюбившийся фестиваль люди, пострадавшие от наводнения, возненавидят. Вот только за имидж «Амурской осени» мы и переживали. И не закрывать фестиваль мы предлагали, а перенести на весну. Чтобы к этому времени, Приамурье отошло от страданий.

— Я про перенос на весну ничего не слышала. 

— Потому что мой призыв перекрутили по-своему, накрутили Новожилова (а как Сергей Владимирович быстро возбуждается по любому поводу я, как вы догадываетесь, знаю не понаслышке). И меня вывели из оргкомитета. Кстати, обещали много благотворительности в ту «Осень». И она была, конечно.

— С Сергеем Новожиловым вы так и не помирились?

— Я пытался. Подключал наших мэров — и Валентину Сергеевну Калиту, и Олега Гатаулловича Имамеева. Но даже их посредничество ничем не увенчалось. Мне всякий раз докладывали, что Новожилов во время фестиваля то там Логвинова упомянет (в хорошем смысле), то там обо мне выскажется. И в телефоне он меня не блокирует. Даже смайлики иногда присылает. 

 — Сожалеешь, что ввязался в эту историю? 

— У меня нет потребности каяться. Я от своего поступка не открещиваюсь и сегодня. Мною двигало беспокойство за имидж фестиваля — моего родного фестиваля. Я и сегодня хочу встретиться с Новожиловым и поговорить об этом. Наверное, я жалею, что ввязался в эту историю. Это сожаление есть, не скрою. Мне жаль упущенных лет в разлуке с «Амурской осенью». Но по-другому бы я не поступил.

О пиках творчества

— Творческая карьера не может быть ровной. Вспомни самые яркие пики со знаком плюс и со знаком минус?

— Конечно, особняком в моей журналистике стоит проект «С любимыми не расставайтесь». Я могу честно сказать: на территории России от Урала до Дальнего Востока такого, чтобы телепроект жил более двадцати лет, точно нет. Мы записывали интервью со звездами и в Санкт-Петербурге, и в Москве, и в Киеве. Снимали звезд на трех «Киношоках» в Анапе и на трех «Кинотаврах» в Сочи. С кем‑то беседовали в театре, у кого‑то были дома, кто‑то был здесь на гастролях.

А название проекта пошло от дружбы с Валентиной Талызиной. В «Иронии судьбы», которую мы каждый год смотрим, она читает «Балладу о прокуренном вагоне», врезавшуюся в память строкой «С любимыми не расставайтесь». Теперь это бренд не только Талызиной, но и мой.

 Видео предоставлено героем публикации.

От этого проекта тянется многолетняя дружба. Я веду речь не о приятельских отношениях, а именно о дружбе, которая, конечно, мне очень сильно помогает. Любой звонок…

— Кому из российских звезд можешь позвонить вот прямо сейчас?

— Таисии Повалий, Олегу Акуличу. Екатерине Стриженовой. Дружу уже несколько лет с Антоном и Викторией Макарскими, с Марией Ароновой. Этой осенью отдыхаю в Геленджике и вижу в «Инстаграме»: Маша на гастролях в Новороссийске. Пишу ей: «Ты что здесь рядом?!» — «Я со спектаклем уже в Анапу еду. Приезжай в гости». Беру огромный букет и мчусь…

Актриса, которую любят миллионы, пишет мне в эсэмэске: «Сережка, я тебя люблю!» Это дорогого стоит. Я не то чтобы кичусь этим. Это логический итог огромной творческой деятельности, которой отдано много сил и физических, и душевных.

— Еще одно слово, которое у всех ассоциируется с Логвиновым, — это ЛИК.

— Сейчас в Геленджике будет мой дом строиться. А гостевой дом при нем, думаешь, как будет называться?

— ЛИК?

— Конечно: «Логвинов и Компания». Это тоже мой бренд.

«Героя надо полюбить»

— Собираясь на эту встречу, решила посмотреть первое, что выдал интернет на мой клик. Это были «Чистосердечные признания Андрея Данилко Благовещенску». Съемки 2010 года. Раньше эту передачу не видела. Захватило с первых кадров. Данилко раскрылся для меня совершенно с другой стороны. Вернее, это ты смог его раскрыть. 

— Многие программы — это набор стандартных вопросов, на которые человек уже отвечал сто раз. Это скучно. Я всегда стараюсь хорошо к интервью подготовиться. И задавать вопросы не только такие, которые будут интересны всем, кто будет смотреть передачу, но и тому, кто передо мной сидит. Думаю, с твоим опытом ты знаешь, как героя будущей публикации расположить к себе, чтобы он перед тобой полностью раскрылся и всё тебе рассказал? 

— Надо его полюбить. 

—  Вот именно. Даже если человек, который перед тобой сидит, изначально тебе не нравится, я всегда пытаюсь найти в нем что-то интересное, неординарное, хорошее.  Пытаюсь своего героя полюбить — хотя бы на тот час или два, пока беру у него интервью. Только когда ты будешь искренним, когда человек, который сидит напротив тебя, это почувствует, только тогда сможешь его разговорить. 

— Тебе это всегда удавалось? Были интервью, за которые стыдно?  

— Стыдно? Пожалуй, такого нет. А вот персоны, с кем было очень тяжело общаться и, честно говоря, больше бы этого не хотелось, были. 

— Можешь назвать хотя бы одну фамилию?   

— Например, Хазанов. Не буду вдаваться в подробности. Интервью с ним было не то чтобы провальным, но напряженка была конкретная. И не только у меня лично — у всей нашей съемочной команды осталось большое разочарование. 

А еще певец Шура, который сел на интервью обкуренный. И очень раздражался, что я отчитываю его за маты со сцены, после которых благовещенские зрители пачками уходили из зала. В итоге сорвал с себя микрофон и сбежал…

УКРАИНСКИЕ СНАЙПЕРЫ ПОМЕШАЛИ СНЯТЬ СТЕНДАП

— Какие программы из тех что получились, тебе особенно дороги?

— Наверное, самое знаменитое и скандальное интервью с Нонной Мордюковой. Скандальное в том смысле, что его «слямзил» Первый канал.

Это была не первая попытка уговорить Мордюкову на встречу, бросались телефоны и, казалось, всё бесполезно… Потом мы с Сашей Ярошенко (он готовил газетную версию) как-то нашли подход. Прочитали перед поездкой ее книгу «Не плачь, казачка…». И там вычитали, что великая артистка обожает рыбу и уважает донских казаков. Честно сказали ей по телефону, что мы приехали с Дальнего Востока. И, не дав опомниться, тут же добавили, что рыбу ей привезли и что у нас есть письмо от амурских казаков… Мы надеялись хотя бы 15 минут постоять рядом, вручить подарки, цветы и уйти. В итоге вышли от Мордюковой через четыре с половиной часа. Сама запись беседы длилась больше часа.

Знаковой для меня лично была командировка на становящуюся для меня неродной Украину, в объятый войной мой родной Донбасс, где я взял эксклюзивное интервью у главы ДНР Александра Захарченко. Эту встречу очень трудно было организовать. Помог один из мэтров журналистики с телеканала «Россия» Андрей Кондрашов, к которому по моей просьбе обратился Валерий Васильевич Вощевоз. Захарченко очень сильно охраняли, в итоге недоохраняли…

Помню, первое что он произнес, когда мы зашли к нему в кабинет: «Я горжусь своим земляком, который не побоялся приехать на войну и снять правду из первых уст». Тут больше личного: я же сам родом из тех мест, из шахтерского города Енакиево. А с Захарченко у нас даже рядом дни рождения.

— Под Дебальцево есть даже село Логвиново.

— Я, кстати, в детстве этого не знал. Узнал от Кати Стриженовой, ведущей программы «Время покажет» на Первом канале. Она мне позвонила в феврале 2015-го и говорит: «Сережка, там твое село бомбят…» Я включил новости, где целую неделю только и говорили о самых ожесточенных боях возле Логвиново.

Мы были в тех местах спустя три месяца: после боевых действий — разруха полная. Страшно, что там творили украинские военные: мародерство, грабежи, изнасилования. Люди вспоминали: женщина приехала из Донецка, чтобы забрать мать с собой. Ее поймали… и что только с ней не делали: и били, и насиловали, потом в лоб выстрелили. Вот что там в действительности происходило. Когда я потом слышал абсолютно лицемерные заявления украинских политиков или смотрел сюжеты западных репортеров, в душе всё горело. Это случай, когда у тебя украли правду. А истинную правду мне на камеру говорили мои одноклассники, которые продолжают там жить под пулями.

Мне безумно захотелось добраться до этого места — Логвиново. Я ведь снимал фильм о войне на Донбассе. Представляешь, Логвинов записывает стендап под вывеской «Логвиново»? Но комендант Дебальцево нас уговорил туда не ехать. «Ребята, там сидят снайперы. Стреляют по всему, что в округе движется. Я ответственность за вас взять не могу. Приезжайте через месяца три-четыре. Мы их оттуда выбьем, и пишите себе всё что захотите…»

Словом, стендап не получился, хотя Вощевоз и «рвался в бой»: мол, эти тыловики всегда перестраховываются. Если бы мы были с Валерием Васильевичем вдвоем, то, может, и рискнули. Но с нами был еще оператор Максим Шейкин. У мужика двое детей. Я подумал: «Что скажу его жене и дочкам, если случится непоправимое?!»  Поэтому рисковать не стали.

«Я — за честность в творчестве»

— Мне не раз приходилось слышать мнение: «Видели интервью с этим же артистом по федеральному каналу, а теперь у Логвинова смотрим — намного интереснее».

— Жанр интервью распространенный. Ничего нового я не придумал. Но у меня есть табу: не трусить бельем, как говорится. Некоторые хотят залезть в самые скабрезные темы, выискивают «жаренькое». Я этого не делаю. Хотя в моем архиве есть много чего такого…

— Какого?

— Помню, писали интервью с Риммой Марковой. И она вдруг стала вспоминать пикантные подробности из личной жизни своей подруги Нонны Мордюковой — почему та разошлась с Тихоновым. Кто‑то бы уже зацепился за такое откровение и быстрее выдал в эфир. У меня этот кусок так и остался на пленке. И таких моментов было много. Актеры — люди эмоциональные, я знаю как они потом клянут себя за то, что наговорили лишнего. Другое дело, когда сама Мордюкова сделала признание о Шукшине — что влюбилась в него как женщина и уже готова была кинуться в его объятия на съемке, а тут Тихонов приехал… Это другое, это не касается интимных вещей. Это интересно, об этом раньше она никому не рассказывала. Нам рассказала…

— Эти откровения народной любимицы «слямзил» Первый канал?

— В том числе и эти. Они нагло сперли 18 наших фрагментов и включили их в документальный фильм «Такой ее никто не знал». Накануне очередного юбилея приехали в дом Мордюковой, спросили у родственников, есть ли в семейном архиве что‑нибудь интересное, эксклюзивное. Сестра Наталья достала подаренную мной кассету со словами: «Это интервью у Нонны Викторовны брали ребята из Благовещенска. Сама она называла его «амурский бриллиант». И когда она ослепла, то попросила сделать аудиокопию этой кассеты, чтобы можно было слушать. Можете посмотреть, но вечером верните». Вернули, но сделали копию, как выяснилось позже. Без ведома родственников. И ко мне никто не обращался, хотя на кассете было указано авторство: творческое объединение «ЛИК», Благовещенск.

— Вступить в юридическую схватку с таким телемонстром как Первый канал — это смелый шаг.

— Тем более что продюсером фильма был сам Алексей Пиманов, ведущий программы «Человек и закон». И он проиграл суд какому‑то Логвинову. (Улыбается.) Причем в двух инстанциях.

— Стоила ли игра свеч? Что такое 140 тысяч рублей, выигранных вами по суду, для Первого канала, где 30 секунд рекламы стоит больше двух тысяч долларов?

— Я сказал: хоть рубль выиграю — буду считать, что я победил. Для меня было принципиально важно доказать, что медведи у нас в Благовещенске по улицам не бегают. Мы — тоже журналисты, хоть и живем в провинции, и у нас тоже есть авторские права. Считайтесь с нами! Я — за честность в творчестве. Что меня больше всего удивило во всей этой истории: вы делаете фильм об актрисе, которая входит в двадцатку лучших актрис мирового кино, и берете кадры жуткого качества, даже не попытавшись найти первоисточник. Я же потом выходил на эту студию документального кино и предложил им кассету. Сказал: «Возьмите оригинал, я даже деньги за это не попрошу». Так они ничего и не переделали. Фильм потом три раза повторяли. Там есть такие потрясающие моменты…

— Какой больше всего зацепил за душу?

— Я помню, как у нас с Ярошенко слезы текли, когда Мордюкова закончила интервью своей знаменитой песней про погибшего сына. Она нам ее спела акапельно — так мы ее к себе расположили. Сестра Наталья (она присутствовала при нашей встрече) потом очень удивлялась: «Нонна, ты еще никому такого откровенного интервью в жизни не давала». На что Мордюкова ей ответила: «От этих пацанов землей пахнет. Они свои». Наталья рассказала об этом, когда я встречался с ней уже после смерти Нонны Викторовны.

«Я БУНТАРЬ ПО НАТУРЕ»

— Сегодня очень популярный жанр «выводить героя на чистую воду». Трушное (как модно сейчас говорить) интервью в «Ютубе» обязательно должно быть с разоблачением.

— Только не называй это журналистикой! К сожалению, она в последние годы мельчает. Все уходят в интернет-блогерство. Всем хочется что‑то побыстрее зафиксировать и выложить в соцсети… Журналистика предполагает не только талант, но еще и желание подготавливать себя к диалогу. Это умение построить фразу, знать, что правильно писать «в течении реки», но «в течение времени». Элементарная грамотность должна присутствовать. Я вижу много молодых журналистов — они утратили ответственность. Делают ошибки в титрах, путают названия городов и регионов, буквы в фамилиях людей. Вы что, не могли уточнить, когда брали интервью? Даже не заморачиваются этим.

Вспомни, какие раньше были жесткие стандарты:  могли уволить за грубую фактическую ошибку. Сейчас очень поверхностно всё. Да, есть талантливые интервью, у которых миллионы просмотров. Люблю Собчак, но маты!.. Я не ханжа, сам могу иногда ввернуть крепкое слово. Но это в приватной беседе. А когда маты вставляют где надо и где не надо… Свобода слова — это не свобода материться и писать всё что придумал, но чего не было на самом деле. И зачастую молчать о том, что происходит.

— Ты не молчишь?

— Стараюсь. У меня шахтерский бунтарский характер. Я вспыльчивый, но отходчивый. Кто‑то в Благовещенске смотрит на меня открыв рот, а кого‑то я раздражаю: хочет пройти мимо и плюнуть в спину. Знаю это. Да, я не простой, иногда таким идиотом бываю. Но я не евро, чтобы всем нравиться. Я есть я. Какую бы программу ни делал, я проникаюсь душой ко всем героям. Поэтому и программы получаются такие, хоть полотенце выжимай.

— Для меня самый эмоциональный из всех твоих проектов — это «Верить и жить», где героинями стали амурчанки с диагнозом «онкология».

— И для меня тоже. Что все мои героини пережили и еще продолжают переживать, не передать словами… Одна женщина, бедная, лечится-лечится, и опять метастазы. Наш онкодиспансер от нее уже отказался. И она вынуждена ездить в Биробиджане лечиться, потому что там другое отношение. Не знаю, сколько ей бог еще отмерил, и боюсь однажды услышать звонок… Но — это сильные женщины. Они дают пример другим — тем, кто узнав о диагнозе впадают в депрессию. А тут раскисать нельзя. Надо продолжать верить врачам, верить в исцеление и продолжать жить. Учусь у них этому. Мы так сдружились, по сей день поддерживаем отношения. Хотели продолжение сделать, но «Альфа-канал» приказал долго жить… Дай бог им всем здоровья.

Возрастная категория материалов: 18+