Жизнь Олега — это бесконечная доступная среда. Фото: Андрей АнохинЖизнь Олега — это бесконечная доступная среда. Фото: Андрей Анохин

Воздуха не хватает

Его зовут Олегом. Уличный стаж — девять лет. Год назад обморозил ноги. Теперь его мир — бесконечная доступная среда. Сколько раз наблюдал, как он кружит на крохотном пятачке тротуара по другую сторону улицы. Пытается пересечь очередной дворовый выезд, а потом беспомощно корячится с целью взобраться на очередной тротуар. Горки, скаты и съезды вроде бы есть везде, но они не для инвалидов. Красивые и аккуратные, оформленные тротуарной плиткой, но слишком крутые и практически неприступные.

Хорошо, когда есть родственники, социальные такси и автобусы со специальными подъемниками, но Олег из другого мира. Окружающие это понимают. Редко кто пройдет равнодушно мимо. Все больше помогут взять очередную вершину и проводят сожалеющим взглядом, а то и сунут ему горсть монет да доброе напутствие про скорую весну и грядущее тепло. Надо же, добился признания. Будь он обычным бомжем с руками и ногами, никто бы внимания не обратил. Впрочем, сам он его и не требует.  

Достаточно вырастить поколение лодырей и попрошаек, как на деградировавшем государстве можно поставить крест и взять его голыми руками.

Как-то разговорились с ним при подъеме на очередной тротуар. Посоветовал ему обратиться в соцзащиту по части койки в каком-нибудь приюте. Есть же у нас дома престарелых и инвалидов, есть приюты для бездомных. В конце концов, масса лечебных учреждений, призванных помогать, спасать и ухаживать. Потому как быть бомжем и быть безногим бомжем — две большие разницы. На улице зимой даже в туалет сходить сродни невозможному. Я уже не говорю про полноценный сон, отдых, добычу пропитания. Хотя юродивых да калечных на Руси всегда почитали и жаловали.  

— Ничего мне не нужно. И в соцзащите я тоже был. Только не надо мне под крышу. Не могу я под крышей. Не мое это. Я ведь девять лет на улице. Я здесь не гуляю, я здесь живу, — разоткровенничался Олег. — Киснуть в четырех стенах начинаю, воздуха там не хватает. Нельзя мне никак без движения.

Вот и весь разговор. Написал про него в соцсетях, оказывается, Олег сродни местной достопримечательности. Его узнают, за него беспокоятся.

— На перекрестке Тенистой — Калинина как еду, так вижу его. Если попадаю на «красный», даю денег, с женой обсуждаем бедолагу. Сложно ему. По роду профессии сталкиваюсь с такими, — пишет спасатель МЧС Александр Клатаевский. — Печально, что они в наше время превратились в отдельный слой общества.

— В основном они пережидают зиму в больницах, на улице ее не пережить. Это не Рио! У меня брат как раз с ожогами работает, и говорит, что где-то под Благой дядька один сделал приют для бомжей: он дает им еду и жилье, а они работают на земле — бухать нельзя, естественно, — пишет Наталья Лебедь. — Но большинство отказывается туда ехать. Либо надолго не задерживаются, уходят, потому что всю жизнь почти не работали. Легче что-то собирать, барыжить и побираться. А если мороз, то в больничку. Там они всячески «тянут» с выпиской — уходить не хотят, там ведь тепло и кормят бесплатно. И работать не надо. Был случай, например, как засовывали в свежие раны свои подстриженные ногти — чтобы не заживали... Поэтому у меня возник вопрос, а что делает человек, чтобы не жить на улице?

Работа ради работы

Трудно на него ответить. И я полностью согласен с Александром. Уличные бродяги давно перестали быть объектом для массового порицания и, кажется, не вызывают отвращения. Живут на нашей с вами улице, хоть и в параллельной реальности. У них свои жизненные принципы, кодексы поведения и даже правосудия. Их законы не всегда вписываются в Конституцию Российской Федерации, но выполняются неукоснительно, а порой и более ревностно по сравнению с официальными аналогами. Полууголовный мир, живущий по понятиям и сферам влияния, со своими авторитетами и кумирами.

Они, словно подснежники, массово выползают на улицы с первыми лучами теплого весеннего солнца. Подсчитывают потери, осматривают обновленный мир и продолжают жить дальше. Без крыши над головой, без стен и ограничений. Иногда вижу, как бомжи собираются в многочисленные отряды. Невольно задаешься вопросом: откуда их столько? Оттуда — из лихих и свободных 90-х. Когда перестала действовать уголовная статья «За тунеядство», исчезли лечебно-трудовые профилактории, а такое понятие, как физический труд, превратилось в объект для массового порицания и отвращения.

Саморазрушение — это свобода личности.

Такое чувство, что именно тогда кто-то словно специально насаждал в головы молодежи извращенные понятия об успешности и благополучии. Словно грандиозный проект по изменению сознания и программированию на лень и бродяжничество. Ведь это хлеще любой «оранжевой революции» или пропаганды. Достаточно вырастить поколение лодырей и попрошаек, как на деградировавшем государстве можно поставить крест и взять его голыми руками.

Иначе не объяснить тот факт, что безногий человек зимой, в условиях лютых амурских морозов, отказывается от койки в приюте или другом социальном учреждении. Эти люди словно заточены жить без родины и флага, для которых саморазрушение — это свобода личности. Они ничего не делают, чтобы не жить на улице, и, более того, всячески туда стремятся.

Переламывать ситуацию надо уже сейчас. Дабы не умножить уличную армию дармоедов сегодняшними детьми, необходимо пересмотреть отношение к труду. И дело даже не в наказании тунеядства. Начинать можно с малого — хотя бы вернуть классные дежурства в школах, а еще незабываемую колхозную практику. Когда работа не ради денег, а ради работы, ради спасения от саморазрушения.

Я не знаю ни одного своего сверстника, который плохо отозвался бы об уборке картошки в годы студенчества. Это было не просто трудно, но весело. Там создавались самые нерушимые семьи и ковался интерес к полноценной активной жизни.  

Возрастная категория материалов: 18+