Фото из семейного архиваФото из семейного архива

Родился в Китае

— Юрий Владимирович, оказывается, вы почти что наш земляк: родились по ту сторону Амура. В каком городе жили в Поднебесной?

— Жил я там всего один год. А родился в небольшом поселении Тишанцзы городского округа Урумчи на Северо-Востоке Китая. Отец был главным инженером объединения «Совкитнефть». Родители прожили там пять лет, а потом переехали в Куйбышев. Там я окончил школу (к слову, с первого класса со своей будущей женой за одной партой сидел) и поступил в мединститут — несмотря на то, что родители мне советовали идти в нефтегазовый сектор.

— Вас называют левшой от медицины.

— Так и есть. (Смеется.) Я с первого курса всё свободное время проводил в больнице: волонтерил медбратом — мыл полы в палатах и посуду в операционных, а уже на втором курсе выполнил первую операцию. К окончанию института сделал их более шестисот, и кандидатская диссертация была готова. Защитил ее без аспирантуры, когда еще проходил специализацию по сосудистой хирургии у профессора Ратнера. Помню, положил ему свою работу на стол, а Георгий Львович вздрогнул.

Шил сосуды на работающем сердце собак

«Ученику, кое в чём уже превзошедшему учителя», — так профессор Георгий Ратнер подписал фото на память талантливому студенту Юрию Белову. Фото из семейого архива 

— От чего профессор вздрогнул?

— Я же не спросил своего учителя, какую тему выбрать для научных исследований, над чем работать. Просто сделал, и всё. А тема диссертации была «Экспериментальное обоснование временной окклюзии нижней полой вены в лечении отека легких и инфаркта миокарда». Профессор Ратнер — сильнейший хирург. Прочитал мою диссертацию и сказал: «Ты создан не для Куйбышева, надо ехать в Москву — мозги у тебя другие». Исследования действительно были интересные: острые эксперименты на 127 собаках. 47 параметров гемодинамики, мониторинг и чуть ли не научное открытие. Моей кандидатской после публикации в научном журнале заинтересовались даже американцы: запросили разрешение ее переопубликовать. Оперировать сердце собаки, не останавливая его, и без оптики шить сосуды диаметром всего один миллиметр — такого в СССР никто не делал.

Юрий Белов в 27 лет стал кандидатом наук, в 33 — доктором наук, а в 37 лет — профессором.

— Неудивительно, что вами заинтересовался сам министр здравоохранения СССР, академик Борис Петровский.

— Когда ему сообщили, что в Куйбышеве есть 27‑летний хирург, который умеет шить сосуды диаметром один миллиметр на работающем сердце собаки нитками тоньше, чем человеческий волос, — и без увеличения, он пригласил меня к себе во Всесоюзный научный центр хирургии. А через месяц случилось такое обстоятельство: больного подали на операционный стол, а хирург заболел. Петровский мне сказал: «Вы будете оперировать».

Самарский самородок

Фото из семейного архива

— Вам сразу же доверили сердце человека, хотя до этого вы его никогда не оперировали?!

— Я посмотрел, какое оно большое, какие сосуды большие — с собаками работать было даже сложнее. Операция прошла успешно. И я стал заниматься аортокоронарным шунтированием — такими операциями, как делали президенту Борису Ельцину. Сейчас это рутина, а тогда мы были одними из первых в Советском Союзе. Оперировал самых тяжелых пациентов со множественным поражением коронарных артерий. Потом начались комбинированные операции: сердце в сочетании с сосудами мозга, сосудами ног. Один хирург делает всё! Если у пациента сосуды внутренних органов поражены, приходилось одновременно и часть печени или почку убирать. В начале 1980‑х этого почти никто даже не пытался делать.

— Сколько продолжалась самая длительная ваша операция?

— 18 часов. И слово «устал» говорить нельзя. Если решил стать хирургом, надо привыкать к такому режиму. Молодежи всегда говорю: «Нужно удовольствие получать от того, что делаешь, — от хирургии. Представь, что ты художник, который пишет картину. Тогда это будет радость на всю жизнь. А если ты напряжен, дрожишь от усталости, это не работа, а мука». Я в операционной анекдоты рассказываю. Бороться и искать, найти и не сдаваться — только так. Как мальчишкой прочитал роман Вениамина Каверина, с тех пор это и мой тоже лозунг по жизни. «Два капитана», а также «Мысли и сердце» Николая Амосова — эти две книги определили мой характер и выбор профессии.

«Когда‑то я один делал уникальные операции на аорте, а сейчас их делают десятки моих учеников по всей стране», — счастлив академик Белов.

«Это морг. Такой безобидный маленький домик стоит в углу институтского сада. Светло. Яркая зелень. Цветы. Кажется, по этой тропинке ходит Красная Шапочка. Нет. Здесь носят трупы. Я доктор. Я иду на вскрытие… Вчера после операции на аорте умерла девочка», — так начинается исповедь великого кардиохирурга. И далее расписывается, как девочка умирала. Потом я увидел документальный фильм — страшный, не знаю, как его пропустила цензура: идет операция, всё заливается кровью, Амосов кричит… Я, наверное, еще в восьмом классе учился. Смотрю: «Эта работа для меня. Хочу быть таким!» Тот фильм об Амосове перевернул мою судьбу. Я захотел спасать безнадежных больных — победить аорту.

Победил аорту

— Вы отмечены всеми профессиональными премиями, какие только есть в России. За что получили Государственную премию в области науки и техники?

— Я выполнил в Центре хирургии более трех тысяч коронарных шунтов и потом еще множество комбинированных операций. Защитил в 1986 году докторскую диссертацию по хирургии ишемической болезни сердца и задумался: «Что самое тяжелое, за что у нас в стране никто не берется?» Посмотрел аналитику сердечно-сосудистой патологии по Советскому Союзу и решил, что самое тяжелое — это лечение аневризм грудной и грудобрюшной аорты. Смертность доходила до 90 процентов.

«Романтика  операционной для хирурга, как небо для летчика и море для капитана», — говорит выдающийся сердечно-сосудистый хирург Юрий Белов.

Аорта для хирурга — полная профессиональная неизвестность. Это словно магистральный трубопровод: выключи «трубу» — гибнут все органы. Надо было разработать технологии, предотвращающие гибель органов, то есть технологии консервации органов, когда выключаешь кровоток. За внедрения в лечении мультифокального атеросклероза (это когда у больного поражены сосуды не только сердца, но и мозга, кишечника, печени, почек, ног, рук, и всё надо оперировать сразу) я получил Государственную премию РФ. Мои разработки по замене аорты на искусственный протез тоже были сделаны в то время.

Как дважды спас умирающего кинодраматурга Адабашьяна

— Тысячи пациентов и сложных операций. Наверное, в огромном потоке были особо интересные случаи, которые невозможно забыть?

— Наверное, были… Сейчас вспоминается история с Александром Адабашьяном. Известный кинодраматург и актер очень хороший. Упал без сознания: внезапно случился разрыв аорты. Хорошо, что дома кто‑то был. Вызвали скорую, повезли в Склифосовского, а там сказали: помочь может только Белов. Леонид Ярмольник нашел мой номер и позвонил, когда я только вышел из операционной. Он вез ко мне Адабашьяна, нарушая все скоростные режимы Москвы. Привез уже умирающего: давление 40 на 0, больного подняли в реанимацию прямо в одежде на массаже сердца — на счету была каждая секунда. Шансы на спасение были 20 % против 80. Операция шла четыре часа. Я заменил поврежденный участок аорты, поставил сосудистый протез. Человек выздоровел. Потом то же самое с Адабашьяном случилось через 15 лет, но уже на уровне брюшной аорты. Опять Ярмольник привез, и опять я его спас.

«С сердцем и сосудами мы можем сделать всё!»

Фото из семейного архива

— Многие известные люди, в том числе ваши коллеги, едут делать операции на сердце за рубеж. Почему?

— Мой учитель, выдающийся кардиохирург академик Борис Константинов не хотел, чтобы кто‑то узнал, что ему предстоит операция на сердце. Инкогнито уехал в Германию. Его привезли оттуда парализованного, на носилках. Он так и не восстановился после инсульта, половина тела не работала. Через два года я его сына оперировал. Меня об этом сам Константинов попросил. Сыну было за сорок, но поражение сосудов тяжелое. Я ему сделал много шунтов. Всё хорошо.

Меня всегда удивляет, когда деньги собирают на поездку за рубеж, чтобы сделать там операцию, которую прекрасно могут сделать у нас. Известный актер Евгений Евстигнеев поехал на коронарное шунтирование в Лондон и умер там на операционном столе, а Борис Ельцин, которого оперировали у нас в России, жил потом 11 лет. Случаи бывают разные. И где лечиться, каждый решает сам. Я лично в нашей медицине уверен.

«Замороженный хобот слона»

— Есть области медицины, где у нас абсолютное лидерство?

— Это одномоментная замена аорты человека со всеми отходящими сосудами. То есть сама аорта плюс сосуды сердца, головного и спинного мозга, сосуды печени, почек, кишечника, рук и ног — всё это мы оперируем за один раз. Никто в мире не может этого делать. А мы делаем! Гибридную хирургию полностью освоили. С сердцем мы можем сделать всё: заменить все клапаны, все сосуды за один раз. Это стандарт.

— Что такое гибридная хирургия?

— Сегодня на смену традиционной классической хирургии приходит хирургия хайтек: мы можем без разрезов протезировать клапаны сердца, аорту и артерии, коррелировать врожденные пороки сердца, закрывать просветы аневризм сосудов головного мозга и готовить больных для онкологических операций. Сочетание методов открытой и рентгенэндоваскулярной хирургии — вот что значит гибридная хирургия.

«Меня за границу не раз хотели переманить. Отвечал так: «Я не выбирал: я русский, никуда не уеду и Россию обидеть не дам».

У нас разработаны не имеющие аналогов операции: например, «замороженный хобот слона» — когда одновременно заменяется вся грудная аорта человека, со всеми сосудами, и устанавливается стент. Мы единственные в мире, кто делает эти операции из минимального доступа с разрезом в семь сантиметров. Это очень тяжело. Даже пересадка органов намного легче. Такой вид операций выполняется при остром и подостром расслоении всей аорты. Это смертельное заболевание, которое возникает при врожденной слабости сосудистой стенки аорты, которая подвергается механической нагрузке в виде высокого артериального давления, то есть при гипертоническом кризе.

«После школы 90‑х санкции не страшны»

— Санкции отразились на кардиохирургии? 

— Мы этого не чувствуем. Зарубежные производители и поставщики заинтересованы в российском рынке. 

Я вспоминаю 1990‑е: вот тогда было страшно — вообще не знали, как работать: «либерасты» всё разбазарили — авиацию, армию, флот, образование и медицину кончили. Вручную нитки с иголками состыковывали, и зажимы вручную держали пинцетами. Мы прошли «школу 90‑х» и довели хирургию до совершенства.

«Я Америке не дался»

Фото из семейного архива

— Вы вырастили плеяду учеников. Есть любимые?

— Казалось бы, 24 доктора наук и порядка 70 кандидатов медицинских наук, а любимых учеников всего трое. Это Эдуард Чарчян (он работает в нашем Центре хирургии имени академика Б. В. Петровского), Евгений Владимирович Россейкин (возглавляет федеральный центр сердечно-сосудистой хирургии в Хабаровске) и Владлен Владленович Базылев (он руководит таким же центром в Пензе).

На самом деле таких талантов очень мало. Я заведую самой большой кафедрой хирургии в России — это кафедра госпитальной хирургии Сеченовского университета. Ежегодно три тысячи человек проходят через нашу кафедру. Я читаю лекции. Захожу в аудиторию, где человек 500 сидят: «Здравствуйте. Скажите, кто из вас хочет быть сердечно-сосудистым хирургом?» И из пятисот всего человек пять поднимают руки.

— А остальные?

— Кожники, уши, глаза, гинекология, урология или стоматология, где быстрые деньги. Из 100 человек по всей России, кто хочет быть сердечно-сосудистым хирургом, отобрать получается пятерых. А среди этих пятерых нахожу одного, кто бы мне подошел. Вот как тяжело найти талантливого ученика. И потом еще надо его удержать, чтобы не хапнули Америка и Европа. У меня уже сколько учеников переманили. Меня самого много раз приглашали работать за границей — с начала 1980‑х годов звали в Штаты, как только я в Москву переехал. Я и в молодости американцам не дался, и сейчас никуда не уеду из России. Это моя позиция.

— У вас сильный характер.

— Еще какой сильный. Думаете, недругов не было, когда поднимался по карьерной лестнице? Когда в Москву приехал, первое, что услышал от своих коллег-одногодков: «Лимита приехала». А мне было наплевать. Я уже тогда обладал такими знаниями, что сижу на конференции, академику Петровскому докладывают о вчерашних оперированных больных на сердце, о параметрах гемодинамики, я слышу «сердечный индекс, сердечный выброс, фракция, зона блика» и думаю: «Господи, я всё это понимаю, всё это знаю, хотя из Куйбыщева приехал». Я сам всего в жизни добивался. Никто, никто меня не двигал. И сын всего добился сам.

«Я абсолютно открытый человек и доступный. Больные из любого города России в кабинет ко мне на консультацию заходят запросто. Если человек уставший, летел с другого конца страны, секретарь всегда пропускает». 

Он в Америке живет. Так сложилось. Окончил с отличием Первый московский мединститут и выиграл президентский грант. Это дало ему возможность пройти стажировку в одном из ведущих университетов мира — Колумбийском университете США. После стажировки предложили заняться научной работой в лаборатории института. Было интересно. Так и остался. Занимался наукой, подтвердил диплом, работал врачом общего профиля, потом изучал кардиологию. Сейчас возглавляет отдел тяжелой сердечной недостаточности, трансплантации сердца и искусственного сердца, профессор Гарвардского университета.

— Тяга к знаниям и упорство — это у вас фамильная черта?

— Видимо, да, потому что и сын, и дочь — сильнейшие личности. Дочь — бизнесвумен, знает три языка в совершенстве, из Москвы никуда уезжать не хочет. А внук старший вообще гений. Русский мальчик с традиционными ценностями сам — без блата и чьей‑либо помощи поступил в Нью-Йорке в тот же университет, на тот же факультет бизнес-администрирования, где в свое время учился Дональд Трамп. Проходил стажировку в одном из самых крупных инвестиционных банков мира Goldman Sachs. Затем его пригласили туда на работу. Выбрали из более чем тысячи претендентов, хотя знали, что он русский. Он, как и его отец, любит Россию, поддерживает нашего президента и нашу спецоперацию, хотя живет в Нью-Йорке. А выбрали, знаете, почему? Потому что он в своей области суперпрофессионал.

— Вы впервые на Дальнем Востоке. Тяжело переносить наши климатические качели?

— На меня это не действует. Я вырос в Самаре, где резко континентальный климат. Зимой минус 40, летом плюс 40. И к перелетам длительным тоже привык. Много раз летал в Бразилию, Аргентину, Соединенные Штаты — по 18 часов. Слово «тяжело», как я говорил, у меня под запретом. В свои 70 до сих пор каждый день пашу. Тренировками специально не занимаюсь — «физики» мне и на работе хватает. Смотрите, какие у меня бицепсы — как камень, и мозоли на пальцах. Хороший хирург — это совмещение головы и рук.

Ложусь в 23:00, в 4:30 подъем. И так всё время уже 47 лет — это правило. Утром занимаюсь наукой, выезжаю на работу в 6 утра. В семь — обход реанимации, затем конференции… Работа — это счастье, в котором я нахожусь. Гладкой жизнь ни у кого не бывает. Стрессов много, важно на них правильно реагировать — как бы через ширму: ставить заслон между собой и обществом. Я этому научился. И меня никакими стрессами не сломить.

«Прошли вместе всё, что можно пройти»

Фото из семейного архива

— Я всем говорю: «Я люблю трех женщин: науку, хирургию и жену». Мы уже 60 лет вместе — со школьной скамьи. Все трудности со мной выдержала. Когда в Москву переехали, девять лет жили в коммуналке с клопами и тараканами. Еще неделя до зарплаты, выворачиваю карманы, а там пусто. Она никогда в жизни у меня денег не просила. Приду с работы уставший, измученный, она голову мне на колени положит: «Юра, всё у нас будет, главное — не ломайся». В той коммуналке у нас дочь родилась, я стал профессором, а жена — кандидатом наук. Прошли вместе всё, что можно пройти.

Возрастная категория материалов: 18+