Рукописи и войлок не горят: как ковид заставил писателя-сатирика взяться за роман о калмыках

Фото: Любовь Соколовская

Вода, огонь и канализационные трубы

— Наталья, «Улан Далай» для вас шестой по счету роман, однако для писателя Натальи Илишкиной он дебютный. Как так получилось?

— Предыдущие книги преимущественно сатирического содержания изданы под ёрническим псевдонимом Ната Хаммер (не в значении мордатого автомобиля, а в первом значении этого слова — молоток). Для семейной саги он, разумеется, не годился. Так на обложке книги впервые появилась моя настоящая фамилия.

— В одном из интервью вы признались, что ваш путь в писательство лежал через канализационные трубы.

— О да! Никто еще не входил в литературу как я — через канализационный насос. Ситуация в нашем доме — архетипическом для Москвы десятых годов, где неформальные авторитеты жили бок о бок с формальными, а банкиры и поп-звезды встречались у мусоросборника — была достойна пера Булгакова. Поломка насоса могла грозить всем фекальными фонтанами по инкрустированному паркету, но никто из поднебесных владельцев не хотел вникать в эту низкую, дурно пахнущую материю. К тому же на выезде из жилого комплекса разворачивалась грандиозная «точечная» стройка, грозившая запереть всех внутри безвыездно. Не напиши я этот «комикс» о коррупционерах-домоуправителях «ТСЖ «Золотые купола», взорвалась бы, как перегретый котел. Книгу было готово взять «Эксмо», но с условием, что я буду выдавать такие тексты каждый год. Я к такому повороту событий не была готова. И напечатала книгу за свой счет. Отклик был широкий: ее читали многочисленные соседи, думские депутаты, управление экономической безопасности и даже налоговая. Все смеялись от души. Делу это не помогло, зато открыло для меня новые, прежде неведомые писательские горизонты.

Ковид заставил сменить тему

— В вашей литературной биографии сатирические романы о закулисных политических играх и межконфессиональном непонимании. Как случилось, что вы взялись за серьезную историческую тему?

— Это не я взялась за тему, это тема взялась за меня. Случилось это тридцать с хвостиком лет назад, когда я вышла замуж. Мой свёкр Владимир Уланович Илишкин был из донских калмыков. Тридцать лет я слушала их историю, дважды редактировала его воспоминания, а усомнившись в деталях, проводила обширные раскопки в интернете. Набрала гору подтверждающих или опровергающих воспоминания материалов. Не для себя, для свёкра. Писать я ничего не собиралась. И не собралась бы, если бы мой литературный наставник Ольга Александровна Славникова не оказалась такой настойчивой и убедительной. Два года она твердила: «Наташа, вы сидите на таком богатом материале! Встаньте сейчас же и возьмитесь за дело!» И все-таки, если бы не случились мировая ковидная драма и самоизоляция, мне, наверное, не хватило бы отваги. А тут весь пазл сложился: заперта на даче в окружении книг о калмыках и неизвестно, пощадит ли меня ковид. И если я не напишу — кто тогда напишет? А дальше все закрутилось: редакция Елены Шубиной хирургическим жестом отсекла мои предыдущие сатирико-драматические изыскания и выдала мне новый паспорт с именем «Сама Серьезность».

— В вашем романе герой, узнав, что сын читает роман Лидии Чарской про горцев, возмущается: разве может русская женщина написать книгу про чеченцев? А вам приходилось слышать подобные реплики?

— Удивительно, но пока что нет. Наоборот, калмыки с энтузиазмом восприняли роман и на презентации все спрашивали: «Как это возможно, чтобы русская женщина чувствовала так по-калмыцки?» Чарская явно не дала себе труда изучить культуру и психологию чеченцев и в уста героя вложила такую речь, за которую его отец должен был бы тут же сына и зарезать.

Помог буддийский лама

Фото: Любовь Соколовская

— Правда, что при работе над текстом вас консультировал буддийский лама?

— Истинная правда. И по собственной инициативе. Это был Мерген Илишкин, троюродный брат моего мужа, который не только имеет духовный сан, но и историческое, и музыкальное образование. Меня также консультировала самый крупный специалист по калмыцкому фольклору Тамара Горяевна Басангова. А подробности боевых подвигов 110-й Калмыцкой дивизии я выпытывала у внука комиссара дивизии Сергея Заярного, который на своем сайте собрал обширнейшие материалы по теме.

— Ваш муж калмык. Какие из калмыцких традиций прижились в вашей семье?

— Уважение и внимание к старшим. Чувство клана. Чувство семьи как стержня. Восприятие дальних родственников как близких.

— Роман можно назвать национальным, а это на сегодняшний литературный тренд. Но вы предпочитаете вариант «наднациональный». Почему?

— Национальный колорит — это фон. А история вечная. История невольных борцов за чужие убеждения, пытающихся сохранить собственную систему ценностей и жизнь близким в ситуации забвения прошлого, отрицания личного и нивелирования особенного. Эта книга о том, как выживать в непростые времена, как сохранять свои корни, как оставаться человеком, когда всё рушится, как принимать тяжелые решения, как не сойти с ума, глядя на окружающую разруху и смерть, где искать надежду и опору, и как найти в себе силы не мстить, когда тебе, в конце концов, развязывают руки и вручают оружие возмездия. Сейчас, в настоящее время, наша общая задача — удержать историю в памяти. Как сказал Будда Шакьямуни: кто не понял своего прошлого, вынужден пережить его снова.

— К историческому роману всегда повышенные требования. Приходилось ли жертвовать какими-то художественными решениями в пользу исторической точности?

— Конечно, и не только исторической, но и фактической. Например, в главе, где один из героев в разгар холеры спешит в родные края, узнать, живы ли его родители, и видит завязанную кибитку — знак того, что хозяева умерли. Первоначально я описала сцену, как он обкладывает кибитку кореньями и поджигает, а души покойных взмывают в небо. Но мой консультант Мерген категорически отверг мою задумку. Он сказал: «Такого не могло произойти. Войлок не горит». И мне пришлось все переписывать. Вообще он, что называется, с колес вычитывал каждую новую главу и «накладывал вето» на всё, что не соответствовало исторической действительности, традициям либо менталитету калмыцкого народа.

«Крестная мать» романа

— Доводилось ли вам слышать сравнение с Гузель Яхиной? Или, может, даже обвинения в том, что вы пошли по проторенной ею дорожке?

— Гузель Яхина — моя невольная «крестная мать». Я была на встрече с ней в писательской школе «Хороший текст», когда и не думала ни о каком историческом романе. Но ее роман «Зулейха открывает глаза», несомненно, произвел на меня впечатление уже тогда. Однако романы наши очень-очень разные. Эпоха одна. И оптика героев отличная от доминирующей в русскоязычной литературе, взгляд инаковый. У нее татарская женщина-магометанка, у меня — калмык-буддист. Что касается обвинений, была только одна, но самая объемная из всех, рецензия Льва Рыжкова в «Дзене» с хлестким названием: «Замазывающая свастику». Она в поисковике появляется, как правило, первой. Но, как мы все знаем, никто так хорошо не продвигает, как мастера жёлтого пера. Чем больше желчи льют, тем любопытнее становится читателю. Честное слово, я Рыжкову этот шедевр не заказывала и не оплачивала. Меня это никак не задевает. Я писала роман любовью: к детям, мужу, его предкам. А любовь дает сильный иммунитет.

— «Улан Далай» — еще и политический роман, описывающий ужасы красного террора. Не зря название переводится как «Красный океан», символизирующий ад. Не вызвало ли это трудностей при публикации?

— Бог миловал, духи предков дали «белую» дорогу (калмыки верят, что, если человеку пожелать белой дороги, трудности обойдут стороной. — Прим. ред.).

Суеверия и мистика

Фото из личного архива

— Первые главы романа — настоящий сборник калмыцких примет. Существуют ли они сегодня и с чем связано то или иное суеверие?

— Некоторые приметы все еще существуют, да. Вот, например, нельзя оставлять в доме посуду даже с малой щербинкой — во избежание бедности и несчастья. Когда в дорогу собираются, бросают белую и желтую монеты, чтобы дорога была легкой. Окропляют водкой огонь или правый угол комнаты — делают подношение предкам. Нельзя переходить дорогу перед ламой — ты сам себе закрываешь путь. Сидеть, обняв ноги, нельзя, потому что в таком положении хоронили мертвецов. А если землю копать в полупустыне, случится эрозия почвы — и будет полная пустыня. Коней выпасать негде будет, смерть всем придет.

— Роман не лишен элементов мистического реализма. Вера в перерождение душ, свойственная буддистам, присуща главному герою, как бы он ни старался «принять» атеизм. А вы верите в реинкарнацию?

— Я практически убеждена в существовании такого явления. На эту тему есть много исследований. Во всех нас в раннем детстве есть память о предыдущем воплощении, потом она затирается, забывается. Но некоторым из нас прилетают «приветы из прошлого». Мои читатели, в том числе «случайные», доказывают это своими примерами. Однажды в самолете попутчик «подсмотрел», что я пишу, и поделился своей историей: много лет он видит один и тот же сон, в котором он в теле женщины бежит по железнодорожному полотну, а вокруг тела погибших от бомбежки. Кто-то боится летать самолетами, а этот мужчина избегает поездов…

— В автобиографическом верлибре, с которым вы выступили перед благовещенскими читателями, описан вещий сон, приснившийся вашей маме накануне родов: горшок с увядшей розой, рядом с которой пробивается росток. Она верно истолковала дурное предзнаменование и позаботилась о том, кто будет воспитывать новорожденную дочь, когда ее не станет. Пророческие способности обычно передаются по женской линии, и однажды, столкнувшись с их проявлением, вы были даже готовы отказаться от творчества…

— Во время написания школьной драмы «Школа.Точка.Ру» я столкнулась с тем, что не вижу будущего для своей героини-учительницы. В романе она умерла от инсульта. У героини был реальный прототип (к счастью, она себя не узнала). А теперь представьте мой ужас, когда после выхода романа я узнаю, что женщина скоропостижно скончалась, правда от другого заболевания. После того случая два года вообще не писала — было страшно. Да и потом, при написании «Шанса на счастье» (истинное название «Бабушка в Сети») жизнь слишком сильно и больно синхронизировалась с творимым текстом. Чем дольше живу, тем осторожнее становлюсь. Жизнь показывает, что слово материально. И мысль тоже. Сейчас я стала умнее — ставлю защиту, разделяю жизнь и текст.

Как это будет по-корейски?

Фото из личного архива

— Почти весь тираж «Улан Далай» уже разошелся, а сейчас вы в процессе написания новой книги — и снова с национальным колоритом…

— Я начала роман о советских корейцах — с легкой подачи зятя. Когда он прочитал «Улан Далай», сказал: «А нас-то побольше будет, чем калмыков!» Его дедушка, советский кореец, был достаточно известным человеком, воевал против японцев, но был расстрелян в 1937 году как… японский шпион. Но во главе моей новой семейной саги встанет не он, а его жена, которая дожила до ста лет, родила 12 детей и была шаманом.

— Правда ли, что для полного погружения в тему вы собираетесь выучить корейский язык и поехать в Корею?

— У меня были такие намерения. Остановилась на том, что изучила строй языка, азбуку, грамматику, фонетику, фразеологию и образность. Легкомысленно думала, что коль скоро корейцы, в отличие от японцев, отказались от иероглифики, язык легче для изучения, чем японский, который я изучала несколько лет. Однако это были иллюзии. Заморочек в корейском хватает. Не знаю, поеду ли я в итоге на место событий — мои герои родом из Северной Кореи, и там, где они родились, теперь ядерный полигон, но во Владивосток, где проходит большая часть действия романа, отправляюсь прямо сейчас — сразу после Благовещенска.

Возрастная категория материалов: 18+