Игорь Кимаковский: «Чем быстрее объединимся, тем быстрее победим»

Фото из личного архива

Игорь Владимирович ведет в МГУ курс экстремальной журналистики у студентов, которых обучают информационному противодействию западным спецслужбам, часто бывает на «переднем крае», поддерживая воинов, участвующих в специальной военной операции. Несмотря на проблемы со здоровьем (последствия пыток и 54‑дневной голодовки, когда отстаивал свои права в тюрьмах СБУ), он активно занимается волонтерством, ездит с лекциями по стране: рассказывает правду о том, что в реальности происходит на юге России, донецкой земле и Луганщине, через что ему пришлось пройти самому и чего он не пожелает пережить никому.

Одесса — точка невозврата

— Игорь Владимирович, как вы — директор центра IT-технологий СПбГАУ — вдруг оказались в Донбассе?

— Не вдруг. Сам я родом из Макеевки, а вырос в Одессе. В Одесской области до сих пор живет моя мама. Мне не удалось вывезти ее оттуда — спецслужбы Украины не дали такой возможности. В феврале прошлого года, накануне спецоперации, мы с ней фактически попрощались… (У  Игоря Кимаковского «перехватило» голос от боли и горечи. Минуту помолчав, он снова продолжил.) Я отдыхал в Крыму, когда показали новости из Одессы, где радикалы из националистических группировок устроили погромы в городе моего детства, убивали и жгли заживо (в буквальном смысле) десятки людей, которые выступили против Майдана. Для меня это была точка невозврата. Я на тот момент преподавал в университете Санкт-Петербурга — города, давно ставшего для меня родным. Да, у меня была насыщенная благополучная и устроенная жизнь, семья, дети. Но я не мог остаться в стороне. Взял отпуск и поехал волонтером в Донбасс, чтобы хоть чем‑то попытаться помочь малой родине.

Развозил продукты в прифронтовые населенные пункты. В первой поездке получил тяжелое ранение в голову и плечо. Попал под обстрел украинских реактивных систем залпового огня прямо в деревне Заиченко Новоазовского района. То, что я остался жив, расцениваю как чудо. Меня словно кто‑то прикрыл руками. Шансов остаться в живых фактически не было. Но для чего‑то Господь меня сохранил. После лечения, через месяц, я снова поехал в Донбасс.

— Вам пригодились навыки, полученные в военном училище?

— Пригодились инженерные знания на восстановительных работах, когда я участвовал в восстановлении Дебальцево, после его освобождения. И вот этот мой характер — который помог мне выстоять в плену, пережить голодовки, жизнь в одиночной камере при температуре семь градусов — формировался в течение пяти лет учебы в военном училище. Это все оттуда.

Морпехи ДВОКУ покрыли себя славой на Донбассе

Фото: Владимир Воропаев

— Поэтому, приземлившись в Благовещенске, вы попросили сначала отвезти вас в военное училище, хотя это не входило в программу медиафорума?

— Визит в ДВОКУ действительно не был запланирован. Но я очень хотел встретиться с курсантами. Хотелось пообщаться с ребятами и отдать дань уважения за тех офицеров, которые проливают кровь в Донбассе. Морпехи ДВОКУ покрыли себя неувядаемой славой. И первое, что сделаю, когда отсюда вернусь, обязательно поеду к ним на передовую.

Мне важно было сказать «спасибо» курсантам, офицерам. Я ни разу не был в Благовещенске, но оказалось, что с этим городом у меня невидимые связи. Здесь учится однокурсник моего младшего сына — по Суворовскому училищу, где я был членом попечительского совета и родительского комитета, проводил занятия у кадетов.

— Вы его узнали?

— Сразу же, как только он поднял руку. Помню его мальчишкой, когда шинель волочилась по полу, а сейчас так возмужал. Оказалось, что один из замов начальника ДВОКУ — это однокашник генерал-майора Владимира Фролова, героически погибшего при штурме металлургического комбината в Мариуполе. Он до последнего был рядом со своими солдатами и отдал жизнь, спасая мирных жителей. Настоящий офицер всегда находится со своими солдатами — это я хотел донести до курсантов, поделиться с ними опытом, который я приобрел во время специальной военной операции, солдатской «окопной правдой». Чтобы знали, к чему нужно готовиться, когда попадешь в зону боевых действий.

В ДНР тоже есть отдельный разведывательный батальон специального назначения морской пехоты «Спарта», где сложились свои традиции. Он получил заслуженное признание в армии России. Я хотел ребятам рассказать, что наша «Спарта» — это целый пласт воинской культуры. Я привез с собой форму и награды погибшего командира второй роты этого легендарного батальона — Сергея Аграновича с позывным «Водяной». Он был моим другом — добрым, отзывчивым, бесстрашным. Про таких говорят: соль земли. Кроме «Спарты», у нас есть еще полк морской пехоты. Возможно, кто‑то из будущих офицеров будет служить в наших подразделениях, потому что это уже Российская армия. Мы почти три часа общались. Ребята передали письма, видеоприветы для бойцов 40‑й и 155‑й дальневосточных бригад. Они тоже наши. Там все наши.

«Таких, как ты, расстреливать надо!»

В украинских учебниках наш Краснодарский край, Белгородская и Ростовская области — это территория Украины, а убийца и агент Гитлера Степан Бандера — национальный герой.

— Что за четыре года и три месяца плена выдержать было труднее всего — семь месяцев в карцере в одиночке, пытки или когда вас пять раз отправляли на обмен, но в последний момент возвращали в тюрьму?

— Истязали меня только первые три дня в Мариупольском СБУ: выбивали показания о том, что я якобы агент спецслужб. Били — терпел. Душили — терпел. Ток — терпел. Пытку водой на третий день не выдержал… Никто из тех, кто пытал меня в застенках СБУ, не знал украинского языка. Один из них был с русской фамилией Иванов. Это было самым тяжелым: что меня пытали люди из русской культуры. Особенно жестко было первые два года, постоянно держали в нервном напряжении. Потом стал привыкать.

— Украинцы тоже разные, как и русские, как и любой народ…

— Там было очень много людей, которые нас ждали. Ждали в 2014‑м… 2015‑м…2016‑м… Я не раз слышал упрек: «Мы вас ждали, а вы же опять не пришли…» С каждым годом таких становилось все меньше и меньше — из‑за пропаганды и моральной усталости. Я видел по людям, которые меня охраняли в СИЗО Мариуполя, а потом Бахмута, кто сопровождал меня на обмен, на суды, что они ждут каких‑то изменений. Но пропаганда, долгое ожидание сделали свое дело: люди уставали и «переобувались». И потом на Украине так же, как и в России, тоже формировалось потребительское общество — это явно было заметно начиная с 2018 года.

Но еще оставались люди, которые меня уважали. У меня в камере была шикарная библиотека. Даже те, кто охранял, приносили книги. В 2017 году был большой обмен, тогда почти всех россиян вернули назад — мне в очередной раз не повезло. Заезжаю в камеру — там пустота. Было 30 декабря. Утром просыпаюсь — весь седой. За одну ночь поседел. Для меня это была уже пятая попытка обмена. И в последний момент отказ. Когда меня снова вернули в камеру, женщины надсмотрщицы плакали. В тот же день у меня было всё: книги, еда — надсмотрщики салаты приносили…

— Для них это же был риск? 

— Конечно, могли. Они рисковали, потому что уважали. Людей с сильной позицией уважают и там. У меня уникальный опыт. Я был и с той стороны, и с этой стороны. В детстве, когда ездил летом к родным в Хмельницкую область, местные там меня называли москалёнком, а когда приезжал домой, слышал вслед: «Бендерчонок» вернулся с каникул». Когда мне говорят: «Это наша Украина!», я отвечаю: «Мои дедушка, бабушка и отец похоронены на Западной Украине. Я родился в Макеевке, рос в Одессе. Это моя Украина точно такая же, как и ваша. Я иду за правое дело». Некоторые СБУшники уважали меня именно за позицию. Правда, говорили при этом: «Таких, как ты, расстреливать надо. Ты больше, чем оружие». То есть они это понимали и уважительно к этому относились.

Политзаключенному в праздник — кусок колбасы

— Игорь Владимирович, почему других обменивали, а вас пять раз возвращали? Это ведь тоже своего рода пытка?

— Это даже больше, чем пытка. Когда ты настроился, что через час-два будешь в России, и потом бац… рушится все вокруг. Первые дни отходить от этого было очень тяжело. Сидишь в одиночной камере и понимаешь, что сейчас ты уже мог быть дома, видеть своих детей, радоваться жизни. И осознаешь, что этого уже может не быть годами. В 2018 году я перестал думать об обмене. Стал словно железный. Тогда ко мне и приклеилось прозвище Железный Зэк — так меня стали называть заключенные, наши и украинские журналисты.

В Воронеже появится граффити в память защитника Донбасса, гвардии майора Сергея Аграновича (Водяного). Это инициатива его дочери Инны, а также Игоря Кимаковского.

Я понимал: обмена уже не будет и старался отстаивать свои интересы в суде. И мы очень много сделали для политических заключенных. Добились даже того, что их начали отпускать. На Украине в пленных числились тысячи людей, многие из которых отбывали срок по сфабрикованным статьям лишь за то, что в свое время «попались кому‑то под руку» или пытались помочь людям во время блокады Донбасса в 2014 году. Для них была только одна мера пресечения — содержание под стражей, а мы добились, что политзаключенных начали выпускать из тюрем. Только благодаря подготовленным нами бумагам в УИН № 6 вышло на свободу шесть человек. Это колоссальнейшее достижение на самом деле.

— А что это за история с шарлоткой, которую вы готовили в застенках СБУ?

— В плену я голодал 35 дней, отстаивая свои права. После этого мне надо было определенным образом питаться, чтобы выйти из этого состояния. Обычная тюремная пища не подходила. По закону нам разрешалось иметь один электроприбор. Мне разрешили заменить электрочайник на мультиварку, чтобы готовить мягкую пищу. У меня там еще и почки отказали. После допросов с пристрастием. С тех пор повышен уровень мочевой кислоты в организме, из‑за этого начались еще и проблемы с ногами.

Я готовил пищу для себя и для наших ребят — пек в мультиварке шарлотки на дни рождения. Еще я добился, чтобы в Артемовском УИН № 6 (сегодня это Бахмут) появилась молитвенная комната и туда пускали политзаключенных. В Крещение мы даже выходили в тюремный дворик и обливались. И делал все, чтобы на праздники у каждого политзаключенного были кусок колбасы, сыра, конфета и печенье. И все праздники, которые я провел там, у меня это получалось.

«Пока был в плену, моим детям помогали ветераны-афганцы»

«С лидером амурских ветеранов боевых действий Валерием Вощевозом у нас общая цель — помогать бойцам на СВО». Фото: Владимир Воропаев

Игорь Кимаковский был освобожден из плена в сентябре 2019 года только благодаря президентскому обмену, состоявшемуся по инициативе Владимира Путина. «Владимир Владимирович лично спас меня и еще 34 человек из украинского плена. Низкий ему поклон за это», благодарен ветеран боевых действий Донбасса, которому пришлось начинать жизнь с чистого листа.

Вот что стоит отметить: когда петербуржец был в плену, прокуратура Украины неоднократно отправляла запросы в СПбГАУ, где Игорь Владимирович работал директором Центра IT-технологий, чтобы вуз представил справку с места работы и характеристику, которые могли сыграть смягчающую роль. Но в ответ пришло только письмо о том, что Кимаковский не работал в учебном заведении и не проживал в общежитии.

— Некоторые подписи в документах были поставлены людьми, которые жали мне руку и которым я помогал по службе, — в глазах Игоря Кимаковского читается боль. — Недавно в Донецке случайно встретились с ректором университета — он приехал туда, как я полагаю, с патриотической миссией. Увидев меня, он подошел, поздоровался и с широкой улыбкой протянул мне руку. Я спросил: «Вы и правда думаете, что я пожму вам руку в ответ?!» Нам не о чем было говорить.

— Коллеги из университета — мимо. Кто‑то помог вашей семье, пока вы были в плену СБУ?

— Первые, кто пришел на помощь моим детям, когда я был в украинском плену, и потом помогали мне, это ветераны-афганцы. Игорь Высоцкий — депутат Заксобрания Санкт-Петербурга, заместитель председателя правления РСВА, стал для моих сыновей духовным отцом. Помогали и другие ребята из афганского движения. Я, когда вернулся домой, первое время даже ходить не мог.

Артем Шейнин, телеведущий, тоже бывший афганец, вытащил меня с того света в буквальном смысле — носился со мной как с писаной торбой. Сегодня он мне как брат. Это настоящие люди, которые проявляли отеческую заботу о моих мальчишках и много сделали для моего восстановления. Ребята сказали: «Игорь, ты нужен на информационном фронте». Когда только началась мобилизация, мы с Артемом Шейниным даже за свой счет ездили по призывным пунктам, выступали перед людьми, потому что понимали: это надо! Артем рассказывал больше о системе ценностей, а я о том, как вести себя в зоне боевых действий.

— Почему вы перестали вести свой телеграм-канал «Железный зек»?

— Если заметили, это произошло как раз после операции на «Азовстали», когда я понял, сколько вокруг информационной грязи. И каждый за этим «г…» гоняется. Некоторые военкоры собирают деньги для помощи бойцам, покупают камеры и командиров в войсках, чтобы те снимали для них оперативное видео. Тошно было на все это смотреть, поэтому решил уйти временно из информационного поля. Моя задача — не выносить проблемы на-гора, а сделать на своем месте что‑либо для их решения.

— Вам лично как человеку, который часто бывает на передовой и знает все изнутри, какие каналы по освещению СВО нравятся?

— Уважаю стиль работы Александра Ходаковского: анализ плюс рекомендации. Это командир батальона «Восток», интеллектуал, военный мыслитель. На мой взгляд, Александр Сергеевич, как и его непримиримый оппонент Игорь Стрелков, недореализованы. Нравится мне канал «Старше Эдды». Там есть анализ происходящего, события освещаются без какого‑то хайпа, о сложных вещах рассуждают просто и доступно даже для понимания людей гражданских. Сегодня это очень правильное направление.

«Свое 50-летие я встретил в мариуполе на «азовстали»

Фото из личного архива

— Вы сказали, что для вас больше нет праздников. Почему?

— После того, что я пережил, у меня отношение к жизни изменилось. Все мысли только о том, чтобы быстрее закончилась война и меньше наших ребят погибло. Пытаюсь использовать каждую минуту, чтобы донести правду до людей, сохранить другие жизни. Я даже свое 50‑летие 28 апреля отметил в Мариуполе. Бойцы прям возле «Азовстали» подарили мне арафатку и бутылку пепси-колы. Я понимал, что ребята отдавали последнее. Общение с настоящими людьми, не важно, где они живут, для меня самое ценное. Это то, что меня вытянуло из ада и спасает сегодня.

— Что бы вы сказали амурчанам, чьи сыновья и мужья сейчас на переднем крае?

— Я горжусь этими ребятами. Низкий поклон женщинам Амурской области за их терпение и понимание, а мужчинам великое уважение: кто там находится — все герои. Потому что под пулями, снарядами помогают России добыть суверенитет, а Донбассу войти в конституционные границы. Почему я был в военном училище? Я старался донести до ребят солдатскую окопную правду, которая позволит им выжить в тех очень непростых условиях. Хочется, чтобы победу отмечало как можно больше наших мужчин, которые участвуют в этом процессе.

Любая война — это суровое дело: у кого‑то отнимает жизнь, кому‑то ломает судьбу. Мой младший сын — курсант Санкт-Петербургского суворовского военного училища, а старший — курсант 4‑го курса Московского общевойскового высшего военного командного училища. И после выпуска он поедет в зону боевых действий. Я мог бы сделать все, чтобы он туда не попал. Но не буду. И сын сказал мне: «Папа, если я туда не поеду, то всегда буду считать себя человеком второго сорта». И я горжусь им!

Мы все сейчас должны сплотиться и спросить себя — на чьей он стороне. Чем скорее мы сплотимся и решим эту проблему, тем меньше наших ребят останется лежать на поле брани.

***

Военкор тоже плачет: Семен Пегов о том, почему Россия не знает настоящего Донбасса и его героев

Донбасс слезам не верит: режиссер Александра Франк показала настоящую жизнь и боль республик

Удивительная встреча: амурский боец нашел школьницу, написавшую ему письмо в зону СВО

«Раненые могли умереть»: врач из Благовещенска получил медаль за подвиг в зоне СВО

Раненный на Украине амурчанин Володя Копылов перенес новые операции и нашел любовь по переписке

Возрастная категория материалов: 18+